Перед У Чжунъи легла стопка бумаги.
В этой стопке, казалось ему, его смерть.
19
Цзя Дачжэнь со скучающим видом пробежал глазами переписанное У Чжунъи письмо, давая понять, что уже не раз читал оригинал. На самом деле в письме нашлось немало неожиданного для него, и в глазах его то и дело вспыхивал почти неприметный для посторонних блеск. Бросив копию письма на стол, он повернулся к Чжунъи:
— Ты утверждаешь, что все изложил правильно?
— Конечно, правильно, стал бы я что-нибудь менять! Ведь оригинал у вас, можете проверить.
Цзя Дачжэнь удовлетворенно кивнул. Копию письма вместе с десятком страниц показаний У Чжунъи он положил в ящик стола и ушел довольный, как охотник, в заплечном мешке которого лежит только что подстреленный заяц.
20
После обеда началось заседание рабочей группы. У Чжунъи было велено оставаться на своем месте и писать дальше свои показания.
Он сидел в давно ставшем привычным кабинете на своем обычном месте. Стояла тишина, и могло показаться, будто вновь вернулись спокойные, заполненные работой дни. Нежаркие лучи послеполуденного солнца падали на его лицо, на лежавшую перед ним на столе груду книг с закладками. Этими книгами он пользовался, заканчивая работу над одной очень интересной темой. Но теперь все это ему уже не принадлежало. Его ожидали гневные выкрики, бесконечные проверки и жизнь, недостойная человека, в которой он будет лишен самоуважения и свободы.
Ему вспомнилась Ли Юйминь. После возникшей меж ними размолвки они больше не встречались, но ему уже был ясен финал их романа. Он дважды собирался пойти к Ли Юйминь и хоть как-то, намеками, объяснить ей свое положение или придумать любой предлог и прекратить их встречи. Но у него не хватило мужества. Нет, ему не хотелось собственными руками губить так нелегко доставшуюся радость! Но теперь придется ей все сказать. Ведь, если сравнить его жизнь с деревом, сейчас на нем засохло все — и листья, и цветы, и едва завязавшиеся плоды, и только-только появившиеся ростки.
Около четырех он увидал в окно, как на переднем дворе несколько человек развешивают лозунги и дацзыбао. Вдруг глаза его застыли от изумления — на транспаранте виднелись крупные иероглифы: «Решительно разоблачим избежавшего кары правого, активно действующего контрреволюционера У Чжунъи!» В голове зазвенело, ноги, казалось, размякли и больше не держали его, руки, шея, колени перестали ему повиноваться. Собственно говоря, событие это нужно было предвидеть, и все равно оно оказалось полной неожиданностью.
Не прошло и получаса, а весь двор был уже обклеен дацзыбао, и почти каждая направлена была против Чжунъи. Начали собираться люди.
Он опять подумал о Ли Юйминь. Надо поскорее кончить это безнадежное дело. Подбежал к двери, выглянул в коридор: никого. Мигом вернувшись обратно, он совершил свой самый смелый поступок за десять лет: схватил телефон и набрал номер библиотеки. На том конце провода сразу ответили, и, на счастье, это оказалась сама Ли Юйминь. Он даже не верил, что ему может так безумно повезти.
— Это У Чжунъи.
— В чем дело? — Голос девушки звучал холодно — видно, она еще сердилась на него.
У Чжунъи не стал пускаться в разъяснения, сказал лишь:
— После работы приходи к воротам моего учреждения, я буду ждать. Приходи обязательно, я должен сообщить тебе важную вещь. Очень важную! Непременно приходи!
Он еще никогда не разговаривал с людьми в таком приказном тоне. Не дожидаясь ответа, он положил трубку, боясь, как бы кто не вошел в кабинет. Пока он нес трубку от уха к аппарату, до него донеслось:
— Да что случилось? Алло…
Спустя еще полчаса наступил конец рабочего дня. Он стоял у окна, спрятавшись за занавеской, и выглядывал из-за нее одним глазом. Сотрудники потянулись к воротам, некоторые толкали перед собой велосипеды. Кое-кто останавливался во дворе и читал свежие дацзыбао с размашисто намалеванным именем. Он представил себе, насколько все они удивлены.
Затем он заметил женскую фигурку, стоявшую за воротами. Красноватый нейлоновый платок на голове, блестящий черный портфельчик в руке — это она, Ли Юйминь! Она вертела головой, пытаясь заглянуть во двор, но ей мешали выходившие из института сотрудники.
У Чжунъи вдруг охватило раскаяние: зачем он вот так, сразу, сообщает ей обо всем, зачем уничтожает собственный образ в ее сердце? И тут он увидел, как раскрылись в испуге ее рот и глаза, как она застыла, словно одеревенела. Ясно было — она увидела заполнившие двор дацзыбао с проклятьями в адрес У Чжунъи. Проходившие мимо стали с любопытством оборачиваться на девушку. Она резко повернулась и поспешила прочь, опустив голову. Черный портфельчик подскакивал при каждом ее шаге.
У Чжунъи следил, как исчезает ее фигурка.
В его жизни погас последний светильник.
Еще несколько дней назад его навещали наивные, нелепые мысли: ему начинало казаться, будто все происходящее с ним — лишь тяжелый сон. Стоит ему проснуться, как уплывут тучи и рассеется мгла. Но действительность развеяла эти иллюзии. Если сейчас он и мечтал о чем-то, так лишь о том, чтобы неминуемые удары и мучения обрушились на него немного попозже.
Вскоре в кабинет бесцеремонно вошел здоровенный мужик средних лет с маленькими глазками и коротко остриженной головой. То был институтский хозяйственник, завскладом по имени Чэнь Ганцюань. Человек недалекий и грубый, он жил одиноко, был вспыльчив, задирист, но к У Чжунъи — быть может, из-за его робости — обычно относился неплохо. Во время междоусобной борьбы он возглавил «ударный отряд» фракции Цзя Дачжэня и Чжао Чана и был прозван «Чэнь, что жизни не жалеет». Потом он стал исполнять обязанности руководителя группы надзора и перевоспитания. Чтобы соответствовать этой необычной должности, он, сам того не замечая, напустил на себя суровый, безжалостный вид. Вот и сейчас он без всяких околичностей обратился к У Чжунъи:
— Цзя сказал, тебе не дозволено больше уходить домой. Поступаешь под мое начало. Следуй за мной, да побыстрее!
Теперь У Чжунъи не оставалось ничего другого, как выполнять чужие распоряжения. Через пять минут он сидел рядом с Цинь Цюанем.
21
Наконец-то он успокоился.
До сих пор он, словно подхваченная вихрем птица, кувыркался в воздухе, падал, подымался, пытался найти опору для крыльев. Но вот он на земле — ниже некуда и хуже не бывает, так что нечего больше опасаться, незачем рисовать себе всякие ужасы.
Жилось ему хуже собаки. Целыми днями приходилось торчать в группе надзора и перевоспитания, велят выйти — выходи, велят вернуться — возвращайся… Все тобой помыкают, каждый командует и бранит. Нельзя переспрашивать, нельзя оправдываться, спорить и тем более сердиться. Станешь показывать характер — навлечешь еще большие неприятности, получишь взыскание построже прежнего. Хуже всех был надзиравший за ними Чэнь Ганцюань. Не зная, куда девать избыток энергии, он развлекался тем, что мучил людей.
Однажды У Чжунъи нечаянно задел его и тут же получил удар кулаком по руке — да такой, что оказался вывихнут и сильно распух безымянный палец. Потом он так и остался кривым. Этого «внушения» У Чжунъи никогда не забудет. Людям, оказавшимся в его положении, оставалось одно: обкатать свой характер так, чтоб не осталось острых углов, отбросить прочь самоуважение, наплевать на свое человеческое достоинство и только кивать в ответ на любое грубое, несправедливое обвинение, делая вид, будто с радостью приемлешь наставления, — только так и можно было выжить в этих условиях. Чжан Динчэнь, к примеру, не испытывал в группе ни малейших неприятностей.
У Чжунъи, с его характером, вроде бы тоже не должен был особенно страдать, однако же ему порядком доставалось. Скорее всего, потому, что он поначалу старался выгородить брата, пытался сделать так, чтобсделать это? Пы его показания не отразились на судьбе самого близкого ему человека. Но как он мог режде всего, события, о которых он рассказывал, были внутренне связаны между собой, от одного факта тянулась ниточка к другому. Например, из содержания потерянного письма было нетрудно догадаться, о чем писал ему брат, и тут Чжунъи не мог отпереться. Во-вторых, чем больше скрытничал Чжунъи, тем более изощренные, жестокие способы воздействия пускал в ход Цзя Дачжэнь. А поскольку его неудержимая наступательная тактика подкреплялась мощной поддержкой дубинок, он заставлял противника с позором отступать с одной оборонительной позиции на другую. Кончилось тем, что У рассказал и о созданном братом вместе с Чэнь Найчжи «Обществе любителей чтения», и обо всем, что говорил брат в тот памятный вечер…
После этого его на два месяца, можно сказать, оставили в покое. Правда, вместе с Цинь Цюанем и прочими вытаскивали на общеинститутские собрания критики и борьбы, но в остальное время почти не допрашивали. По-видимому, рабочая группа командировала своих представителей в организации, где работали его брат и Чэнь Найчжи, для проверки фактов и сбора новых материалов. Все это время не было видно Чжао Чана. Но вскоре У столкнулся с Чжао, подметая институтский двор. Тот осунулся, загорел до черноты и стал похож на закопченный печной горшок. Через несколько дней над У Чжунъи снова разразилась гроза — день за днем его опять таскали на допросы, иной раз затягивавшиеся до полуночи. А чтобы усилить нажим, параллельно проводили собрания критики и борьбы, доводившие его до полного упадка сил.
Цзя Дачжэнь представил целую кучу новых материалов — разоблачения Чжунъи, сделанные бывшими участниками «Общества любителей чтения». Что ж, он обличал их, теперь они отвечали тем же. Каждый материал занимал по меньшей мере пять-шесть страниц. Чэнь Найчжи расписал его высказывания насчет государственного устройства на целых четырнадцати страницах. Конечно, многое в этих материалах было продиктовано чувством мести за то, что он предал товарищей. Столько времени прошло, многое из говорившегося тогда он уже не мог припомнить, но все-таки ему пришлось расписаться и поставить отпечаток пальца на каждом из материалов, подтверждая их достоверность.