[35], его окрестили «белым знаменем», которое пора сорвать, что и сделали. Написанные им во время большого скачка «Песня борьбы с засухой», «Клянемся сделать садом дикий склон», «Царь-дракон — это я» снискали расположение черной линии в литературе и искусстве. В шестидесятом году означенный Цао, преследуя личные цели, самовольно подал прошение о переводе в погранрайоны, якобы для того, чтобы помочь их развитию, и был направлен во дворец культуры под городом W в одной из приграничных областей. В шестьдесят первом был подвергнут критике за непочтительное отношение к руководству данного дворца культуры. Когда в шестьдесят втором началось сокращение штатов, означенный Цао опять-таки самовольно попросился в начальную школу — преподавателем музыки, рисования, физкультуры и калькуляции на счетах. Во время «четырех чисток» шестьдесят четвертого года вновь подпал под проверку, из-за социального происхождения, и в шестьдесят пятом был переброшен в город Z автономного округа Y на должность учителя начальной школы. Вытащенный на свет в шестьдесят шестом бравыми молодцами — маленькими генералами революции[36], твердой поступью появившимися из-за горизонта на востоке, он стал нечистью, исчадием ада старой формации. Раскритиковав буржуазную реакционную линию, его реабилитировали, и наш Цао даже вступил в отряд цзаофаней, вывесил дацзыбао «Я тоже революционер!» и «Я сам должен освободить себя», но вскоре его зачислили в категорию «блаженных», выключившихся из революционной борьбы. В 1970 году «чистили классовые ряды» и «ударили по трем врагам»[37] и, заново перепроверив его, сделали вывод:
«Сознание реакционно, но контрреволюционных действий пока не совершил. Принадлежит к недоперестроившейся буржуазной интеллигенции, мировоззрение остается главной проблемой. Во время политической кампании вел себя недостаточно хорошо, не только не проявил инициативы с признанием собственных недостатков и самокритикой, но и отказывался разоблачать других, тем не менее это не вызвало большого возмущения масс. Вывод: для работы в области надстройки — орудия диктатуры пролетариата — не подходит, необходимо перевести на другую работу».
И в 1971 году его перебросили в уезд D. А через четыре месяца направили трудиться в одну из бригад коммуны Q.
В 1973 году он был переведен на должность делопроизводителя и учетчика коммуны, в каковой и пребывает в настоящее время.
В настоящее время…
В настоящее время, 4 июля 1974 года, Цао Цяньли стукнуло 43 года 6 месяцев 08 дней 5 часов 42 минуты.
Так как же нам быть с тобой, Цао Цяньли? Когда-то горячим и целеустремленным, умным и уверенным в себе, чуть своенравным и рассеянным, этаким мальчуганом-бодрячком. Не задумывавшимся о последствиях, говорившим, что думал, делавшим, что хотел, даже в «дезертирстве», «самовольном выходе из Союза», нашедшим свой резон и считавшим, что по-прежнему способен внести вклад в революцию… «Ах, я ошибался!» — признал он впоследствии, пять лет спустя, а вскоре необдуманно совершил еще одну ошибку и тоже целое пятилетие не признавал ее… Мог ли он предвидеть, что такой дорогой ценой заплатит за свой характер?
Вплоть до сего дня на расспросы о прошлом утверждал: «Сам изъявил желание поехать в погранрайоны», «по собственному желанию спустился в низы» — и удивлялся, почему это люди как-то непонятно смотрят на него, странно воспринимают его повествования о пережитом. Что трагичного, смешного, постыдного в его прошлом? Разве не твердят все кругом, что жить в погранрайонах — почетно, что спускаться в низы — почетно, жить одной жизнью с трудовым народом — бесконечно радостно, будто ты шагаешь по широкой, залитой золотистым сиянием дороге.
И, словно нарочно, попалась ему этакая кляча! Да нет, лошадушка, ничего я против тебя не имею, разве ты этого не чувствуешь? Тебе что же, не известно, как положено вести себя лошади? Коли ты на марше, или используешься как тягловая скотина, или тащишь плуг, влачишь телегу, везешь на хребтине человека, можешь останавливаться, только если требуется помочиться, уж так заведено издревле, и не только для лошадей, но и для коров, ослов, мулов, видимо, для того, чтобы сборщик навоза мог спокойно подобрать сразу всю кучку? А ты… Дряхлеешь, что ли? Слабеешь? Тоскуешь? Ленишься? Что это ты так: то бежишь — то стоишь, то стоишь — то бежишь, многовато остановок, гораздо больше, чем движения!
Но прибегать к кнуту у Цао Цяньли не было никакого желания. Правда, всадник без кнута слаб, но коли ты слаб — терпи унижения и от слабой клячи… Так тебе и надо, верно ведь?
Наконец подъехали они к реке Тархэ. По полгода ее русло бывает сухим, без единой капли, но сейчас стояли ее золотые деньки. Талые снега, студеные, чистые, ринулись с гор, взметнули пески, закрутили листья и травы, ревут, скачут, ворочают камни, вспениваются в столь могучем и стремительном бурном потоке, что зашевелились, встрепенулись безбрежные барханы Гоби, и какая грозная сила таится, приходит в движение там, среди молчаливых, холодных каменных громад, не ведомо никому! Цао Цяньли несколько приободрился, а его одер уже омочил копыта и брел по мелководью. Ничего, вот доберешься до стремнины, на себе ощутишь эту крутоверть, эту грозную силу немолчного потока. Вода грохотала, рычала, шумно вздыхала, и звуки полнили бездну между небом и землей музыкой буйства природы, перед которым немеет душа. Конягу качнуло, но это не насторожило Цао Цяньли, не впервые он видит эту реку, не впервые пересекает ее верхом, и все же в который раз он задумался над вопросом, сколько же лет этой реке, и в который раз не сумел ответить. Сколько волн бесцельно пронесли тут свои гребни, сколько величия, сколько мощи впустую кануло здесь, среди этих сухих камней? Ни орошения, ни судоходства — никакой пользы от этой извечной, неизменной, пустыней спеленутой реки! Когда же ты себя проявишь, споешь что-нибудь новенькое? Ох, уж эта река, переменчивая по временам года, своенравная, не дряхлеющая, не прерывающая бег! Долго ли будешь ты упрямиться?
Высоко-высоко стояло над головой палящее солнце, зной не смягчался ни облачком, ни маревом. Окрест лишь камни да песок, песок да земля, земля да камни, редко попадались густо-зеленая верблюжья колючка и ковыль. Округлое небо и округлая земля, непостоянная река, конь и человек… Какой же век на дворе? Где мы, в каком уголке Земли? Куда все подевалось — цивилизация и упадок, расцвет и разруха, революция и хаос, справедливость и коварство, лозунги и призывы, симфонии и сонаты? И как вообще можно вспоминать обо всех делах и усладах той жизни, того общества здесь, в этой глухомани, застывшей в неизменности с незапамятных времен?
Что, однако, с лошадью? Хочет пить? Да пожалуйста, пусть пьет. Цао Цяньли отпустил поводья. Коняга, вытягивая шею, все рвался вперед, хотя губами уже мог коснуться воды. И без того длинная, его шея сразу стала еще длинней, словно это не лошадь, а какое-то безобразное чудище. Вот тут-то и насторожился Цао Цяньли, почувствовал, что центр тяжести сместился вперед и не на что опереться, ни за шерсть не уцепишься, ни за шею лошадь не обхватишь. Он напряг ноги, понукая ее поскорее напиться. А лошадь-то, оказывается, и не пьет — вытягивая шею, она делает шаг за шагом. Неужто в этом сплошном потоке можно еще что-то выбирать? Что она там вынюхивает, эта полудохлая коняга? Или у каждого белого барашка в волнах — собственный вкус? Хлюп, хлюп, шагает лошадь, и Цао Цяньли едва не вскрикивает, опасно накренившись, — она что, хочет сбросить тебя в воду? Что это она там замышляет? Стоит упасть — и конец, не так уж глубоко, но на стремнине только упади — и понесет, и тени не сыщешь. С возрастающей скоростью проносилась вода под ногами, и прыгающие, переливающиеся лучики солнца ослепляли, кружилась голова. Пора натянуть поводья, решил Цао Цяньли, пришпорить лошадь и поскорее покинуть это место, где глазу и задержаться не на чем, лишь далеко в стороне белеют вершины. Озаренные солнцем, снежные горы излучали голубое сияние, будто насмехаясь над ним, слабым созданием. И Цао Цяньли взял себя в руки, осознав, как он смешон. Пей, лошадушка, ну же, пей, тебе еще предстоит далекий, очень далекий путь с никчемным человечком на спине, и если ты решила воспользоваться жаждой как предлогом, чтобы чуть расслабиться, передохнуть украдкой, успокоить ноющие раны, на мгновенье забыть о своей отнюдь не радостной жизни, — как тебе не посочувствовать? Тяжко без этого. Пей, пей, такое терпение еще поискать надо.
И стоило Цао Цяньли подумать об этом, все его страхи исчезли. Небо не обрушится. Ну, а если даже свалишься в воду, Земля не остановит свое вращение, ему это ясно, это же, можно сказать, элементарная и конечная истина! И время для него перестало тянуться так невыносимо медленно, и фырканье пьющей лошади больше не раздражало. Наконец, утолив жажду, лошадь весело фыркнула, встряхнулась, даже попыталась издать что-то вроде ржания (отчего-то весьма короткого), и Цао Цяньли совсем возликовал! Смотрите, как оживилась!
Казалось, и шаг у лошади стал легче и быстрее. Не так уж много времени прошло, а они уже въехали в последнюю на их пути деревеньку. Именовалась она Клепальной, но сейчас, в общем-то, в этих краях уже не осталось котлов, которые требовали бы клепки, и умельцев, которые могли бы ловко сделать это. Кому нынче ведомо, как это они ухитрились сто, а то и больше лет назад завоевать себе тут клепкой котлов такую славу? Кстати, котлы тогда тоже имели четыре ушка[38]? А чем сегодняшние котлы отличаются от тогдашних, сильно ли изменилась техника клепки?
У околицы Цао увидел канал, обрамленный по берегам разнотравьем. Канал рассекал дорогу, и перебраться через него было под силу лишь большим арбам с огромными колесами, сработанным из цельных стволов. Впереди уже виднелись низенькие глинобитные жилища, дымки над ними; где повыше, где пониже подпорки для виноградной лозы, сараи для бахчевых, высоченные зеленые тополя. Две ласточки летели низко-низко, не обращая внимания на людей. Сгрудились ребятишки, что-то разглядывая. Оказалось — бой петухов. Один был из серых камышовых, статный, изгибая крепкую шею, он смотрел одним распахнутым глазом на соперника в золотисто-красном оперении, и было в этом петушке что-то благородное и детски-наивное. Выбирая подходящую для пикирования высоту, бойцы начали подпрыгивать, и ребята заорали. Победитель пока не определился, а тут еще две уточки, проплывая по каналу мимо, похоже, заинтересовались сражением. Донеслось квохтанье курицы, снесшей яйцо, возбужденное гавканье собак откуда-то издали, и вдруг все звуки п