Спустя час мои попутчики появились из леса в сопровождении нескольких крестьян. Откуда те взялись? Может, живут в лесу? С нашим возничим они были, похоже, приятелями и что-то обсуждали, жестикулируя. Когда они приблизились, я услышала, как кто-то из крестьян воскликнул: «Ты прав! Так и поступим зимой! Пусть бригада и коммуна против, а мы все равно сделаем. Вернем лес на поля».
«А вы поговорите-ка с ними о политической линии, — посоветовал наш возничий. — Кое-кто слишком слепо верует в Цитатник, вот вы и поспорьте с ними насчет этой красной книжицы. Сознание масс, видите ли, слишком низкое, они думают, вы не разбираетесь в сегодняшней политической линии!»
Пока возчик говорил, один крестьянин неожиданно протянул мне какой-то мешочек и шепнул: «Товарищ, спрячь это, пожалуйста, а в Заоблачном городке отдай ему! Пока — молчок».
Я удивилась: «А почему вы сами не отдадите?»
«Не возьмет. Жена у него хворает, сам мыкается, а от помощи отказывается. Это ему для жены. Прячь скорей».
Он отвернулся от меня и включился в разговор с возчиком.
Лишь через полчаса мы распростились с крестьянами. Они долго стояли неподвижно, глядя нам вслед.
Я не знала, как это понимать. Одно ясно: наш возничий — не простой возчик, и отношения с крестьянами у него не обычные! Сейчас он сидел на передке, девчушка прислонилась к его плечу. Они опять о чем-то беседовали. До меня донеслись ее слова: «Мне… мне там, у папиной могилки, всегда плакать хочется. Не только по папе, но и по тебе! Дядя, милый, как же они несправедливы к тебе!» На это возчик покачал головой: «Судьба одного человека — мелочь. Ты подумай о нашей родине, о нашем народе — сколько на их долю выпало испытаний». Он вдруг оглянулся на меня, но я сделала вид, будто разглядываю горы. Однако разговор продолжался так тихо, что до меня доносились лишь обрывки фраз: «…Откуда появилась «банда четырех», кто завязал историю Китая этаким узлом… исторические корни, социальные корни… ответственность молодежи…»
Он явно игнорировал мое присутствие, и меня это слегка задевало. Вот тогда-то я и дала себе слово выяснить, что же это за человек.
Чжоу Юйчжэнь остановилась, чтобы выпить глоток воды. Я давно уже забыла про шерсть, хотя все еще держала ее в руках, и меня подмывало узнать имя возчика, но какое-то неясное предчувствие останавливало вопрос. И, застыв все в той же позе, я ожидала продолжения рассказа.
Поставив стакан, Чжоу Юйчжэнь мгновенье помолчала. За окном пронзительно завывал ветер. Я подняла голову, и в глаза бросилась фотография на стене — наша свадебная с У Яо: чуть прищурившись, он смотрит на мое улыбающееся лицо. Я поспешно отвела глаза.
— Как-то им там сейчас, под этим снегопадом? — неожиданно прошептала Чжоу Юйчжэнь.
— Кому? — очнулась я.
— Да этому возчику!
— А… Что ж ты остановилась?
— Ладно! Продолжаю! — засмеялась она. — После обеда, где-то около пяти, мы добрались до Заоблачного городка. Когда-то он был центром особого района, позже ликвидированного.
— Как там жизнь-то сейчас — кипит? — поинтересовалась я.
— Трудно сказать. Я ведь не знаю, что там было раньше, может, и стало лучше. Мне городок показался тихим захолустьем. Мы подкатили к дверям снабженческого кооператива — привезли им товар, и, когда телега остановилась, возчик бросил мне: «Прибыли, товарищ! Ревком вон там».
Подхватив вещи, я спрыгнула, отдала ему тот мешочек, что передали мне крестьяне, и он со вздохом положил его на телегу. Не поднимая головы, возился с вожжами, девочка помогала ему… Сейчас он ничем не отличался от обыкновенного возчика.
Я не уходила, а когда он удивился этому, торопливо произнесла: «Я еще не поблагодарила вас! Как называть вас, товарищ?»
«Меня зовут Ло, возчик Ло!»
«Возчик Ло? — переспросила я. — Прозвище, что ли?»
«А что, не нравится?» — расхохотался он.
В первый раз я услышала его смех. По-детски наивное выражение лица, удивительно честный, открытый взгляд. В нем была какая-то притягательная сила. Нет, вновь решила я, это не простой возчик. Так хотелось забросать его вопросами, но он уже взвалил на плечи тяжеленный мешок и двинулся к дверям кооператива.
И я пошла, но что-то заставило меня обернуться. Согнувшись под мешком, он с трудом поднимался по ступеням. Развевались полы потрепанной шинели, ноги в прохудившихся кожаных сапогах дрожали, тяжело одолевая подъем. И таким мне все это показалось грустным, что я отвернулась. Не расспросить ли эту девочку, Линъюнь, подумала я. Но и она уже вскинула на плечи небольшую поклажу и заспешила за дядей.
Ничего другого не оставалось, как удалиться не солоно хлебавши, но долго еще в памяти моей оставалась его согбенная фигура. А не сосланный ли это ганьбу, сообразила я. Еще пару лет назад, когда бесчинствовала «банда четырех», ганьбу-возчик никого бы не удивил. Но ведь идет зима семьдесят восьмого, большинство из тех, кто пострадал при «банде четырех», уже вернулись к прежней работе, ну а если даже не нашлось подходящей, то уж, конечно, не оставили их возчиками да грузчиками. Так что же это все-таки за человек, с этой его неожиданной речью и необычным поведением?
Когда я объяснила, зачем прибыла, и ревкомовский ганьбу, покачивая головой, прочитал мое рекомендательное письмо, он сообщил мне, что старые документы парткома Особого района Заоблачных гор частично были увезены при его ликвидации в пятьдесят девятом году, частично остались тут, но были сожжены во время культурной революции. Что тут можно найти? Но попытайтесь — вдруг какой-нибудь кончик и отыщется.
Поселилась я в крохотной гостиничке.
Дело близилось к вечеру, но в Заоблачном городке все еще не стихало оживление. В последних известиях по репродуктору сообщали, как претворяется в жизнь политическая линия, по улицам сновали горняки, мастеровые и окрестные крестьяне, безостановочно текли потоки телег, тракторов, грузовых рикш, мешанина звуков наполняла воздух — все это казалось биением пульса, ожившего после разгрома «четверки».
Я умылась и в одиночестве уселась на балконе деревянного домика, наблюдая за редеющими уличными потоками, как вдруг увидела знакомую телегу. Мой возчик, все в той же изношенной шинели, удобно устроившись с книгой в пустой телеге, казалось, был поглощен чтением. Девочка прикорнула на облучке — утомилась, наверное. Никем не управляемая лошадь тихонько шагала вперед, монотонно цокая по булыжникам.
Задумчиво провожала я их взглядом, и вдруг словно что-то подтолкнуло меня. «Кто этот возчик?» — торопливо спросила я тучную горничную, проходившую по балкону.
Мельком глянув вниз, та переспросила: «Этот? Да старый контрреволюционер!»
«Контрреволюционер? — ужаснулась я. — Это же…»
«Да Ло Цюнь! В общем-то, его стоит пожалеть, — сказала горничная, но тут же спохватилась, как бы я не подумала, будто она сочувствует контрреволюционеру, и поспешно добавила: — Но он сам нарвался, кто просил его лезть на рожон?»
Не успела Чжоу Юйчжэнь досказать, как я сорвалась с места.
— Подожди! — крикнула я на ходу и выскочила из комнаты. Мне и самой не было ясно, что это меня так понесло. Пожалуй, я боялась, что не сумею сдержаться. Надо было перевести дух.
Могла ли я подумать, что она рассказывает о Ло Цюне!..
3
У себя в комнате я достала из шкатулки тетрадку, пакет с фотографиями и, выхватив одну, долго глядела на нее, не в силах оторваться.
На фотографии двое, молодой человек и девушка, тесно прижавшись друг к другу, стояли на стене той самой крепости, о которой упоминала Чжоу Юйчжэнь, смотрели вдаль, и лица их были озарены весной юности, сияли счастьем.
О моя ушедшая весна!
В начале пятидесятых я, шестнадцатилетний чертенок с двумя торчащими косичками, уже стояла в революционных рядах, и организация послала меня учиться. Из вас, хохотушек, сказали нам, надо вырастить специалистов. Наше детство и юность пришлись на годы войны, мы выросли в освобожденных районах, а это значит: чуть-чуть культуры, чуть-чуть практического опыта. На учебу мы отправились с твердой верой: станем красными инженерами.
В 1956 году, закончив технический вуз, мы уже кое-что кумекали в науке и технике. Той же осенью нас с институтской подружкой Фэн Цинлань распределили в комплексную экспедицию в район Заоблачных гор.
Заоблачные горы — Тяньюньшань — тянулись на сотни ли. Девственные леса то поднимались по крутым склонам, то, расступаясь, обнажали русла стремительных потоков, и где-то под ними таились сокровища природы. Лучшего участка для изысканий не придумаешь. Провинция тогда как раз готовилась к грандиозным свершениям, потому-то нас и послали сюда, нацеливаясь на преобразование Заоблачных гор в особый район.
Наш комплексный исследовательский отряд в основном состоял из молодежи, которая, как тогда принято было говорить, «входила в жизнь». Запертые на несколько лет в институтских стенах, мы, точно вольные птахи, весело порхали среди этих просторов.
Тогда-то судьба и свела меня с одним человеком.
Было воскресенье, мы с Фэн Цинлань решили сходить к старой крепости. Вышли спозаранку. В той девчонке вряд ли было что-то похожее на меня, какой я стала теперь. Я любила посмеяться, попрыгать, попеть. А Фэн Цинлань была замкнутой. Ни ее внешность, ни характер с первого взгляда не привлекали внимания. Ну а о таких, как я, говорят «жива, красива, горделива». Но это нисколько не мешало нашей дружбе.
На окраине поселка мы издали увидели комиссара отряда. Этот зануда с утра до вечера поучал интеллигентов, полагая, вероятно, что без ежедневных наставлений они тут же свернут на кривую тропку. Встречаться с этим неприятным человеком не хотелось, и я потащила Фэн Цинлань в глубь леса. Была осень, но бамбук стоял еще-зеленый. Я бежала так быстро и было мне так весело, что за крутым поворотом тропы столкнулась с человеком!
Он охнул, я вздрогнула: длинный малый, которого я толкнула, остолбенело смотрел на нас, крепко сжимая в руке охотничье ружье. Мне стало не по себе. Он, вероятно, нагнулся, выслеживая дичь, когда я вдруг натолкнулась на него.