А он хорошо знал, какая она была сильная. Тоненькая, хрупкая — вроде в чем душа держится? Но это только с виду. На свои хрупкие плечи она безропотно принимала и внезапные удары судьбы, и повседневные тяготы. Принимала без жалоб, без робости, не падая духом.
«Ты очень стойкая женщина», — часто повторял он.
«Да что ты! Я совсем слабая! Никакой силы воли».
Свое последнее «волевое решение», как назвал его Фу Цзяцзе, о том, что он переберется в свой научно-исследовательский институт, она приняла перед самой болезнью.
В тот вечер Цзяцзя чувствовала себя значительно лучше. После того как Юаньюань закончил уроки, детей уложили спать. В комнате ненадолго воцарилась тишина.
В окно глядела осень, порывы ветра доносили ее холодное дыхание. В яслях предупредили родителей — надо позаботиться о теплой одежде для малышей. Лу Вэньтин вынула прошлогоднюю ватную стеганку Цзяцзя, распорола, расширила ее, удлинила рукава. Потом расстелила ее на письменном столе, чтобы сделать новую ватную подстежку.
Фу достал с полки свою неоконченную рукопись, потоптался у стола, потом, скрючившись, присел на кровати.
«Мне еще чуть-чуть, я скоро кончу», — не поворачиваясь, сказала Лу, быстрее заработав иглой.
Когда Лу освободила стол, Фу Цзяцзе сказал:
«Нам бы еще хоть крохотную пятиметровую комнатенку — только чтоб стол уместился».
Лу, сидя на кровати, шила и ничего не ответила. Через некоторое время, сложив неоконченное шитье, она сказала:
«Мне надо в больницу, а ты спокойно поработай за столом».
«В больницу? Так поздно?»
«Завтра с утра у меня две операции, — одеваясь, говорила Лу. — Я немного волнуюсь, хочу посмотреть».
Вообще-то по вечерам Лу Вэньтин часто забегала в больницу.
«Человек дома, — шутил Фу, — душа его в больнице».
«Оденься потеплее, вечер холодный».
«Я мигом вернусь, — успокоила его Лу. — Знаешь, завтра я оперирую двоих, старого и малого. Один — заместитель министра, чья супруга волнуется и треплет всем нервы, поэтому я хочу навестить его. И одна девчушка, крайне избалованная, сегодня она поймала меня, пожаловалась: у нее, мол, бессонница, кошмары…»
«Ну что ж, мой милый доктор, иди и поскорей возвращайся».
Когда она вернулась, свет в комнате еще горел. Она не стала отрывать Цзяцзе от работы и, поправив одеяла у ребятишек, тихо прилегла.
Фу Цзяцзе бросил взгляд на жену и снова с головой ушел в свою рукопись и книги. Вскоре он, однако, почувствовал, что Лу все еще не спит. Ее мерное посапывание не обмануло его, он знал: она прикидывается спящей, чтобы он мог спокойно работать, не тревожась, как бы свет лампы не помешал ей заснуть. Фу давно разгадал эти маленькие уловки жены, но не подавал виду.
Еще через час он поднялся и, потянувшись, сказал:
«Хватит! Пора на боковую!»
«Не из-за меня ли? — поспешно откликнулась Лу. — Я уже задремала».
Фу постоял в нерешительности над своей неоконченной работой, упершись руками в край стола, потом с шумом захлопнул книги.
«Нет, на сегодня хватит!» — решительно произнес он.
«А как же твоя монография? Когда же ее писать, как не по вечерам?»
«Эх, у меня пропало десять с лишним лет, разве за один вечер наверстаешь упущенное?»
Лу привстала, облокотившись о край кровати, накинула на себя шерстяную кофту.
«Знаешь, о чем я подумала?» — спросила она.
«Тебе сейчас ни о чем думать не следует. Спи, завтра оперировать больных…»
«Постой, не перебивай меня. Я подумала: лучше тебе перебраться жить в институт. Тогда у тебя появится свободное время».
Фу изумленно уставился на нее, но она ответила ему ясной улыбкой, говорившей, что ей самой эта мысль пришлась по душе.
«Я не шучу, серьезно, должен же ты осуществить свои замыслы и стать ученым. А мы с детьми обуза для тебя, мы мешаем тебе добиться успеха».
«Э! Не в этом дело…»
«Нет, в этом! — прервала его Лу. — Ты не подумай только, это не развод. Детям нужен отец, ученому — семья. Но мы должны что-то придумать, чтобы растянуть твой рабочий день с восьми до шестнадцати часов».
«Как можно свалить на тебя двоих детей, кучу домашних дел?» — возмутился Фу Цзяцзе.
«Почему же нельзя? Мир не перевернется, если ты поживешь отдельно!»
Он указывал ей на все новые и новые трудности, но у нее находился ответ на все его возражения.
«Ты сам часто говоришь, я сильная женщина! — наконец сказала она. — Мы не пропадем, и сын будет сыт, и дочь я не дам в обиду».
После долгих препирательств он уступил. Было решено завтра же начать новую жизнь.
«Да, нелегко что-то сделать в Китае! — раздеваясь, вслух рассуждал Фу Цзяцзе. — Во время войны наши отцы жертвовали собой ради победы революции, теперь мы не щадим себя ради осуществления «четырех модернизаций». Одна беда — сплошь да рядом наши жертвы никому не нужны…»
Так он говорил сам с собой, вешая одежду на спинку стула, как вдруг заметил, что Лу Вэньтин заснула. По лицу спящей блуждала улыбка, словно и во сне она радовалась своей новой затее.
Кто мог знать, что попытка начать новую жизнь провалится в первый же день?
13
Попытка не удалась, зато обе операции прошли успешно.
В то утро, когда она по обыкновению минут за десять до начала рабочего дня пришла в больницу, Сунь Иминь встретил ее словами:
«У меня для вас новость, доктор Лу! Поступил материал для пересадки роговицы. Будете оперировать?»
«Конечно! — сразу же радостно отозвалась Лу. — У меня как раз есть больной, который ждет не дождется операции».
«Но у вас на утро уже назначены две операции. Выдержите такую нагрузку?»
«Выдержу». Лу Вэньтин, смеясь, распрямилась, словно желая показать, сколько таится в ней нерастраченной энергии.
«Что ж, за дело!» — решил Сунь Иминь.
Лу Вэньтин, подхватив Цзян Яфэнь под руку, легкой походкой направилась в операционную. Она была в прекрасном расположении духа, будто ей предстояла не напряженнейшая работа, а приятное развлечение.
Операционный блок больницы был построен с размахом и занимал целый этаж. На белых стеклянных дверях крупными красными иероглифами было выведено: «Операционная». Когда больной на каталке исчезал вместе с медсестрой за стеклянной дверью, родным оставалось лишь ходить взад и вперед перед этими суровыми вратами, боязливо заглядывая в таинственный и страшный мир. Сама смерть, казалось, поселилась там, готовая в любую минуту протянуть свои дьявольские когти и навсегда унести близкого человека.
На самом деле операционная вовсе не была обителью смерти, здесь людям дарили жизнь. Просторный коридор с высокими потолками вел в операционную; выкрашенные в мягкие светло-зеленые тона стены приглушали яркость света. По обе стороны коридора находились операционные различных отделений: хирургического, гинекологического, уха, горла, носа и глазного. Все, кто тут работал, ходили в белых стерильных халатах и голубых шапочках с иероглифами «операционная», надвинутых на самые уши; над марлевыми повязками виднелись только глаза. И нельзя было отличить красивых от уродливых, даже мужчин от женщин. Тут были врачи, ассистенты, анестезиологи, хирургические сестры. Люди в белых халатах быстрыми легкими шагами то и дело сновали по коридору, здесь не слышалось смеха, шума голосов. В огромной, на несколько тысяч коек, больнице операционные выделялись особым покоем и порядком.
Цзяо Чэнсы лежал на высоком белом столе с металлическими распорками, скрытый стерильной простыней с отверстием, через которое виднелся подготовленный к операции глаз.
Лу Вэньтин переоделась и, высоко подняв руки в резиновых перчатках, села у операционного стола на круглый медицинский табурет. Вращая, его можно было поднять или опустить, как седло велосипеда. Лу была маленького роста, и ей приходилось всегда поднимать табурет, но сегодня он был ей впору. Она благодарно взглянула на Цзян Яфэнь, свою верную подругу, с которой ей предстояло вскоре разлучиться.
Сестра подкатила к операционному столу квадратный поднос с тончайшими инструментами: ножницами, иглами, хирургическими и анатомическими пинцетами, зажимами, иглодержателями, глазными ложками. Он помещался над операционным полем так, чтобы врач мог дотянуться до любого из инструментов. Со стороны могло показаться, будто, перед сидящей у стола Лу Вэньтин, как в столовой, поставлен поднос с едой, но тут в отличие от столовой между врачом и столом был оперируемый глаз.
«Начинаем. Не напрягайтесь. Сейчас я сделаю обезболивающий укол, и глаз потеряет чувствительность. Операция продлится недолго», — сказала Лу Вэньтин.
«Подождите!» — вдруг вскричал Цзяо Чэнсы.
Что стряслось? Лу Вэньтин и Цзян Яфэнь застыли в изумлении, Цзяо Чэнсы сорвал с лица простыню и, приподнявшись, протянул вперед руки.
«Лу Вэньтин, — воскликнул он, — признайтесь, это вы оперировали меня в прошлый раз?»
Лу, высоко подняв руки в стерильных перчатках, чтобы больной не задел их, еще не успела ответить, как он возбужденно заговорил:
«Вы, вы, не отпирайтесь! Вы и тогда так же говорили, та же интонация, тот же голос!»
«Да, я», — призналась она.
«Что же вы раньше не сказали? Я вам так обязан!»
«А, пустое…» Лу не нашлась, что сказать. Она огорченно посмотрела на сорванную повязку, жестом показала сестре, что ее надо сменить.
«Товарищ Цзяо, начинаем?»
Цзяо Чэнсы учащенно дышал, не в силах успокоиться.
«Не двигаться! Не разговаривать! Начинаем!»
Она сделала укол новокаина в нижнее веко, потом, проткнув иглой нижнее и верхнее веки больного глаза, отогнула их и зафиксировала на повязке. Таким образом, глазное яблоко с затемненным хрусталиком полностью обнажилось при свете лампы. Лу Вэньтин видела теперь только больной глаз, все остальное перестало существовать для нее. И хотя она уже потеряла счет таким операциям, однако всякий раз, садясь за операционный стол и беря в руки скальпель, чувствовала себя воином, впервые идущим в бой. Она с величайшей осторожностью вскрыла конъюнктиву глазного яблока, сделала надрез на роговице. Цзян Яфэнь протянула ей иглу. Тонкими длинными пальцами Лу так же бережно взяла похожий на крохотные ножницы иглодержатель и, зажав иглу, стала прокалывать роговицу.