Вот теперь действительно стало страшно. Я вжалась в седло, зажмурилась, только ветер свистит в ушах. Куда лошадь несет меня — не знаю, боюсь глаза открыть, голову поднять. Долго скакала лошадь и вдруг остановилась. Слышу, окликают: «Товарищ Сун Вэй, товарищ Сун Вэй». Открываю глаза: комиссар держит мою лошадь за узду на самом краю обрыва.
До стыдливости ли тут? Мешком я свалилась прямо к нему в руки. Он бережно опустил меня на землю, и я, еще не придя в себя после этого ужаса, тревожно смотрела на него и держала его за руку, словно отпусти я ее, и лошадь снова умчит меня.
Медленно мы возвращались в лагерь. Темнело.
Чарующая весенняя ночь в горах. Ясная луна сияла высоко в небе, легкая дымка, будто сновидение, заволокла вздымающиеся горы.
Тишина этого вечера завораживала, вовсю благоухали орхидеи, я была в смятении. Невольно захотелось приблизиться к нему. Лошадь-то, вдруг подумала я, предоставила мне редкий случай. Мой взгляд, видимо, выдал меня, и комиссар вдруг покраснел. Вновь и вновь я пыталась втянуть его в разговор, просила рассказать, как он жил, что видел, задавала множество вопросов, рассказала о себе. У нас оказалось много общего, и в то же время мы, конечно, принадлежали к разным поколениям. И его и меня взлелеяла революция, но моя жизнь не сверкала яркими красками, а он, хотя и старше лишь на несколько лет, испытал бури. Детство провел в Пекине, отец его погиб, и он отправился в Яньань. Потом его послали за границу, и лишь в конце освободительной войны он вернулся на родину.
Слушая, я смотрела на его лицо, в свете луны казавшееся мне необыкновенным, на сверкающие умные глаза под густыми бровями, сердце мое гулко стучало. Временами я чувствовала стеснение в груди, тогда я вцеплялась в его сильную руку, прижимаясь к ней что было силы, и меня пробирала дрожь, капли пота выступали на лбу. Тогда мы останавливались, не прерывая беседы.
И вдруг до меня дошло, что я веду себя постыдно. Лицо запылало, я отпрянула от него, не решаясь посмотреть ему в глаза.
Но он пристально взглянул на меня — мне показалось, взволнованно.
Белому коню было невдомек, что рождалось между нами, и он вздернул голову, зафыркал и остановился. Всполохнулись птицы на ветках. Ни порыва ветерка не пробегало по лесу, воздух был напоен густым, как вино, ароматом. Я шла вперед, склонив голову, мы оба молчали. В этом молчании мне чудилась опасность, но оно пьянило, как хмель.
Нам не хотелось говорить.
Я и не заметила, как на луну набежало облачко и лес помрачнел. Мы опустили поводья, и белый конь медленно брел сам по себе. Мы шли, то приближаясь друг к другу, то расходясь, и на берегу ручейка вдруг, не сговариваясь, остановились.
Слабо поблескивая, журчала вода. Лошадь ждала нас тут, уже недалеко от лагеря. О чем он думал в этот миг, почему не проронил ни слова? Что-то заставило меня повернуться к нему, поднять глаза, и я увидела, что он пристально смотрит на меня. Во тьме наши взгляды встретились. Безотчетно я положила ладони ему на плечи, и он стремительным движением обнял меня.
Наши губы соединились в поцелуе. Так и не произнеся ни единого слова, мы простояли довольно долго, как вдруг он усадил меня на лошадь, сам прыгнул в седло. Вокруг лежал бескрайний лес, я прижалась к нему и слышала взволнованное биение наших сердец…
В лагерь мы вернулись поздно, но никто еще не ушел спать. Все обрадовались, увидев меня в целости и сохранности, а я обняла Фэн Цинлань и шепнула ей на ухо: «Спасибо этой белой лошади: она унесла меня в обитель счастья». Бесхитростная Фэн Цинлань все поняла и, крепко сжав меня в объятиях, горячо шепнула: «Желаю счастья, это чистое и горячее сердце!» И из ее глаз брызнули слезы радости за меня.
О эта незабвенная ночь! Ни до, ни после нее не было у меня такой чистой, такой испепеляющей любви!
И не ведала я, что тем же маем меня направят на учебу в партшколу провинции и расстанемся мы навсегда. А через какое-то время я выйду замуж за этого зануду У Яо, прежнего комиссара экспедиции, ставшего заведующим орготделом парткома Особого района Заоблачных гор.
Мыслей, мыслей — что этого нескончаемого снега за окном, а фотография в руке тяжела, как охапка дров. Меня бросает то в жар, то в холод. Забыв о Чжоу Юйчжэнь, тупо стою в комнате, растерянно оглядывая эту роскошно и безвкусно обставленную спальню.
Но не успела я вспомнить, что же произошло дальше, как Чжоу Юйчжэнь окликнула меня и вошла в комнату.
В мгновение ока я спрятала фотографию и поспешно предложила ей сесть.
— Что это вы сюда спрятались? — возмутилась Чжоу Юйчжэнь.
— Да хотела согреться, в гостиной так холодно, — пробормотала я.
— А тут, мне кажется, еще холодней, — без всякой иронии заметила Чжоу Юйчжэнь. — Прелестная комнатка, поразительный контраст!
— О чем ты?
— О доме того возчика!
— Что? Ты была у него дома?
— Не просто была, но даже гостила!
— Расскажи!
— Так я же и подошла к этому! — Она села на мягкий бархатный стул, столь любимый У Яо, и язвительно осведомилась у меня: — Не возражаете?
Накинув пальто (надо же показать, что я действительно хотела одеться), я села напротив, и она продолжила рассказ:
— Вечером расспрашивать было некого, а утром стало не до вопросов — я решила вплотную взяться за свои дела. Позавтракав, опять пошла в ревком к тому товарищу, с которым разговаривала накануне. Он кое-что придумал и дал мне рекомендательное письмо к учительнице Фэн Цинлань из маленькой пригородной школы. В те годы она, как он мне объяснил, работала в изыскательском отряде.
Услышав имя Фэн Цинлань, я испуганно вздрогнула, но не подала виду и не прервала ее, а продолжала слушать, подперев голову кулаками.
— Я взяла письмо, — продолжала Чжоу Юйчжэнь, — разузнала дорогу и отправилась в путь.
День стоял ясный, но прохладный, я потуже замотала шарф и набычившись шла навстречу ветру. Уже на окраине мне встретилась телега — Ло Цюнь с девочкой. Увидев меня, девочка протянула руку, и Ло Цюнь поднял голову.
Я приветственно помахала им, но они уже были далеко.
«Что это мы с ним все время сталкиваемся?» — размышляла я.
Школу я нашла на берегу реки, близ деревеньки в нескольких ли от города. Она была пуста — шли зимние каникулы. Меня направили куда-то на задворки, где стояла крытая соломой хижина в две комнатки, сложенная из древесной коры и обмазанная глиной. Две зеленые ели, росшие у входа, оживляли это печальное жилище.
Еще издали я увидела, как двое школьников опрометью выскочили из двери. «Наша учительница… она…», — кричали они. Ничего не понимая, я бросилась к ним: «Что с вашей учительницей?» «Ей плохо, — ответил высокий парень, — она сейчас вела с нами дополнительные занятия и вдруг упала без сознания!» В два прыжка я вбежала в дом и вижу: несколько школьников в слезах окружили лежащую на полу женщину. Глаза закрыты, на лице мертвенная бледность. Я перепугалась, замахала на ребят руками, чтобы замолчали. Опустилась на пол, взяла ее руку, пощупала пульс, прислушалась к дыханию. И пульс и дыхание были чуть заметными, а что с ней — не понимаю. Мы осторожно подняли ее с холодного пола, перенесли на кровать, накрыли одеялом.
Нужен врач. Но где его искать? Нет, больной прежде всего необходим покой. Мы со школьниками вышли за дверь, и я расспросила, как все случилось. Перебивая друг друга, они принялись рассказывать, как учительница вела дополнительный урок и вдруг упала со скамьи на пол. «А не случалось ли такого с ней раньше?» — спросила я самого старшего. «Бывало, — говорят они, — но быстро проходило». Застарелая болезнь, решили мы и вернулись в дом посмотреть, как она. Судя по всему, опасность миновала. Я присела на бамбуковый стул у кровати.
Оглядела комнату и лишь сейчас увидела, какое это бедное, убогое жилище, никакой приличной мебели, лишь та кровать, на которой она сейчас лежала, да кроватка в маленькой комнате еще туда-сюда, а стол и скамейки кое-как сколочены из завалящих досок. Крохотные отверстия в стенах, прикрытые осколками стекла и укрепленные ветками, не могли называться окнами. Тусклый свет едва проникал внутрь. И тем не менее эту жалкую обитель — поразительно! — наводняли книги — они громоздились друг на друга, вздымаясь чуть не до потолка, лежали на грубо сбитых полках, полностью скрывавших стены.
Еще один удивительный человек, подумала я. Ее материальная жизнь скудна, но зато какое богатство духовной пищи! Почему Фэн Цинлань в одиночестве отсиживается в этой горной деревушке? И действительно ли она одинока?
Я повернулась и внимательно оглядела ее. В ней чувствовалось, что называется, внутреннее горение, которое, видимо, привлекало к ней тех, кто узнавал ее поближе. Бледность прошла, на лице появился румянец, тонко очерченные брови, прямой нос, смоляные волосы придавали ей какую-то особую, спокойную красоту. Она не казалась такой яркой, как вы, сестра Сун Вэй, а скорее походила на цветок нарцисса, изящный и тонкий, исполненный скромной, благородной природной гармонии.
Ее возраст я могла определить весьма приблизительно — лет тридцать семь — тридцать восемь, может, уже и за сорок. Есть женщины, которые в эти годы обретают особую миловидность, и об их истинном возрасте судить трудно. Вероятно, она принадлежала к такому типу.
Пока я рассматривала ее, она дернулась, и я поправила одеяло. Потом подняла голову, и в глаза бросилась фотография бравого молодого человека на стене у кровати. Взгляд невольно задержался на его лице: оно показалось знакомым. Я смотрела, смотрела и вдруг сообразила: да это же тот самый Ло Цюнь, возчик и контрреволюционер!
Неужели, испуганно подумала я, это его…
В этот момент она открыла глаза и посмотрела на меня. «Вам лучше?» — шепнула я. Она кивнула. Тут гурьбой ввалились школьники, подглядывавшие в дверь. Они, видимо, любили учительницу — обрадовались до слез, видя, что ей стало лучше. Она погладила чью-то маленькую головку и тихо, но внятно произнесла: «Что за слезы? Это все пустяки. Идите домой и как следует позанимайтесь». Ребятам явно не хотелось уходить. Я спросила, не нужно ли позвать врача, она покачала головой: «Не стоит, я знаю, что это, сейчас все будет в порядке». Она опять попросила школьников уйти, подождала, пока те не вышли, и лишь тогда, окинув меня взглядом, спросила: «Откуда вы?» «Вам пока лучше не разговаривать, — ответила я, — полежите, потом поговорим! Пить не хотите?» Она кивнула, я нашла у стены бамбуковый кувшин с водой и налила ей. Выпив, она смущенно улыбнулась: «Причинила я вам хлопот!» С усилием села, подложив с моей помощью подушку под спину. Пригладив волосы, вновь спросила, кто я и откуда. А услышав ответ, посмотрела с немалым изумлением, и я поспешила объяснить ей цель приезда, протянула рекомендательное письмо из ревкома города. Прочитав, она х