Ну, руководство Особого района и штаб стройки ухватились за эти слова Ло Цюня да за их с Лин Шу совместное письмо и развернули на стройке шумную кампанию против правого уклона. Ло Цюня и Лин Шу вытащили на сцену и повели против них „безжалостную критику и борьбу“. Даже и нас, не причастных к стройке, вовлекли в это мероприятие в целях воспитания.
Так я вторично увидела его на сцене. Кстати, вел собрание тот же предшественник Ло Цюня — Ваш нынешний супруг товарищ У Яо, и было оно весьма масштабным. Я стояла в толпе, не спуская глаз с Ло Цюня и Лин Шу. Вы ведь знаете, насколько они непохожи внешне: один могучий, внушительный, другой вроде бы изнежен и невысок, но поражал их единый настрой. Они были абсолютно спокойны, эти два человека, естественны, порой бросали на председательствующего презрительные взгляды, порой поднимали тревожные глаза на клубящиеся в небе облака, а то с усмешкой глядели на толпу у подножия сцены.
Довольно быстро Ло Цюнь обнаружил мое присутствие и послал мне ободряющую улыбку. А затем подмигнул, показал рукой на выступавшего и пошевелил губами. Я взглянула и все поняла: он намекал, что еще предстоит представление, ему надо готовить речь. Это и обеспокоило: как бы не полез на рожон, усугубив свое положение. Но это и будоражило: ведь он, вероятно, произнесет зажигающую речь, выскажет то, что у многих затаилось в душе. Я смотрела на него, не отрывая глаз.
Но собрание продолжалось недолго — его прервала гроза.
Грозы в горных районах бывают страшными, гром сотрясает землю, словно камнепад, низвергающийся с вершин. Начался такой свирепый ливень, будто разверзлись небеса.
Собрание закрыли, люди разбежались кто куда, президиум в страхе укрылся в помещении штаба стройки. В этот-то миг и загремел со сцены голос, перекрывший рев ливня.
Опять этот Ло Цюнь!
Они с Лин Шу кричали, что надо спасать плотину, уводить технику. За этими двумя удивительными людьми все бросились на стройку.
Да, то был бой — опасный и волнующий.
Вот тогда-то и произошла трагедия. На плотину обрушился сель. И, спасая народное имущество, погиб товарищ Лин Шу.
Это был твердый и верный коммунист, люди звали его „наш секретарь“ Вот так он навеки ушел от нас! Даже сейчас, когда я пишу об этом, болит сердце.
А митинг памяти товарища Лин Шу — представьте себе — провести не разрешили. Непостижимо!
Никогда не забуду этого дня.
Рано утром я отправилась искать Ло Цюня. Мне было известно, что у Лин Шу остались больная жена и годовалая дочь, о них надо было позаботиться. Но в бараке, где жил Ло Цюнь, никого не было. Ледяной ветер шелестел соломой, ливень смыл со стен красно-зеленые лозунги о борьбе против правого оппортунизма, и они болтались жалко и пугающе.
Я замерла, сердце сжалось. Странно — куда все подевались? Побежала в ущелье, а там толпа, усеявшая склон горы. Столько людей — и ни звука, только шепот сосен на склонах. Добежала и резко остановилась, как и все, низко склонив голову.
Хоронили товарища Лин Шу. Не было траурной музыки. Слышался чей-то плач. Сердце мое наполнилось горечью, слезы выступили на глазах, и вдруг раздался знакомый голос. Поднимаю голову — Ло Цюнь стоит у свежей могилы товарища Лин Шу.
„Кто слит с народом, — сказал Ло Цюнь, — тот не может умереть. Вчера люди, называющие себя коммунистами, поносили его, нацепили на настоящего коммуниста ярлык какого-то уклониста. Где тут правый уклон? Нет, он-то как раз и произносил те истинные слова, которые должен произносить коммунист. Товарищи, вы сами видите, сколько глупостей натворили у нас в Заоблачном районе с прошлого года, мы не созидаем — мы разрушаем великое дело революции. Настало время извлечь уроки. К чему нам эта пустая возня с правым уклоном? Если ее не прекратить, наша родина, наш народ, наша партия столкнутся с неисчислимыми бедствиями, понесут невосполнимые потери. Я говорю здесь, и я могу сказать это всей нашей партии и председателю Мао: если мы не исправим ошибок, трудно даже вообразить, к каким последствиям это приведет!“
Вот так он совершил свое новое „контрреволюционное деяние“. Это выступление усугубило дело Ло Цюня до такой степени, что эхо звучит и сегодня. Но неужели это речи контрреволюционера? По-моему, так мог говорить только тот, кто искренне любит партию. Ло Цюнь говорил, и горячие слезы скатывались по его лицу. Я никогда не видела его плачущим, а он плакал, и люди в толпе плакали, и я плакала.
Под звуки этого плача какие-то люди подошли к Ло Цюню и, не церемонясь, увели его.
Все были ошеломлены. Я опрометью бросилась следом, но чьи-то руки оттолкнули меня. Кто-то грубо спросил, что мне, собственно, надо? Товарищи помогли мне подняться, глядя сочувственно и печально.
Тот вечер я провела в доме, где когда-то мы с Вами ночевали вместе, в том самом доме, где Вы признались мне в своей любви к Ло Цюню, где звенел радостный смех нашей юности, да, в том самом доме, где мы горячо говорили о своей преданности своему народу, своему делу, своей любви. Но в эту лунную ночь я была одна наедине со стрекочущими цикадами.
Как поступить? Я боялась, что Ло Цюня бросят в тюрьму; тогда я навеки потеряю его. И вдруг вспомнила про У Яо, человека номер один в нашем Особом районе, — он ведь был когда-то Вашим начальником и, мне передавали, волочился за Вами. Вы не захотели возвращаться в Заоблачные горы и были переведены в другой город, но ведь Вы могли замолвить словечко за Ло Цюня, может быть, Вы раскаялись в том письме, может быть, в тайниках души Вы еще любили Ло Цюня. О, если бы Вы захотели спасти его и вновь соединиться! Пусть я тогда потеряю его навеки — я все равно была бы счастлива!
Я попросила отпуск, чтобы разыскать Вас, и, лишь когда Вы отказались меня видеть, поняла, до чего была наивна!
Простите, что не рассказываю, с какими приключениями искала Вас: дело давнее и до сих пор болезненное. И все же я благодарна случившемуся за урок: у меня достало смелости и решимости встать на путь, который я считала правильным. Вскоре произошла важная перемена, она-то как раз и способствовала осуществлению моих планов: объявили о роспуске Заоблачного Особого района, и нам нужно было подыскивать новую работу. Может, в административной суматохе было не до Ло Цюня, а может, кое-кто из товарищей поддержал его, но мне стало известно, что его лишь сняли с должности и оставили на прежнем месте под надзором. Сняли с должности — это само по себе достаточно трагично, но для меня было счастьем уже то, что он не в тюрьме. Он мог продолжать свои исследования, а я — помогать ему.
И я подала в инстанции прошение оставить меня в Заоблачном районе — преподавать или вести какую-нибудь работу, связанную с техникой. Мое желание было столь ничтожно, что его удовлетворили. Вот так я вскоре прибыла в начальную школу в этой деревеньке. Устроилась и тут же обратилась в партком коммуны с просьбой перевести Ло Цюня в производственную бригаду, при которой находилась наша школа. Партком коммуны тогда возглавлял давний сослуживец Лин Шу, он не только согласился, но и помог мне. Все это лишний раз подтверждает, что подавляющее большинство людей в душе очень четко отделяло правду от лжи.
Я знала, что Ло Цюнь болен, болен очень серьезно, и мне нужна была подвода, чтобы поехать за ним в его производственную бригаду.
В последние дни 1959 года погода стояла ужасно холодная. Даже водопад, казалось, замерз: я не слышала его неустанного рева, когда, оставив подводу у въезда в деревню, отправилась искать Ло Цюня. И нашла его мечущимся в жару под ветхим армейским походным одеялом. В доме никого не было, лишь у изголовья стояла принесенная крестьянами лапша и чашка с водой.
Я тихо присела, оглядев унылую комнату, перо и тетрадь, лежавшие на кровати. Сдерживаться больше не было сил, какая-то волна — и горькая, и сладкая — поднялась в сердце, и потоки горячих слез брызнули на его измученное лицо…
Он открыл глаза.
Тревожно взглянул, у меня перехватило дыхание. Приподнял голову, и вдруг глаза его засветились. Сквозь пелену слез я увидела его чистый, мягкий, изумленный взгляд и поняла его сердце, как свое собственное.
„Ты пришла, дорогой мой человек!“ — прошептал он, выпростав руку из-под одеяла. Я припала к нему, а слезы все лились из моих глаз. Он нежно погладил мои волосы.
Вот так мы соединились, товарищ Сун Вэй. Я ясно понимала, сколь тяжкий путь ожидает нас, но твердо верила, что наши сердца, полные нежности друг к другу, устремленные к высокой цели, одолеют все преграды. И я сама повела подводу, на которой лежал мой любимый, сквозь ледяной ветер и снег по дороге мимо старой крепости. Меня провожали недоумевающие взгляды, а я шла, гордо подняв голову, иногда оборачиваясь и обмениваясь с Ло Цюнем понимающими улыбками. Вот когда я почувствовала, что такое настоящее счастье.
С этого и началась наша новая жизнь — столь нищая, что Вы и вообразить себе не можете, жили мы только на мою крошечную зарплату, а с нами была еще наша дорогая малышка Линъюнь, дочка Лин Шу, — ее мать вскоре тоже умерла. Так мы втроем существовали на несколько десятков юаней — не только пили, ели, одевались, но еще и книги покупали. Когда, бывало, позарез нужны были какие-то книги, мы решали месяц не покупать овощей и питаться одной соленой репой. Но если бы Вы знали, какой возвышенной, какой богатой была наша духовная жизнь! Днем я учительствовала, а он либо писал, либо читал, либо шел к крестьянам беседовать о жизни. А вечерами — разговоры обо всем: о науках, о литературе и искусстве и особенно о современном положении в стране, порой возникали споры, а иногда мы читали то, что он написал за день. Скажу без преувеличений, он стал настоящим ученым, а я — его верной помощницей, первым читателем и первым критиком. Его энергия и воля были поразительны, он просиживал ночи напролет, а утром ополоснет лицо — и опять за работу. И настроен был оптимистически. Бывало, я захандрю, затоскую, так он еще утешает меня. „Не надо, Цинлань, ведь если пошатнется вера в партию и социализм, то к чему вся наша работа, жизнь? Сего