«Ну что же, в таком случае, может быть, доктор Го?»
«Доктор Го?» — с удивлением переспросил Чжао. Да, эта супруга замминистра даром время не теряет.
«Го Жуцину», — уточнила она.
Чжао замахал в ответ руками.
«Он уехал за границу».
«А когда вернется?»
«Он не вернется».
«Почему?» — удивилась Цинь Бо.
«Жена доктора Го — хуацяо из Юго-Восточной Азии. Ее отец, хозяин галантерейной лавки, недавно заболел и слег. Два месяца тому назад они подали заявление об отъезде за получением наследства и, получив разрешение, уехали».
«Бросить должность врача, чтобы стать галантерейщиком, — уму непостижимо», — с горечью произнес Цзяо Чэнсы.
«У нас, в кругу медработников, это далеко не первый случай. И ведь это все основные кадры больницы, люди, которые хорошо работали!»
«Возмутительно!» — гневно воскликнула Цинь Бо.
«В начале пятидесятых годов, — заговорил Цзяо Чэнсы, обращаясь к директору Чжао, — интеллигенты, преодолевая всевозможные препоны, рвались на родину, чтобы строить новый Китай. Кто бы мог подумать, что в семидесятые годы нами самими воспитанная интеллигенция ринется за границу. Да, тяжелый урок».
«Разве можно с этим мириться? — проговорила Цинь Бо. — По-моему, следует усилить политико-воспитательную работу. Да, дорогой товарищ, теперь, после разгрома „банды четырех“, роль интеллигенции у нас заметно возросла, а по мере осуществления „четырех модернизаций“ улучшатся и ее материальные условия».
«Да, мы как раз говорили об этом на заседании парткома, — сказал Чжао, — от имени парткома я дважды беседовал с доктором Го перед его отъездом, уговаривал остаться, но все впустую».
Цинь Бо готова была продолжить дискуссию, но муж жестом остановил ее.
«Директор Чжао, я обратился к вам вовсе не потому, что ищу какого-то именитого профессора. Я доверяю вашей больнице, я бы даже сказал, у меня к ней особые чувства. Несколько лет тому назад мне у вас удалили катаракту правого глаза, операция прошла успешно».
«Вот как? Кто же оперировал?» — заинтересовался Чжао.
«Увы, я до сих пор не знаю фамилии врача».
«Это легко сделать, достаточно заглянуть в историю болезни». И Чжао потянулся к телефонной трубке, с облегчением подумав, что наконец-то можно будет успокоить супругу Цзяо.
«Не ищите, — остановил его Цзяо, — вы ничего не найдете. Тогда вообще не вели историй болезни. Я только помню, что это была женщина-врач и что она говорила с южным акцентом».
«Да, по этим признакам найти ее нелегко, — согласился Чжао. — У нас работает много женщин, говорящих с южным акцентом. Кстати, доктор Лу тоже южанка, так что давайте на ней и остановимся».
Когда Цинь Бо помогла мужу подняться, было уже решено: операция поручается доктору Лу.
Кто знает, не из-за этой ли операции у Лу Вэньтин инфаркт миокарда? Вряд ли, покачал головой Чжао, отвергая эту версию. Она сделала сотни таких операций и не должна была особенно волноваться, к тому же он видел Лу Вэньтин накануне. Спокойно и уверенно, в прекрасном настроении приступила она к операции. Почему же произошло это несчастье?
Чжао снова озабоченно посмотрел на Лу Вэньтин, отметив про себя, что даже теперь, на грани жизни и смерти, лицо ее дышит спокойствием, словно она не больна, а убаюкана тихими сладкими грезами.
7
Лу Вэньтин от природы была спокойной, уравновешенной. В глазном отделении никто из ее коллег и представить себе не мог, чтобы она рассердилась, вышла из себя.
Придирчивость и пренебрежение, какое высказала в разговоре с ней Цинь Бо, задели бы кого угодно. А Лу Вэньтин?
Она просто не приняла разговор близко к сердцу, не сочтя предложение оперировать заместителя министра высокой честью для себя, а несносный тон его супруги оскорбительным для своего самолюбия. Вопрос об операции должен решать сам больной, рассуждала она, как он захочет, так и будет.
«Ну что, опять вызвали оперировать какую-то важную птицу?» — встретила ее вопросом Цзян Яфэнь.
«Еще ничего не решено».
«Пошли скорей, — тащила ее Цзян, — не знаю, что делать со стариком Чжаном, он решительно отказывается от операции, с ним просто невозможно разговаривать».
«То есть как это отказывается? Приехал черт знает откуда, потратился на дорогу, а теперь не хочет лечиться. Да и нам нужно выполнить свой долг».
«Поговори с ним сама!»
Когда они вошли в амбулаторию и прошли по коридору, где сидела длинная очередь больных, многие из них, вставая, кланялись врачам. Лу и Цзян, улыбаясь, кивали в ответ. Лу Вэньтин прошла к себе в кабинет и занялась пациентом, тихо беседуя с ним, как вдруг чей-то зычный голос окликнул ее. Все взоры невольно обратились к его обладателю, высокому и крепкому пожилому человеку лет за пятьдесят, ощупью двигавшемуся к кабинету врача. На нем были хлопчатобумажные штаны и халат, какие носят в деревнях, голова обмотана белым полотенцем. Высокая, на голову выше других, фигура его и звонкий голос сразу привлекли всеобщее внимание. Очередь расступилась, давая ему дорогу. Почти вслепую, не подозревая, что так много глаз устремлено на него, вытянув перед собой руки, он на ощупь шел на голос Лу Вэньтин.
Лу поспешила ему навстречу, поддержала его под руку.
«Садитесь, дедушка Чжан!» — пригласила она.
«Садитесь и вы, доктор Лу. Мне надо поговорить с вами кой о чем».
«Садитесь, и поговорим», — сказала доктор Лу, помогая ему сесть на топчан.
«Так вот, доктор, какие дела, я здесь у вас прожил немало дней, теперь пораскинул мозгами и решил: мне бы лучше вернуться, а там вскорости опять приеду…»
«Как же так, дедушка Чжан! Вы приехали издалека, столько денег на дорогу потратили…»
«То-то и оно! — не выдержав, вскричал он, хлопая себя по коленям. — Я и хочу на осенних работах поднакопить деньжат. Вы не смотрите, что я слепой, втемную тоже можно работать, и в бригаде мне все помогают. Доктор Лу, мне надобно вернуться, но прежде, думаю, обязательно повидаю вас. Вам ведь так досталось с моими глазами».
Старик много лет страдал язвой роговицы, глубокие рубцы не поддавались лечению. Лу Вэньтин во время выездного лечебного осмотра у них в деревне предложила сделать пересадку роговицы. Поэтому он и приехал в город на операцию.
«Дедушка Чжан, сын потратил столько денег, послал вас лечиться, а вы хотите вернуться ни с чем! Да и нас ставите в крайне неловкое положение!»
«Э, вас-то почему?»
Лу Вэньтин, смеясь, потрепала его по плечу.
«Вот вылечим вам глаза, и сможете работать без чьей-либо помощи. Вы с вашим здоровьем еще лет двадцать потрудитесь!»
«Эх, было бы здорово! Если бы не глаза, мне любая работа нипочем».
«Ну, значит, решено», — улыбнулась Лу.
«Доктор Лу, — понизив голос, заговорил старик, — скажу без утайки, как родному человеку: больше всего я беспокоюсь из-за денег. На лечение да на поездку я все свои сбережения истратил, жить так долго в Пекине мне не по карману!»
Лу Вэньтин удивленно развела руками, но тут же спохватилась:
«Дедушка Чжан, не беспокойтесь. Я уже справлялась по тетради предварительной записи, теперь ваша очередь. В ближайшие дни, как только поступит материал, мы вас оперируем. Договорились?»
Старик сдался, и Лу проводила его до дверей. В коридоре ей загородила дорогу хорошенькая девочка лет одиннадцати-двенадцати. Очень миловидная — круглолицая, чернобровая, с румянцем во всю щеку, прямым носом и живыми яркими глазами. Но это прелестное лицо портило косоглазие. Одета она была в больничный халат и штаны.
«Доктор Лу!» — позвала девочка.
«Ван Сяомань, ты что здесь делаешь?» — сказала Лу, подходя к маленькой пациентке.
«Я хочу домой! — заговорила Сяомань, размазывая по лицу слезы. — Я боюсь операции».
«Расскажи-ка тете, — сказала Лу, обняв девочку за плечи, — почему ты раздумала делать операцию?»
«Боюсь, больно».
«Вот глупышка! Не больно. Я сделаю тебе укол, и ты ничего не почувствуешь, поверь мне». Лу погладила ее по голове, наклонилась, пристально вглядываясь в личико девочки, словно изучая произведение искусства, испорченное чьей-то неосторожной рукой. «Видишь, — со вздохом сказала она, — вот этот глаз. Сяомань, когда тетя исправит его, он будет такой же красивый, как тот, другой. А теперь марш в палату — и будь умницей. У нас здесь нельзя бегать по коридорам».
Сяомань, у которой слезы на глазах уже высохли, убежала к себе, а Лу Вэньтин села наконец за свой стол и начала прием больных.
Больных в последние дни было особенно много, и ей приходилось спешить, чтобы наверстать упущенное время. Она выбросила из головы замминистра Цзяо, его супругу Цинь Бо и одного за другим стала вызывать к себе больных, осматривая, выписывая рецепты, давая направления на госпитализацию…
«Доктор Лу, к телефону», — раздался голос медсестры.
«Подождите, пожалуйста, я недолго», — извинилась Лу перед больным и побежала к телефону.
«Цзяцзя заболела, вчера вечером у нее поднялась температура, — послышался голос воспитательницы из яслей. — Мы знаем, как вы заняты, потому вчера не сообщили вам, сами сводили к врачу, и там ей сделали укол. Но температура у девочки держится, она капризничает, зовет маму. Не могли бы вы зайти к ней?»
«Хорошо, приду». Лу повесила трубку.
Но она не пошла в ясли. Столько больных, как их бросишь? Она опять потянулась к телефону, набрала номер института Фу Цзяцзе, но там ей ответили, что он на собрании. Что ж, ничего не поделаешь.
«Кто звонил? Случилось что-нибудь?» — спросила Цзян Яфэнь.
«Ничего», — последовал ответ.
Она не любила докучать просьбами сослуживцам, больничному начальству. Ничего не поделаешь, придется закончить прием, а потом уж идти в ясли, решила она, возвращаясь к своему столу. В ушах у нее звучал детский плач, она слышала, как маленькая Цзяцзя зовет ее. Потом глаза больных целиком овладели ее вниманием и, только отпустив последнего больного, она стремглав бросилась в ясли.