в свои земли, дарования жизни и имущества всем жителям и разрешения им свободно уйти, куда они пожелают. Сдаче способствовало и сожжение синопских кораблей сельджукским военачальником Бахрамом Таранблуси[552]. В субботу, 1 ноября 1214 г. над Синопом был поднят флаг султана[553]. Находящиеся в городе 30 латинских наемников или союзников Алексея были преданы мучительной казни- с них, если верить анонимному сельджукскому источник начала ХIV в., живьем содрали кожу[554]. В качестве дополнительных условий своего освобождения, по договору Алексей I был обязан ежегодно выплачивать за Джанит дань 10 000 золотых динаров, доставлять 500 лошадей, 2000 коров, 10 000 баранов, 50 тюков разных товаров и предоставлять султану, в случае необходимости, отряд вспомогательных войск. Представители знати обеих сторон подписали договор в качестве свидетелей[555]. Если Ибн Биби не преувеличил (а он, вероятно, имел текст договора, занимая позже пост государственного секретаря)[556] условия были крайне тяжелы для Трапезундской империи, хотя, как кажется, дань выплачивалась не за всю ее территорию, а за признаваемый вассальным Джанит.
Султан придал приобретению Синопа особое значение. Он издал указ об отправке в город по одному состоятельному купцу из всех подвластных ему городов. Для налаживания морской торговли не жалели денег: перемещенные купцы получали из султанской казны полную компенсацию за недвижимое имущество. Принимались меры для возвращения в город ушедшего населения. Во все столицы мусульманского мира, включая Багдад, были посланы гонцы с известиями о радостном событии[557]. От падения Синопа Трапезундская империя теряла вдвойне, приобретая торгового конкурента и политического соперника.
Сразу вслед за Кай Ка'усом на захват Пафлагонских владений Трапезундской империи выступил и Феодор Ласкарь. После смерти Давида[558] Пафлагония, вероятнее всего, находилась в прямом управлении из Трапезунда. Когда сельджуки напали на Джанит, она оказалась фактически изолированной. Месарит сообщает, что в это время находящийся в Никее Феодор Ласкарь получил «радостную весть», касающуюся Алексея Комнина[559]. Как писал Месарит, Феодор сразу бы отправился в Пафлагонию, сев на коня, но его задержали церковные дела: 26 августа 1214 г. скончался патриарх Михаил IV Авториан и выборы нового патриарха были затруднены из-за разногласий. Присутствие императора было необходимо для поддержания «церковного мира»[560]. Наконец, 28 сентября был избран и интронизирован новый патриарх Феодор II Приник (1214–1216)[561], и Ласкарь смог начать поход в Пафлагонию столь стремительно, что «едва даже вкусил пищу»[562]. Очевидно, что полученная в Никее радостная весть не могла касаться взятия Синопа: он был сдан лишь 1 ноября 1214 г. Сомнительно, чтоб радостной была названа и весть о выступлении сельджуков против тех территорий, на которые претендовал и сам Ласкарь, недаром он столь поспешно двинулся в поход. Очевидно, речь шла о пленении Алексея; нельзя было не воспользоваться ослаблением трапезундского соперника и дать возможность туркам осуществить захват территорий в Пафлагонии.
Экспедиция Ласкаря началась в конце сентября — начале октября 1214 г. и была весьма непродолжительной, до конца октября. Никейцы взяли основные укрепления Пафлагонии — Ираклию и Амастриду, вместе с другими городами и крепостями[563]. Император Генрих на сей раз не оказал помощи пафлагонцам: его союзника и вассала уже не было в живых, а с Алексеем его не связывали соглашения. Кроме того, в 1212 г. он заключил перемирие с Феодором I. Вскоре Ласкарь заключил договор с Латинской империей, подтвердивший условия этого перемирия со значительными уступками Генриху. Пафлагония была одной из компенсаций за них[564].
Через небольшой промежуток времени борьба за Пафлагонию возобновилась. В начале зимы 1214/1215 г. Феодору опять пришлось отправиться в Ираклию из-за того, что в Пафлагонии, по Месариту, «еще шевелило хвостом змеиное исчадье»[565]. Видимо, заключив мир с турками, Алексей попытался продолжить борьбу, но после потери ключевых крепостей и Синопа как связующего звена она была безнадежна. Это и определило поражение в ней Трапезундской империи.
Вместе с тем, и для Никеи выход иконийцев к морю в исторической перспективе был стратегическим поражением, а распад малоазийского эллинизма на два отдаленных анклава привел к потере византийцами Северо-Западной Анатолии и решающим успехам тюркизации[566]. Кроме того, завоевание Ласкарем Пафлагонии, на которую претендовали и сельджуки, почти немедленно обострило отношения между Никеей и Иконием. Месарит отмечал, что после таких приобретений Никейский василевс стал весьма опасен для соседей[567]. Той же зимой иконийские турки совершили набег на никейские земли, вплоть до р. Сангарий, но были остановлены греческими воинами[568].
Итак, после 1215 г. Трапезундская империя простиралась с запада на восток от Термодонта до Чороха. Она была отделена от никейской территории сельджукскими владениями, локализовалась в собственно понтийской области и вышла из борьбы за восстановление Византии, став самостоятельным греческим государством, что не означало, однако, отказа от идеологических претензий Великих Комнинов на роль общевизантийских василевсов[569]. Ресурсы империи и роль ее городов в международной торговле обеспечили ей устойчивое развитие и важное место среди стран региона. Внутренние факторы, консолидирующие государство и дававшие ему социальную опору, должны были найти подкрепление и в устойчивой и привлекательной государственной идеологии. Она основывалась, естественно, на византийских традициях, черпала арсенал понятий и знаковых символов из комниновской и докомниновской практики, опиралась на общие религиозные основы и атрибуты и на культ местных святых. Она должна была закрепить легитимность императорской власти рода Комнинов на Понте, а временами и во всей византийской ойкумене. Этого не могло не произойти без острой конфронтации с другими претендентами на византийское наследие, прежде всего Никеей, а затем — Палеологовской Византией.
Представления о власти в Византийской империи черпались из обширного арсенала политико-правовых идей античности и христианства. В сформированном, общепризнанном и юридически оформленном виде они составили государственную идеологию империи (термин, на наш взгляд более точный, чем распространившийся в последние десятилетия «политическая идеология»). Ее важными компонентами были представления о вселенском, универсальном характере богоизбранной империи ромеев, воплощении в ней божественного порядка, таксиса, о сакральности власти императора-самодержца (автократора), о неограниченности его полномочий и, вместе с тем, их строгом соответствии законам. В числе этих представлений была и тесная неразрывная связь государя с Царственным градом, Константинополем. Только тот, кто владел столицей, владел ойкуменой. Постепенно, несмотря на существовавшую в теории идею выборности государя синклитом и народом, укореняются представления о необходимой знатности монарха, его связи с правящей династией, наличии у него царственных предков. В теории были свои обязательные и лишь желательные составляющие. Так например, если принадлежность к царственной династии была лишь желательной для воцарявшегося, мысль о возможности двух независимых василевсов ромеев, если они только не были соправителями не допускалось. Представление о единстве империи было одним из наиболее устойчивым, и претензии на самодержавное правление в отдельных частях ромейской державы не могло рассматриваться иначе, чем узурпация любого, правившего вне Константинополя[570]. Так было до 1204 г. Великая катастрофа, падение столицы империи породила и глубочайший кризис государственной идеологии.
Борясь за византийское наследие, трапезундские Комнины, как и их никейские или эпирские соперники, поначалу исходили из прежних универсалистских представлений, опирались на единую идейную традицию и решали одну и ту же задачу: каким образом оформить императорскую власть, не обладая «театром ойкумены», царственным градом, захваченным вообще неромейским правителем? Они выбрали в целом один и тот же вариант: создания «вторых» Константинополей в Никее, Трапезунде или даже в Тырново (ибо и болгарский царь принял участие в возможной «реконкисте»)[571]. И здесь они были в невыгодно равных условиях. Никейские правители вскоре смогли опереться на авторитет вселенского патриарха, что значительно усилило их позиции. Для трапезундских Комнинов один из аргументов в борьбе за симпатии греческого населения Малой Азии был ясен и они сделали ставку на него: только они были прямыми потомками и наследниками по мужской линии константинопольских Комнинов, притом незапятнавшими себя связями с непопулярной и ответственной за катастрофу династией Ангелов, как Ласкари или Дуки. Принимая такой же титул, как и византийские государи («NN во Христе Боге верный царь и авгокрагор ромеев»), Алексей и Давид добавили к эпониму Комнин слово «Великий», для обозначения старшинства своего рода, своей генеалогической линии среди других претендентов