Садясь за рабочий стол у себя в кабинете, она подумала, что надо попросить старшую медсестру выписать ей на сегодняшний прием поменьше талонов, чтобы раньше вернуться домой. Но когда начался осмотр больных, все вылетело у нее из головы.
Директор больницы Чжао предупредил, что заместитель министра Цзяо на следующий день ложится на операцию, и просил доктора Лу подготовиться.
Дважды раздавались звонки Цинь Бо — она интересовалась, на что надо обратить внимание перед операцией, что следует предпринять больному и членам его семьи, какая физическая и моральная подготовка требуется больному.
Лу не знала, что и ответить. Проделав добрую сотню таких операций, она не могла припомнить, чтоб ей задавали подобные вопросы.
«Никакой особой подготовки не требуется».
«Гм… как это не требуется? Ах, дорогой товарищ, всякое дело порядок любит. Идеологическая подготовка, во всяком случае, никогда не помешает. Я думаю, мне лучше приехать и вместе с вами изучить вопрос».
Но Лу было не до нее.
«У меня сегодня еще много больных».
«Тогда поговорим завтра в больнице».
«Хорошо».
Закончив этот утомительный до головной боли разговор, она вернулась к рабочему столу. Когда она закончила осмотр последнего больного и заторопилась домой, на улице было уже темно. Проходя под окном своего дома, Лу услышала, как тетушка Чэнь напевала Цзяцзя песенку собственного сочинения:
Малыш, малыш,
Поскорее подрастай
И премудрости науки постигай!
Цзяцзя смеялась. Лу почувствовала, как теплая волна подкатила к сердцу. Она вбежала в комнату, поблагодарила добрую женщину и, потрогав лоб дочери, облегченно вздохнула: жара почти не было.
Она сделала ребенку укол, и тут вернулся с работы Фу Цзяцзе, а следом за ним пришли гости — Цзян Яфэнь с мужем, доктором Лю Сюэяо.
«Пришла попрощаться с тобой», — сказала Яфэнь.
«Куда ты собралась?» — удивилась Лу.
«Мы подали заявление на выезд в Канаду, и вот паспорта уже на руках», — пряча глаза, ответила Яфэнь.
Лу знала, что отец Лю имел в Канаде врачебную практику и в письмах не раз звал их к себе. Но что они решатся на это, было для нее полной неожиданностью.
«Надолго едете? Когда вернетесь?»
«Надолго ли? Да, возможно, насовсем», — с напускной веселостью ответил Лю.
Лу изумленно посмотрела на подругу.
«Яфэнь, почему ты мне раньше не сказала?»
«Боялась, станешь отговаривать, боялась себя — вдруг не выдержу», — потупясь и не решаясь взглянуть Лу в глаза, сказала Яфэнь.
Между тем Лю извлекал из сумки свертки с продуктами и, вытащив под конец бутылку вина, торжественно произнес:
«Вы еще не ужинали? Вот и чудесно. Имею честь пригласить вас на прощальный банкет».
9
Это был невеселый банкет, на котором они не столько пили вино, сколько глотали слезы, а вкус еды портила горечь пережитого.
Цзяцзя заснула, Юаньюань пошел к соседям смотреть телевизор. Лю поднял рюмку с вином и с горечью сказал:
«Человеческая жизнь… да, это штука трудно прогнозируемая. Мой отец был врачом, он хорошо знал древнюю литературу, с детства привил мне глубокую привязанность к классической поэзии, и я страстно мечтал стать писателем. Но судьба распорядилась иначе: я унаследовал профессию отца. Как-то незаметно промелькнуло тридцать лет. Отец всю свою жизнь был осмотрителен и свою житейскую мудрость излагал так: «Многословие — к беде». К сожалению, этого я у него и не перенял. Язык мой — враг мой, отсюда все мои беды, обожаю поговорить, высказать свое мнение. Ни одна политическая кампания не обошла меня стороной. В пятьдесят седьмом году, едва окончив институт, сразу угодил в правые, ну а во время культурной революции и говорить нечего — с меня семь шкур спустили. Я — китаец, и пусть у меня не бог весть какая высокая политическая сознательность, но я люблю свою родину и хочу видеть ее сильной, процветающей. Мне и самому не верится, что я в свои пятьдесят лет вдруг решился навсегда покинуть родину».
«А разве нельзя не ехать?» — тихо спросила Лу.
«Да, действительно. Я сто раз задавал себе этот вопрос. — Рюмка, наполовину наполненная красным вином, дрогнула в его руке. — Бо́льшая часть жизни уже позади, много ли мне осталось? Почему же останкам моим суждено покоиться в чужой земле?»
Сидевшие за столом притихли, слушая прощальные излияния Лю. Он вдруг остановился, запрокинув голову, залпом осушил рюмку и продолжал:
«Да, я недостойный сын своей нации!»
«Старина, не говори так, мы-то знаем, сколько лиха ты хлебнул за эти годы, — наполняя его рюмку, сказал Фу Цзяцзе. — Теперь мрак отступил, впереди свет, все будет хорошо!»
«Я верю в это, — подхватил Лю, — но когда он осветит мой очаг, когда озарит жизнь моей дочери? Боюсь, мне до этого не дожить!»
«Не будем об этом! — Лу догадалась, что Лю уезжает ради своей единственной дочери, и, стараясь переменить тему разговора, произнесла: — Я никогда не пила, но сегодня на прощание хочу выпить за тебя, Яфэнь, и за Лю».
«Нет, сначала я должен выпить за тебя! — воскликнул Лю. — Ты опора нашей больницы, гордость китайской медицины!»
«Да ты захмелел!» — расхохоталась Лу.
«Нет, я не пьян».
«От всей души пью за тебя, Вэньтин! За нашу с тобой двадцатилетнюю дружбу, за будущих окулистов!» — после долгого молчания сказала Цзян Яфэнь.
«Да будет вам! При чем тут я?» — отмахнулась Лу Вэньтин.
«Как это при чем? — сердито переспросил Лю. Он, видно, и впрямь немного опьянел. — Да ты оглядись вокруг — ютишься в каморке, работаешь как вол, не требуя ни славы, ни денег, всю душу вкладываешь в больных. Ты знаешь, на кого похожа? На дойную корову, что жует траву, а дает молоко. Это слова Лу Синя, не так ли, Фу Цзяцзе?»
Тот молча кивнул.
«Многие живут и работают так же, не я одна», — с улыбкой возразила Лу.
«Быть может, в этом наше величие». С этими словами Лю осушил еще одну рюмку.
Яфэнь, глядя на заснувшую крепким сном Цзяцзя, с болью вымолвила:
«Вот именно. Она скорее чужих пойдет лечить, чем своего собственного ребенка!»
Лю Сюэяо наполнил всем рюмки и встал.
«Это называется жертвовать собой ради спасения Поднебесной[73]», — сказал он.
«Что с вами сегодня? Подтруниваете надо мной? — Лу, смеясь, кивнула в сторону Фу Цзяцзе. — Спросите-ка его, какая я ужасная эгоистка. Муж на кухне, дети заброшены, весь дом страдает. По правде говоря, я скверная жена и скверная мать».
«Ты прекрасный врач!» — возразил Лю.
Фу отпил немного вина и поставил рюмку.
«Да, мне есть за что упрекнуть вашу больницу. Почему никто не думает о том, что у врачей есть дети и что они тоже болеют?»
«Эх, старина Фу! — прервал его Лю Сюэяо. — Да на месте нашего директора Чжао я наградил бы тебя, Юаньюаня и Цзяцзя орденами! Это вы не щадите себя, вам в первую очередь больница обязана столь прекрасным врачом!»
«Не нужно мне ни орденов, ни похвал, — оборвал его Фу, — я просто хочу, чтобы в вашей больнице поняли, как трудно приходится семье, в которой есть врач. Я уже не говорю о выездных профилактических осмотрах, о борьбе с эпидемиями, когда врач по первому сигналу бросает все и бежит. Но ведь и в обычные дни после операций Лу буквально валится с ног от усталости, не в силах приняться за домашние дела. Спрашивается: если я не пойду на кухню, то кто же пойдет? Благо еще во время культурной революции у меня было вдоволь свободного времени».
«Помнишь, Яфэнь дразнила тебя «книгоедом»? — Лю Сюэяо похлопал собеседника по плечу и со смехом продолжал: — А теперь смотри, ты не только специалист в новейшей отрасли техники, но маг и волшебник на кухне. Вот какое новое поколение коммунистов подрастает; кто же станет после этого оспаривать великие достижения культурной революции?»
У Фу Цзяцзе, который обычно воздерживался от вина, сегодня после нескольких рюмок лицо раскраснелось. Он потянул Лю за рукав:
«Да, что и говорить, культурная революция — это великая вещь. Из меня она, к примеру, сделала домработницу. Не верите? Спросите Вэньтин, чем я только не занимался, чему только не научился».
Лу с грустью слушала эти горькие шутки, понимая, что только так можно смягчить боль предстоящей разлуки. Фу с улыбкой смотрел на нее, и она через силу выдавила из себя улыбку.
«Все умеешь, а вот обувь чинить не научился. Жаль, не пришлось бы тогда Юаньюаню плакать из-за дырявых кед».
«Ну, уж это ты по мелочам придираешься! — серьезно возразил Лю Сюэяо. — Никакая перековка не превратит ученого в сапожника!»
«Не скажи, если б не разгромили «банду четырех», кто знает, может, и пришлось бы мне, сидя на проработочных собраниях у нас в институте, делать набойки! Нет, подумать только, еще чуть-чуть, и камня на камне не оставили бы от науки, техники, знаний, всех бы нас вынудили латать дырявые сапоги!»
Сколько еще может продолжаться этот тягостный разговор? Они поговорили о разгроме «банды четырех», о том, что в науку пришла весна и что интеллигенцию из «девятой категории вонючих контрреволюционеров» перевели в «третье бедное ученое сословие», а когда задели больную струну — невзгоды среднего поколения, — на душе снова стало тяжело.
«Старина Лю, — сказал Фу Цзяцзе, — у тебя широкие знакомства, право, жаль, что ты уезжаешь. Говорят, домашним работницам сейчас хорошо платят, и я хотел попросить тебя разузнать, не надо ли кому…»
«При чем тут знакомства? Теперь выходит коммерческий вестник, можно просто поместить объявление».
«Прекрасно! — Фу сдвинул очки и со смешком продолжал: — Значит, так: специалист с высшим образованием, владеет двумя иностранными языками, прекрасно готовит, шьет, стирает, выполняет мужскую и женскую работу по дому. Здоровье крепкое, характер покладистый, трудолюбив, честен. И наконец, последнее — плата по договоренности. Ха-ха-ха!»
Цзян Яфэнь молча сидела в стороне, не прикасаясь ни к вину, ни к еде. Ей было не до смеха.