— Онанистка, онанистка, онанистка…
И тут Объект сломался. Она покраснела, разревелась как ребенок, и напоследок, перед тем как броситься в дом, погрозила Джерому кулаком.
Джером тут же сник, поправил пиджак, пригладил волосы и, облокотившись на перила, с задумчивым видом уставился на залив.
— Не волнуйся, я никому не скажу, — обращаясь ко мне, заметил он.
— Что не скажешь?
— Вам еще повезло, что я либерал и придерживаюсь свободных взглядов, — продолжил он. — Другие парни не простили бы тебе, если бы ты их обманула с их собственной сестрой. Тебе не кажется, что это довольно неприятно? Но у меня настолько широкие взгляды, что я посмотрю сквозь пальцы на ваши лесбийские наклонности.
— Почему бы тебе не заткнуться, Джером?
— Я заткнусь, когда захочу, — ответил он и посмотрел на меня. — Ты хоть понимаешь, куда ты вляпалась? Tы теперь в деревне Дырка, Стефанидис. Проваливай и больше никогда не появляйся. И держись подальше от моей сестры.
Кровь хлынула мне в голову. Я вскочил и в порыве ярости бросился на Джерома. Он был выше меня, но не был готов к моей атаке. Я нанес ему удар в лицо. Он попытался уклониться, но не успел и упал на пол. Я сел ему на грудь и прижал его руки ногами. Джером перестал сопротивляться и посмотрел на меня с удивленным видом.
— По первому вашему желанию, — промолвил он.
Я ощутил странное чувство, находясь над ним. Всю жизнь меня клал на лопатки Пункт Одиннадцать. И вот впервые мне удалось это сделать с кем-то другим, тем более с парнем, который был старше меня. Мои длинные волосы падали на лицо Джерома, а чтобы еще больше досадить ему, я размахивал ими из стороны в сторону. А потом я вспомнил еще кое-что, чем любил заниматься мой брат.
— Нет! — закричал Джером. — Не надо! Перестань!
Но я не остановился. Я дал ей упасть как слезе, как капле дождя. Моя слюна попала прямо на переносицу Джерому. И тогда земля разверзлась под нами. Джером с ревом вскочил, отбросив меня назад. И поняв, что мое превосходство было кратковременным, я бросился бежать.
Спрыгнув со ступеней, я босиком бросился через лужайку. Джером мчался следом в своем костюме Дракулы. Воспользовавшись тем, что он остановился, чтобы снять камзол, я увеличил разделявшее нас расстояние. Ныряя под сосновые сучья, я несся по задним дворам соседей, лавируя между кустами и жаровнями для барбекю. Сосновая хвоя под ногами оказалась хорошим беговым покрытием. А потом я достиг открытого поля и нырнул в траву. Оглянувшись, я увидел, что Джером приближается.
Мы неслись вдоль берега по высокой желтой траве. Споткнувшись о мемориальную доску, я ссадил ногу, так что некоторое время мне пришлось прыгать на одной, в отличие от Джерома, который миновал ее не останавливаясь. На другом конце поля пролегала дорога, шедшая к дому. Так что если бы мне удалось преодолеть подъем, я мог бы незаметно повернуть назад, а дома мы бы забаррикадировались с Объектом в комнате. Я добрался до подножия холма и начал подниматься вверх. Джером с жуткой ухмылкой продолжал сокращать разделявшее нас расстояние.
В профиль мы напоминали барельефы бегунов на каком-нибудь фризе — молотящие землю ноги и разрезающие воздух руки. К тому моменту, когда я достиг подножия холма, Джером начал уставать и, признавая поражение, поднял руки. Он махал мне руками и что-то кричал, но я не слышал, что именно.
На дорогу вывернул трактор, высоко восседавший водитель которого не мог меня видеть. Я продолжал оглядываться на Джерома, а когда посмотрел на дорогу, было уже слишком поздно — прямо передо мной высилось огромное тракторное колесо. Уклониться было уже невозможно, и в тучах терракотовой пыли я взлетел на воздух. Достигнув апогея своего полета, я взглянул вниз и увидел под собой поднятые лезвия плуга, заляпанные грязью, — на этом гонка завершилась.
Очнулся я на заднем сиденье какой-то странной колымаги. К стеклу была прилеплена переводная картинка с изображением трепещущей форели. На голове водителя была красная бейсболка, из-под которой виднелась покрытая щетиной шея.
Голова на ощупь была мягкой, словно забинтованной. Я был завернут в старое колючее одеяло с прилипшими к нему остатками сена. Я повернул голову, и чудная картина предстала моему взору. Я увидел лицо Объекта. Моя голова лежала на ее коленях. А правая щека горела от соприкосновения с ее теплым животиком. Она по-прежнему была в джинсах и лифчике от бикини. Колени ее были чуть разведены в стороны, а падавшие на меня рыжие волосы приглушали свет. Сквозь этот бордовый или темно-красный занавес я рассматривал то, что мог увидеть, — темную полоску ее купального костюма и выступающие ключицы. Она жевала слезавшую с губы кожицу, и в этом месте уже вот-вот должна была появиться кровь.
— Скорей, — повторяла она с другой стороны занавеса. — Скорей, мистер Берт.
За рулем сидел фермер, в трактор которого я врезался. Я уповал на то, что он ее не слышит, так как мне никуда не хотелось спешить. Я хотел, чтобы так продолжалось как можно дольше. Объект гладил меня по голове, чего еще никогда не делал при свете дня.
— Я победила твоего брата, — промолвил я из своего потемочного состояния.
Объект убрал волосы, и внутрь ворвался луч света.
— Калли! Как ты?
Я улыбнулся.
— Я хорошо ему вмазала.
— О господи, как я перепугалась, — сказала она. — Я решила, что ты умерла. Tы так ле-ле… — ее голос сорвался, — лежала на дороге…
И из ее глаз хлынули слезы, но на сей раз слезы благодарности, а не гнева. Объект рыдал. Я с благоговением наблюдал за сотрясавшей ее бурей чувств. Она опустила голову, прижалась ко мне своим мокрым от слез лицом, и мы в первый и последний раз поцеловались. Мы были скрыты спинкой сиденья и водопадом ее волос, да и кому мог рассказать об этом фермер? Объект судорожно припал к моим губам, и я ощутил сладко-соленый вкус.
— Я вся в соплях, — промолвила она, поднимая голову, и натужно рассмеялась.
Машина уже тормозила. Выскочивший фермер что-то кричал. Затем он распахнул заднюю дверцу, и появившиеся санитары положили меня на каталку и повезли по дорожке к дверям больницы. Объект не отходя держал меня за руку. Когда ее босые ноги ступили на холодный линолеум, она в какойто момент, похоже, осознала, что почти раздета. Но тут же отогнала от себя эту мысль. Она шла рядом со мной по коридору до тех пор, пока санитары не велели ей остановиться. Она держала меня за руку, как когда-то держали пряжу на берегу Пирея.
— Туда нельзя, мисс. Вам придется подождать здесь, — сказали ей, и она послушалась, еще какое-то время продолжая держать меня за руку.
Потом каталка поехала дальше, а я все еще продолжал протягивать руку по направлению к Объекту. Мое путешествие уже началось — я отплывал к другим берегам. Рука моя становилась все длиннее, достигнув двадцати, тридцати, сорока и наконец пятидесяти футов. Я поднял голову и посмотрел на Объект. Она снова превращалась для меня в загадку. Что с ней произошло? Где сейчас были ее мысли? Она стояла в конце коридора и держала мою вытянувшуюся руку. Она выглядела замерзшей и потерянной. Казалось, она знает, что мы больше никогда не увидимся. Каталка набирала скорость. Моя истончившаяся рука вилась в воздухе. И наконец наступил неизбежный момент, когда Объект отпустил ее. И моя освобожденная рука взлетела вверх.
Яркие круглые лампы над головой, как при рождении. Тo же поскрипывание белых туфель. Однако доктора Филобозяна нигде не было видно. Мне улыбался молодой врач с волосами песочного цвета и с провинциальным акцентом.
— Я задам тебе несколько вопросов, ладно?
— О'кей.
— Начнем с твоего имени.
— Калли.
— Сколько тебе лет, Калли?
— Четырнадцать.
— Сколько я тебе показываю пальцев?
— Два.
— А теперь сосчитай от десяти в обратном порядке.
— Десять, девять, восемь…
В течение всего этого времени он ощупывает меня в поисках переломов.
— Здесь больно?
— Нет.
— А здесь?
— Ага.
— Здесь?
И вдруг меня действительно пронзает боль. Как укус кобры чуть ниже пупка. Мой крик становится вполне очевидным ответом.
— Хорошо-хорошо, я буду аккуратно. Мне просто надо взглянуть. Лежи спокойно.
Доктор глазами делает знак интерну, и они с обеих сторон начинают меня раздевать. Интерн стаскивает с меня рубашку через голову, обнажая мою зеленую чахлую грудь. Они не обращают на нее никакого внимания. Впрочем, как и я. Тем временем врач расстегивает мне шорты. Я предоставляю ему возиться с застежкой. Он спускает с меня шорты, а я наблюдаю за этим словно издалека. Я думаю о чем-то другом. Я вспоминаю, как Объект приподнимал свои бедра, помогая мне раздеть себя. Я думаю об этих мелких проявлениях согласия и желания. Я думаю о том, как мне это нравилось. Интерн пропихивает под меня руку и я тоже приподнимаю бедра.
Они стягивают с меня трусики — эластичная ткань цепляется за кожу, но потом поддается.
Врач, что-то бормоча себе под нос, склоняется ниже. Интерн совершенно непрофессионально хватается за горло и тут же делает вид, что поправляет воротничок.
Чехов был прав. Если на стене висит ружье, оно должно выстрелить. Правда, в реальной жизни никто никогда не знает, где оно висит. Револьвер, который отец держал под подушкой, так никогда и не произвел ни единого выстрела. Как и винтовка над камином Объекта. Однако в палате скорой помощи все происходило иначе — абсолютно бесшумно, без дыма и порохового запаха. Просто по реакции врача и сестры стало понятно, что мое тело соответствует законам сюжетосложения.
Остается описать еще одну сцену из этого периода моей жизни. Она произошла уже в Мидлсексе неделю спустя. Действующие лица — я, чемодан и дерево. Я сижу на подоконнике в своей ванной. Время движется к полудню. На мне серый брючный костюм и белая рубашка. Я протягиваю руку и рву ягоды с шелковицы, растущей за окном. Я занимаюсь этим уже битый час, чтобы отвлечь себя от звуков, доносящихся из родительской комнаты.
Ягоды только что созрели. Они большие и сочные. Мои руки измазаны их соком. Дорожка, трава и камни клумбы внизу тоже заляпаны багряными пятнами. Из-за стены доносится плач мамы.