ыло податливости и мягкости. Напротив, оно представляло собой какой-то сгусток.
Именно в мотелях я изучил свое новое тело, познал его требования и противоречия. Все, что мы делали с Объектом, происходило в полной темноте. Она не занималась исследованием моего полового аппарата. Клиника заставила меня относиться к собственным гениталиям отстраненно. В результате постоянных осмотров они пребывали в состоянии бесчувствия. Мое тело словно закрылось, чтобы пережить это испытание. Однако путешествие пробудило его. И теперь, закрывшись на ключ, я экспериментировал с ним. Я запихивал между ног подушки, ложился на них и начинал двигать рукой, не отрывая глаз от Джонни Карсона. Постоянное беспокойство, которое вызывало у меня мое телосложение, препятствовало изучению собственного организма, которым занимается большинство детей. И лишь теперь, будучи выброшенным в мир и лишившись всех близких и знакомых, я отважился на это. Трудно переоценить важность моих открытий. И если раньше я еще сомневался в правильности своего решения и мне иногда хотелось повернуть назад, вернуться к родителям и сдаться Люсу, то теперь меня останавливало это наслаждение, которое я испытывал между ног. Я знал, что его у меня отнимут. Я не хочу переоценивать значение сексуального наслаждения, но для меня оно являлось мощной силой, особенно тогда, в четырнадцать лет, когда все нервные окончания при малейшем прикосновении готовы были расцвести симфоническим оркестром. Именно так Калл познал себя, достигая сладострастного апофеоза на двух-трех смятых подушках за задернутыми шторами под бесконечный шум проезжающих мимо машин.
За Небраска-сити у обочины затормозила серебристая «нова». Я подбежал и открыл дверцу. За рулем сидел симпатичный тридцатилетний мужчина. На нем был золотистый твидовый пиджак и желтый джемпер. Верхняя пуговица клетчатой рубашки была расстегнута, зато манжеты жестко накрахмалены. Официозность его облика резко контрастировала с непосредственностью поведения.
— Привет, — произнес он с бруклинским акцентом.
— Спасибо, что остановились.
Он прикурил и протянул руку.
— Бен Шир.
— Меня зовут Калл.
Он не стал задавать мне обычных вопросов о том, откуда я и куда еду. Вместо этого он спросил:
— Где ты раздобыл такой костюм?
— В Армии Спасения.
— Очень милый.
— Правда? — переспросил я и тут же спохватился: — Вы шутите.
— Вовсе нет, — ответил Шир. — Мне нравятся костюмы усопших. Это очень экзистенциально.
— Как?
— Что «как»?
— Что такое «экзистенциально»?
Он посмотрел на меня.
— Экзистенциалисты — это люди, которые живут мгновением.
Со мной еще никто так не разговаривал. И мне это нравилось. По дороге Шир рассказал мне еще много интересного. Я узнал об Ионеско и театре абсурда. Об Энди Уорхоле и андеграунде. Невозможно передать, каким восторгом это наполняло такого человека, как я. «Браслеты» делали вид, что они с востока, думаю, я тоже перенял у них эту страсть.
— Вы жили в Нью-Йорке? — спросил я.
— Да.
— Я только что оттуда. И надеюсь, мне когда-нибудь удастся там поселиться.
— Я прожил там десять лет.
— И почему уехали?
Снова открытый взгляд, устремленный прямо на меня.
— Просто проснулся однажды утром и понял, что если не сделаю этого, то через год умру.
И это тоже показалось мне восхитительным.
У Шира было бледное лицо с азиатским разрезом серых глаз. Его светло-русые волосы были тщательно расчесаны на пробор. Мало-помалу я замечал и другие подробности его внешнего облика: монограммы на обшлагах, итальянские кожаные туфли. Он сразу мне понравился. Он выглядел так, как хотел бы выглядеть я сам.
И вдруг с заднего сиденья раздался усталый, душераздирающий вздох.
— Как ты там, Франклин? — окликнул Шир.
Услышав свое имя, Франклин поднял величественную голову, и я увидел черно-белого английского сеттера. Старый пес с ревматическими глазами окинул меня взглядом и снова исчез.
Шир тем временем начал съезжать с шоссе. У него была беспечная манера вождения, однако, совершая какой-нибудь маневр, он тут же начинал действовать с военной четкостью, сильно и уверенно поворачивая руль. Он притормозил на стоянке перед магазином.
— Сейчас вернусь.
И скрыв в ладони недокуренную сигарету, он начал подниматься по лестнице. Я огляделся. Салон машины был безукоризненно чист, на полу лежали свежепропылесосенные коврики. В отделении для перчаток были лишь дорожные карты. Шир появился с двумя полными сумками.
— В дороге нам это пригодится, — заметил он и вынул двенадцатибаночную упаковку пива, две бутылки «Голубой монахини» и розовое вино в глиняной бутылке.
Все это тоже было частью его утонченности. Остальные пили дешевое «Молоко Мадонны» из пластиковых стаканчиков и нарезали чеддер швейцарским ножом. Шир же из ничего составлял замечательную закуску, и даже с оливками. Мы снова двинулись через ничейные земли, и Шир по дороге давал мне указания, как открыть вино и что ему подать. Я исполнял роль его пажа.
— Копы! Опусти стакан! — внезапно выкрикнул он. Я поспешно повиновался, и полицейская машина благополучно обошла нас слева.
Теперь Шир подражал манере полицейских:
— У меня нюх на проходимцев, а эти двое точно проходимцы. И могу поспорить, они что-то затевают.
Я расхохотался, чувствуя себя счастливым от того, что нахожусь с ним в одной компании, противостоя всем лицемерам и бюрократам этого мира.
Когда стало темнеть, Шир остановился у ресторана. Я начал тревожиться, что это может оказаться слишком дорого, но он меня успокоил:
— Сегодня обед за мой счет.
Внутри было полным-полно народу, и лишь у бара оказался один-единственный свободный столик.
— Мне водку с мартини и две оливки, — сообщил Шир подошедшей официантке, — а моему сыну пиво.
Официантка с сомнением окинула меня взглядом.
— У него есть документы?
— С собой нет, — ответил я.
— Тогда я не могу тебя обслужить.
— Я видел, как он появился на свет, — возразил Шир. — И могу присягнуть.
— Извините. Нет документов — нет алкоголя.
— Ну ладно, — согласился Шир. — Тогда я передумал. Мне водку с мартини, две оливки и пиво.
— Я не могу вам принести пиво, потому что вы отдадите его своему другу, — сквозь сжатые губы процедила официантка.
— Нет, я все выпью сам, — заверил ее Шир. Он понизил голос и добавил в него властные интонации члена Плющевой лиги, которые не ускользнули от слуха официантки даже в этой глуши, так что ей ничего не оставалось, как повиноваться.
Она отошла, и Шир склонился ко мне и снова заговорил своим провинциальным голосом.
— Если ее завалить в амбаре, то, наверно, она не такая уж плохая. И сделать это поручается тебе. — Он не был пьян, и поэтому его грубость прозвучала для меня неожиданно, однако говорить он стал громче, а движения его стали менее точными. — Да, — продолжил он, — по-моему, она на тебя глаз положила. Может, вы будете счастливы вместе.
Я тоже ощущал все нараставшее действие выпитого вина, — голова моя кружилась, как зеркальный шар, отбрасывая во все стороны вспышки света.
Официантка принесла выпивку и демонстративно поставила стаканы на половину стола Шира. Однако стоило ей исчезнуть, как он подтолкнул ко мне кружку пива и сказал:
— Ну вот. Держи.
— Спасибо. — Я начал пить большими глотками, каждый раз отодвигая кружку в сторону, когда мимо проходила официантка. Это было смешно и забавно.
Однако выяснилось, что за мной тоже подсматривали. Сидевший у стойки мужчина в гавайской рубашке и темных очках взирал на меня с неодобрительным видом. Однако когда мы встретились глазами, он расплылся в широкой понимающей улыбке. Мне стало неловко, и я отвернулся.
Когда мы вышли на улицу, небо уже окончательно потемнело. Перед отъездом Шир открыл дверцу и вывел Франклина. Старый пес уже не мог передвигаться самостоятельно, и Ширу пришлось брать его на руки.
— Пошли, Франк, — с грубоватой нежностью промолвил он и, зажав дымящуюся сигарету между зубов, с патрицианским видом понес пса в ближайшие кусты, нетвердо переставляя свои сильные ноги в туфлях от Гуччи.
Перед тем как выехать на шоссе, он еще раз остановился, чтобы купить пива.
Мы ехали в течение часа. Шир безостановочно поглощал пиво, а я ограничился парой банок. Я уже был нетрезв, и меня клонило в сон. Я прислонился к дверце и уставился в окно. Рядом с нами ехала большая белая машина. Ее водитель взглянул на меня и улыбнулся, но я уже засыпал.
По прошествии некоторого времени меня разбудил Шир.
— Я слишком устал, чтобы ехать дальше. Мы останавливаемся.
Я промолчал.
— Надо найти мотель. Комнату тебе я оплачу.
Я не стал возражать. Вскоре в тумане замаячили огни мотеля. Шир вышел из машины и вернулся уже с ключом. Взяв мой чемодан, он проводил меня до моей комнаты и открыл дверь. Я подошел к кровати и рухнул на нее.
Голова у меня кружилась, и я с трудом залез под одеяло.
— Ты что, будешь спать одетым? — изумленно спросил Шир.
И я почувствовал, что он гладит меня по спине.
— Нельзя спать одетым, — повторил он и начал меня раздевать.
Но тут я собрался с силами:
— Дай мне просто спокойно поспать.
Шир склонился ближе и сдавленно произнес:
— Калл, тебя выгнали родители, да? — Внезапно он показался мне страшно пьяным, словно вся дневная и вечерняя выпивка наконец достигла своей цели.
— Я хочу спать, — ответил я.
— Ну давай, — прошептал Шир. — Давай я за тобой поухаживаю.
Я, не открывая глаз, свернулся клубочком. Шир начал тыкаться в меня лицом, но, увидев, что я не реагирую, прекратил это. Я услышал, как он открыл дверь и как она за ним закрылась.
Я проснулся на рассвете. Через окна струился свет. Рядом, неуклюже обнимая меня, с закрытыми глазами лежал Шир.
— Мне просто захотелось здесь поспать, — промямлил он. — Просто поспать.
Моя рубашка была расстегнута. На Шире были лишь трусы. Телевизор работал, а на нем стояли пустые бутылки из-под пива.