Ли Тунчжун выхватил у него шапку, нахлобучил ему на голову:
— Перестань дурить! Давай поговорим серьезно! Пока укройтесь здесь от ветра, а мы всем миром приготовим каждому из вас по две пиалы каши.
— Ну, нет! Твою кашу мы есть не станем!
— Это еще почему?
— Съедим, а потом трясись от страха! — Шитоу метнул быстрый взгляд на Тунчжуна. — Жена вашего счетовода — она из нашего села — сегодня спозаранку принесла узелок кукурузной муки в отчий дом и все рассказала… — Тут он локтем поддел Тунчжуна. — Ты, брат, воевал, ты ничего не боишься!
— Чего бы там ни болтали, по две пиалы кукурузной каши вы должны съесть обязательно!
— Из Чуньшупина, Чжуганьюаня идут сотни две беженцев, скоро будут здесь, ты их всех накормишь? Знаешь, вот сейчас, пока руководители коммуны Шилипу в уезде на совещании, только оттуда, из одной нашей Шилипуской коммуны, вышли тысячи людей и двинулись к станции Волунпо, чтобы попасть на поезд.
Тунчжуна охватило смятение. «Жители Лицзячжая голода избежали, а сколько еще есть таких сел, как Люшугуай, Чуньшупин!»
Когда люди подтянулись к Лицзячжаю, Ли Тунчжун взял у Лю Шитоу рупор и обратился к беженцам:
— Вы идете мимо нашего Лицзячжая, но у нас нет ничего такого, что мы могли бы преподнести вам в дар. Поэтому предлагаем укрыться здесь от ветра, отдохнуть возле арки, а мы тем временем разведем костры, сварим кукурузную кашу. Подкрепитесь, а уж потом пойдете дальше! — Он вернул рупор и, сильно хромая, отправился в обход по домам.
Люди, сами наевшиеся досыта впервые за много дней, держали совет.
— Пусть каждый выделит по два ляна муки, накормим их. Проводим наших соседей-земляков в чужие края.
За западными воротами села Лицзячжай были установлены три больших котла. В них сварили густую кукурузную кашу, настолько густую, что черпаком ее нельзя было ни помешивать, ни брать, поэтому раскладывали ее палочками для еды. Дали каждому по две пиалы. Так проводили в путь беженцев-коммунаров сел Люшугуай, Чуньшупин и Чжуганьюань.
Стемнело. С перевала подул холодный ветер, резкими порывами срывавший с деревьев снег. Спустилась такая темень, будто землю накрыли огромным красильным чаном. Незаметно снова повалил снег. Крупные, с гусиное перо, хлопья, кружась на ветру, скрыли толпу беженцев.
Прогноз погоды, переданный по радио, обещал ночью сильный снегопад, сильный северный ветер, понижение температуры до пятнадцати градусов мороза. Думая о судьбе беженцев-коммунаров на той маленькой станции, Ли Тунчжун почувствовал, как у него сжалось сердце.
13. Главного преступника брали так
Уже совсем стемнело, когда Ли Тунчжун вернулся в село. Едва успел он войти в западные ворота, как к нему подбежал насмерть перепуганный счетовод Цуй Вэнь и стал выталкивать его из ворот:
— Беги! Беги скорее! Из управления общественной безопасности пришли за тобой!
— Муку всю раздали? — спокойно спросил Ли Тунчжун.
Цуй Вэнь сунул ему в карман пальто тощую пачку денег и продовольственные карточки.
— Да не думай ты об этом! Беги! Мы вместо тебя пойдем под суд.
Еле освободившись от Цуй Вэня, прихрамывая, он торопливо двинулся дальше. Навстречу послышались шаги, быстро приближались три тени.
— Не Ли Тунчжуна ищете, товарищи?
— А где он?
— Здесь! — Он ткнул пальцем себя в грудь. — Тут я!
Те трое остолбенели. Это были агенты уголовного розыска управления общественной безопасности. Они не ожидали, что «главный преступник, который повел толпу грабить зерновой склад», сдастся властям сам, так спокойно и даже дружелюбно.
Свет карманного фонарика резко ударил ему в лицо, изнуренное и добродушное, блестели его спокойные, правдивые глаза.
Перед ним заколыхался белый листок бумаги, который был похож на бледное, без выражения человеческое лицо.
— Вот ордер на арест! Руки!
Ли Тунчжун покорно протянул перед собой руки. Холодная сталь защелкнулась на запястьях. Он повернулся к счетоводу, тот замер, будто его хватил паралич.
— Не забудь сказать Шуанси, пусть оставит зерно на семена…
Из переулков донесся гул голосов. Ли Тунчжун чуть заметно нахмурился, кивком головы показал на западные ворота, обратился к конвоирам:
— Отсюда пойдем, здесь поспокойнее, — и первым двинулся под арку.
— Не забирайте его! Не трогайте! — закричал подоспевший Чжан Шуанси. — Я вместо него! Берите вместо него меня!
Из переулков и тупичков выскакивали коммунары, они сливались в поток и, как приливная волна, Постепенно затопили все вокруг. Испуганный плач перекрывался горестными восклицаниями:
— Мы за него ручаемся, ручаемся!
— Лицзячжаю нельзя без него, нельзя!
Сотрудники угрозыска, обескураженные увиденным, в первый момент растерялись, но быстро пришли в себя, закрыли ворота.
— Товарищи коммунары, мы исполняем приказ. Если у вас есть какие-либо мнения на этот счет, идите в суд! Не создавайте беспорядок, будьте бдительны, берегитесь подрывных действий провокаторов… — выкрикнул старший группы угрозыска.
Людской поток продолжал теснить их к воротам. Туньэр, сидевший на плечах Сяокуаня, закричал:
— Папа! Па-па!
Ли Тунчжун повернулся, подошел к толпе. Люди разом стихли.
— Домой идите, земляки! — Ли Тунчжун говорил спокойно, будто беседовал о чем-то обыденном, а ведь это была его прощальная речь. — Расходитесь по домам! Вон какой снег валит, холодно на улице! Товарищи из общественной безопасности делают, что велит им закон. Мы должны подчиняться закону. Правильно я говорю? Коммунисты, комсомольцы, будьте примером, члены совета бригады, и вы тоже! Проводите домой стариков, поберегите здоровье. Не опоздайте с весенней пахотой. А я доложу обо всем начальству, через некоторое время вернусь, может к севу озимых поспею…
Люди у ворот стояли тихо, не шелохнувшись, по их впалым щекам текли слезы.
Ли Тунчжун заметил, как жена Цуйин, не сводя с него глаз, протискивается сквозь толпу, пробирается поближе. Потом он увидел, как глаза у нее вдруг закатились, и она повалилась на плечо тетушки Ли.
— Владыка небесный! — надрывно плакал Лаоган. — Что же такое делается! Что же это такое!
Кружит снежинки северный ветер. «Хруп-хруп-хруп…» — слышится сквозь буран скрип протеза на заснеженной дороге. Глядя на темнеющий впереди перевал, Ли Тунчжун вспомнил станцию Волунпо, и его сердце похолодело.
14. Соучастник преступления и секретарь укома
Накануне добровольной сдачи Ли Тунчжуна в руки правосудия события развивались следующим образом.
В первой половине дня уездное продовольственное управление решило забрать сто тысяч цзиней зерна со склада Каошаньдянь. Чжу Лаоцин погрузил пятьдесят тысяч цзиней зерна на машины, а на остальные пятьдесят тысяч вручил начальнику управления расписку. Потом он побрился, оделся в выгоревшую добела армейскую форму, застегнул воротничок на крючки, надел солдатскую фуражку, поправил ее, чтобы она была выше бровей на два пальца, сунул пустой рукав в карман — ну точно собрался на торжественное заседание.
Долговую расписку с двумя кроваво-красными отпечатками пальцев уже передали секретарю укома Тянь Чжэньшаню, который отказывался верить своим глазам. Рассматривая подпись Ли Тунчжуна, он вспомнил командира ополченцев, который во время земельной реформы первым вступил в армию, вспомнил, как демобилизовавшись, ковыляя на протезе, он навестил его в укоме. Потом из Лицзячжая доходили вести о том, как возглавил он сельчан и организовал коммуну, как прорубал горы, ведя на поля воду. За последние два года секретарь укома не только не видел Ли Тунчжуна, но и вообще очень редко встречался с руководящими работниками звена ниже коммуны. Что поделаешь? В году только триста шестьдесят пять дней, а за прошлый год он прозаседал двести девяносто четыре, и это без учета небольших совещаний, отнимавших меньше половины дня. Что поделаешь? Как-то, узнав, что за глаза его называют «заседающим секретарем», он горько усмехнулся, вот уж поистине — «при гоминьдановцах налогам — рай, при коммунистах — знай заседай!». Что поделаешь? А когда от случая к случаю он выкраивал время и выбирался в деревню, то получалось, что видел только дорогу, кое-что вдоль шоссе, глядел на все вокруг через стекло автомобиля, обедал в какой-нибудь коммуне и возвращался назад. Не мог он предположить, что в уком попадет долговая расписка Ли Тунчжуна. В голове у него было пусто, никаких зацепок, если не считать письма о срочной помощи — факта, всплывшего из укромного уголка его памяти и, кажется, имевшего отдаленное отношение к этой расписке. Но ведь вчера в уком приходил Ян Вэньсю и сообщил радостные вести, доложив особо, что проблема с нехваткой продовольствия в Лицзячжае решена благополучно и своевременно. Да к тому же он возвратил то зерно централизованного распределения, которое было выделено из фонда уезда на нужды коммуны Шилипу, показав тем самым коммунистический стиль в работе, желание помочь коммунам, бригадам, попавшим в трудное положение.
— Ну и наглость! — Тянь Чжэньшань размахивал распиской и смотрел на начальника продовольственного управления.
— Как бы там ни было, а склад пуст!
— Кто такой Чжу Лаоцин? Что он за человек? Как он показал себя?
— Солдат-инвалид, потерял руку на корейской войне, вот уже шесть лет занимает должность заведующего, обычно он… как бы это выразиться… ну, работал лучше, чем те, у кого две руки.
— Да-а?..
Чжу Лаоцина привели к секретарю укома. «Крестьянин в солдатской шинели» — так сформулировал свое первое впечатление от соучастника Тянь Чжэньшань. А соучастник преступления смотрел на него робко, принял стойку «смирно» и левой рукой отдал честь.
Тянь Чжэньшань предложил ему сесть и, потряхивая распиской, спросил:
— Это ты с Ли Тунчжуном сотворил?
— Человек крепок, но без пищи он ничто! Товарищ начальник, — Чжу Лаоцин продолжал стоять навытяжку, по стойке «смирно», — в Лицзячжае семь дней не было ни крошки хлеба, это истинная правда, товарищ начальник, семь дней люди не имели маковой росинки во рту.