— Семь дней без хлеба? Возможно ли такое?
— Ли Тунчжун врать не умеет, товарищ начальник. Скажи ему: «Командир второго отделения товарищ Ли Тунчжун, ты должен занять высоту 250, господствующую над местностью!» Он ответит: «Есть!» Если ты скажешь: «Командир второго отделения товарищ Ли Тунчжун, соври мне что-нибудь!» Он ответит: «Товарищ начальник, мой отец не учил меня этому».
Тянь Чжэньшань придирчиво оглядывал соучастника преступления и испытывал все большее расположение к нему. Еще раз предложил ему сесть.
— Так значит, вы с Ли Тунчжуном старые знакомые?
— Старые знакомые. — И еще раз повторил: — Старые знакомые. Мы вместе воевали, были ранены в одночасье, вместе вернулись на родину, вместе написали и эту расписку, товарищ начальник!
— Ты — заведующий зернохранилищем. Понимаешь ли ты, что совершил противозаконное действие?
— Я все понимаю, товарищ начальник, но человек — железо, а пища делает его сталью… — Чжу Лаоцин хотел добавить еще что-нибудь глубокомысленное, образное, но не нашелся.
Секретарь укома партии встал, не без укоризны сказал:
— Один — секретарь партячейки, другой — заведующий зернохранилищем… а вы взяли да и… — он старался выбирать слова помягче, — взяли да и изъяли зерно из государственного склада, причем много зерна! Это чрезвычайное происшествие! Из прокуратуры сообщили; вы оба по закону подлежите аресту!
— Да, да, товарищ начальник, — Чжу Лаоцин поднялся, выпрямился, кивнул головой, выражая тем самым полное согласие. Когда его уводили из кабинета, он не забыл еще раз принять стойку «смирно» и отдать левой рукой воинскую честь.
15. Показания Ли Тунчжуна
В соответствии с указанием укома, уездный суд решил той же ночью провести первое судебное следствие по делу главного преступника, который подбил толпу на грабеж государственного продовольственного склада. А факт личного участия в разбирательстве секретаря укома придал всему этому особую значимость и таинственную окраску.
В следственной комнате поставили дополнительный ряд стульев. Места заняли Тянь Чжэньшань, председатель суда, старший судья, судьи. Присутствовал здесь и Ян Вэньсю. Сегодня он был главным героем на совместном совещании кадровых работников уезда и коммун, где выступал с итоговым докладом «Опыт экспериментального производства заменителей продуктов питания интенсивным способом», который вынужден был прервать, чтобы принять участие в расследовании. Так внезапно возникшее дело испортило настроение этому человеку, привыкшему шумно трезвонить о своих успехах. Он был изрядно напуган. Притулившись в уголке комнаты на стуле, он чувствовал, будто сидит на острых зубьях бороны.
— Ты встречался вчера вечером с Ли Тунчжуном? — продолжал спрашивать его секретарь укома.
— Встречался. Но он хитро маскировался. Был весьма доволен продуктами-заменителями, а к блюду «Тает во рту» проявил особенно большой интерес, прямо-таки энтузиазм. Я не уловил в нем никаких поползновений к преступлению.
— Странный он человек, очень странный! — Тянь Чжэньшань беспрестанно вздыхал.
Слушание дела должно было вот-вот начаться. Преступника доставили сюда прямо из Лицзячжая. Из-за протеза конвоиры сжалились над ним — они достали трактор и на нем привезли Тунчжуна в уездный центр. Но все равно прибыл он в суд вконец разбитым. Еще задолго до его появления в следственной комнате послышались тяжелые, медленные шаги, гулко разносившиеся по длинному коридору.
Дверь внезапно отворилась. Высокий, обессиленный, заросший черной щетиной, преступник предстал перед судом. Прислонившись плечом к дверному косяку, с трудом дыша, он обвел усталым взглядом комнату следствия и заметил стул, одиноко стоявший перед судейским столом. Догадался, что это место предназначено для него. Нетвердым шагом подошел к стулу, еще за два шага до него протянув руки, оперся о его спинку, придвинул протез, потоптался, устанавливая в определенное положение ноги, выпрямился, приготовился сесть, как вдруг заметил секретаря укома. Замер в волнении, почти шепотом сказал:
— Комиссар Тянь?
Он обратился к нему так, как называл раньше, во время земельной реформы. Глаза его заблестели изумленно и радостно. Он простер к Тяню заключенные в наручники крупные руки, громко воскликнул:
— Комиссар Тянь, спаси крестьян! — И длинное, тощее тело с грохотом рухнуло перед судейским столом на пол.
От неожиданности судьи оторопели. Заскрипели стол и стулья, все бросились к упавшему. Тянь Чжэньшань приподнял преступника за плечи. Неистово заколотилось сердце, он натужно позвал:
— Тунчжун, Тунчжун!
Ли Тунчжун открыл глаза, испещренные красными прожилками, сухими, потрескавшимися губами прошептал:
— Комиссар, скорее… на станцию Волунпо… скорее…
Выполнив свою священную миссию, Ли Тунчжун погрузился в забытье.
В окна следственной комнаты бился студеный ветер. Крупные, как гусиное перо, хлопья снега, кружась, беззвучно падали на землю.
16. На станции Волунпо
Что же все-таки случилось в Волунпо? Вразумительного ответа на этот вопрос никто из руководителей уезда и коммун, изучавших на совещании «съедобную химию», дать не смог. Участники совещания во главе с Тянь Чжэньшанем отправились на станцию.
Тянь Чжэньшань спрыгнул с машины у входа в станционное помещение, состоявшее из двух малюсеньких залов ожидания, и увидел, что повсюду: в тускло освещенных лампами залах, в харчевнях и чайных, где были уже погашены очаги, на платформе, открытой для пронизывающего, завывающего ветра, просто на снегу, толстым слоем покрывавшем обе стороны железнодорожного полотна, — всюду теснились коммунары в ожидании поезда. Закутанные в одеяла, укрывшись с головой простынями, свернувшись калачиком, они неподвижно сидели или лежали, будто насмерть скованные стужей. Запорошенные снегом фигуры людей были едва различимы в слабом свете фонарей.
— Куда собрались, земляки? — спросил Тянь Чжэньшань, останавливаясь возле порога одной из харчевен.
Люди молчали, думая про себя: «Действительно, куда? Кому это ведомо? Туда, наверно, где еще есть пища! Втиснемся в поезд, а там — будь что будет!»
— Из какой коммуны, земляки? — спросил он у входа в зал ожидания.
Все молчали. «Бежим побираться в чужие края. Зачем же теперь позорить знамя коммуны?»
Тянь крикнул:
— Товарищи коммунары, к вам приехали руководители уезда и коммун!
Толпа зашевелилась. У входа в маленькую харчевню из одеяла высунул голову Лю Шитоу; он сидел на перевернутой корзине. В человеке, стоявшем у входа в вокзал, он узнал секретаря укома партии Тянь Чжэньшаня и поспешно втянул голову обратно. Но тут кто-то раздвинул щелочку в одеяле, шепотом спросил:
— Лю Шитоу, ты?
Лю Шитоу снова высунулся из своего укрытия, посмотрел одним глазом и вздрогнул от испуга — он увидел Ян Вэньсю. Рука, придерживавшая угол одеяла, невольно разжалась, одеяло соскользнуло. Быстро вскочил на ноги, пробормотал:
— Я, товарищ Ян, я это!
Ян Вэньсю сердито оглядел его, усадил на корзину и накрыл одеялом.
«Мать моя родная! Что же теперь со мной будет?» Лю Шитоу сидел ни жив ни мертв, сердце гулко стучало в груди. Потом он услышал приближающиеся шаги. Нервы его напряглись.
— Кто это? — он узнал голос Тянь Чжэньшаня.
Ян Вэньсю сухо кашлянул и сказал:
— Не знаю.
Но тут Лю Шитоу не выдержал, подскочил, словно подброшенный пружиной.
— Лю Шитоу я!
— Значит, Лю Шитоу? — обратился секретарь укома к Ян Вэньсю. — Тот самый, из Люшугуая?
То, что секретарь уездного комитета партии величал его полным именем и даже помнил, из каких он мест, взволновало Лю. Он сбросил с головы одеяло:
— Товарищ секретарь! Мне стыдно позорить уезд, но с едой у нас взаправду трудновато. Пусть часть людей уедет, зато другим побольше достанется. Ежели все мы останемся дома, это… будет то же самое, когда два человека укрываются одним маленьким одеялом: первый потянет — второму холодно, второй потащит на себя — первый оголится. А пшеница нальется, вернемся мы, летнюю страду не пропустим.
Тянь Чжэньшань уже понял, в чем беда, но были нужны доказательства.
— Товарищ Лю Шитоу, вы ведь успешно занимались заменителями продуктов питания?
— Виноват, товарищ секретарь! — Он решил, что Тянь уже знает всю правду насчет заменителей, и растерянно ответил: — Прожил я на свете сорок лет, но в тот раз соврал впервые в жизни. Ложью желудок не обманешь. Но боялся я: не сделаем продукты из заменителей — снова обвинят в правом уклоне.
Тянь Чжэньшаню больно было это услышать. Ведь не далее как сегодня днем, на совещании, они тщательно все подсчитали и получили потрясающее цифры: запасы рассады батата и початковых листьев в уезде эквивалентны тридцати миллионам цзиней зерна!
Издали донесся паровозный гудок. Тянь Чжэньшаню показалось, что задрожала земля, а с ней зашатались и все те решения, которые он принимал в течение двух последних лет. Все эти якобы точные, выверенные до тысячных долей показатели роста производства, почти каждый день поступавшие к нему под аккомпанемент гонгов и барабанов, победные сводки, хвалебные донесения, в которых всегда говорилось о девяти пальцах, знаменующих успехи, и одном, указывающем на недостатки, — все это зашаталось на этой забитой беженцами-коммунарами маленькой станции и лопнуло как мыльный пузырь.
Он снял с шеи Лю Шитоу рупор, встал на перевернутую корзину и заговорил:
— Товарищи коммунары! Я секретарь уездного комитета партии Тянь Чжэньшань. Это все моя вина. Я виноват в том, что оторвался от вас, виноват, что вот теперь приходится вам уходить на чужбину от голода с парой корзин да коромыслом. — Голос секретаря сорвался. Он взял у какого-то седобородого старика рваную котомку, поднял ее над головой. — Я прошу вас вернуться домой. А эту котомку я захвачу с собой, повешу по дворе укома, чтобы она всегда была на виду, напоминала нам о весеннем голоде.
Промерзшие, изголодавшиеся люди зашевелились, заговорили. Седобородый старик, у которого Тянь взял котомк