я развязка по вертикали. Однако…
Бросив под ноги окурок, Хоу Жуй взялся двумя руками за ограду, не отрывая глаз от беспорядочно несущегося пестрого потока машин, и в душе его отчаяние и надежда сплетались в сложную гамму чувств.
Вдруг кто-то хлопнул его по плечу. Хоу Жуй удивленно обернулся.
С первого взгляда он узнал стоявшего перед ним толстяка, своего бывшего однокурсника Гэ Юханя.
В тот год, когда Гэ Юхань, служащий одного из учреждений, держал вступительные экзамены в вуз, он был старше Хоу Жуя на пять лет. Он рассчитывал пробиться в какое-нибудь престижное учебное заведение, с тем чтобы после окончания работать в научно-исследовательском учреждении более высокой, чем теперь, категории. Кто мог знать, что поступит он в обыкновенный педагогический институт и будет распределен на работу учителем в самую что ни на есть захудалую школу в маленьком переулочке. Это досадное событие до сих пор не давало ему покоя, и он частенько с сожалением вспоминал свою прежнюю работу: «Если бы мне тогда не взбрело в голову получить высшее образование, давно бы я заведовал отделением». В школе, где он теперь работал, он презирал всех, и ему, кажется, платили той же монетой, так как преподавать он не умел вовсе. Пришлось перевести его в школьную библиотеку, где он, ссылаясь на свой недуг — хроническое воспаление почек, то действительно по болезни, а то и прикидываясь больным, часто брал отпуска. Как он прожил эти годы? Политические кампании и десятилетие бедствий, конечно, оставили след и на нем, но они не могли бы служить ключом к пониманию его жизни. Все эти годы он не читал газет, не слушал радиопередач, не интересовался слухами и неофициальными политическими новостями — ничем, кроме проспектов мебели и кулинарных рецептов. И это будучи сотрудником библиотеки! Пять лет жизни он отдал хлопотам в бюро обмена жилплощади, завел знакомства с домоуправами и, пользуясь чужой бедой — семейными неурядицами, страхом и нежеланием оставаться в старом доме после смерти любимого человека или репрессий против одного из членов семьи… короче, вполне законными способами он без конца расширял свою площадь. Теперь он жил в отдельной трехкомнатной квартире на третьем этаже нового дома высшей категории. В семье, кроме него, были еще лишь жена и сын-школьник. Дом Гэ, обставленный с роскошью, ломился от мебели и вещей, которые он собирал годами, бегая по комиссионным магазинам города, тщательно высчитывая, отбирая, обменивая, приобретая, продавая…
В эту минуту, выставив вперед живот, он с независимым видом стоял перед своим старым однокашником Хоу Жуем. Его круглое лицо с заплывшими от жира глазами, мясистым носом, грубым чувственным ртом дышало довольством, сытостью, душевной леностью. В руках он держал большую плетеную корзину со свежими, только что купленными на рынке продуктами. Хоу Жую бросились в глаза два торчащих из корзины мокрых рыбьих хвоста.
— Ого, да я с первого взгляда узнал тебя! — громко смеясь, вскричал Гэ. — Что ты тут делаешь? Разглядываешь машины?
— Я только вернулся из школы, вышел из автобуса, иду домой, — нехотя отвечал Хоу Жуй, не выказывая никакой радости по поводу этой случайной встречи.
— Как, вы еще не переехали отсюда? — так же громко спросил Гэ. Этот вопрос для Хоу Жуя был как острый нож в сердце, и меньше всего ему хотелось обсуждать его с Гэ Юханем. Обладателя большой квартиры так и распирало от чувства собственного превосходства и самодовольства. Хоу Жуй по глазам собеседника понял, что тот мысленно сейчас представил их комнатушку, в которой живут три поколения семьи Хоу.
— Не волнуйся, тут скоро все пойдет на слом! — И, указывая свободной рукой в сторону перекрестка, Гэ добавил: — Говорят, в ближайшие год-два тут начнут строить эстакаду, уже заключен контракт с японцами, они дают деньги, оборудование, а строить будем мы сами. Вот тогда и на вашей улице будет праздник… — И, не давая Хоу Жую возможности что-то вставить, вдруг сделал шаг вперед и, тыча ему в грудь своими толстыми коротенькими пальцами, вкрадчивым наставительным тоном продолжал: — Когда начнут сносить ваши дома, держите ухо востро, чтобы строительная контора не обвела вас вокруг пальца. Они наверняка предложат вам переселиться в район Плакучих Ив, но вы ни за что не соглашайтесь! От него до бумажной фабрики рукой подать, вода там канцерогенна, выпьете ее — и заболеете раком. От района Солидарности с Хунанью тоже отказывайтесь — он расположен в низине и после дождя превращается в настоящее лягушачье царство… Вы должны решительно добиваться района Солидарности с Хубэем, твердить, что никуда, кроме него, не переедете, что вам нужен третий этаж, большой холл, два стенных шкафа; поверь мне, «кто хочет, тот своего добьется», держись крепко, и ты победишь.
— Откуда у тебя такие сведения? Эстакада тут, судя по всему, будет нескоро. Да я и не умею, вроде тебя, выгадывать, обменивать квартиры, — с расстановкой произнес Хоу Жуй.
Он подумал, что Гэ Юхань может обидеться на его последние слова, но лицо Гэ, напротив, расплылось в улыбке.
— Да-а, конечно, — закивал он головой, — куда тебе до меня, я умею идти напролом, бегать, хлопотать, пробивать, всех просить, всем кланяться. К тому же ты работаешь за городом, возвращаешься только по субботам, а в понедельник утром опять уезжаешь…
Хоу Жуй отвернулся и, устремив взор на утонувшую в сумерках Чанъаньцзе, продолжал думать о своем. Гэ между тем все что-то бубнил и наконец, распрощавшись, ушел.
Дом Хоу Жуя был расположен в переулке недалеко от перекрестка и в случае строительства эстакады в районе Дунданя, конечно, подлежал бы сносу.
Хоу Жуй медленно направился к дому.
Переулок был серый, серовато-грязными были стены домов, черепичные кровли, старая мостовая. И, как всегда, когда он входил в свой переулок, настроение у него тоже становилось безрадостно-серым.
В последние годы он раз в неделю, а то и чаще, возвращался домой. Дорога была долгой и изнурительной — пешком два ли[74] до остановки, тряска в пригородном автобусе, потом пересадка на городской транспорт… и все-таки его тянуло домой.
Было в его жизни время, когда, загоревшись радужными юношескими надеждами, он решил навсегда поселиться в деревне и обучать крестьянских детей грамоте. Тогда его видели дома не чаще одного-двух раз в году. Но нахлынувшие политические беспорядки и хаос безжалостно, точно острыми ножницами, отрезали все, что тонкими незримыми нитями связывало его с жизнью ради высоких идеалов. На его глазах за последние два года больше десятка преподавателей из коммуны, ссылаясь то на необходимость ухода за родителями, то на плохое состояние здоровья, один за другим потянулись в город, где жили теперь припеваючи, наслаждаясь материальными и духовными радостями городской жизни. Никто не скрывал, что для этого были пущены в ход знакомства и связи и что разве только единицы в самом деле следовали сыновнему долгу или нуждались в лечении. В поселке, часто встречаясь со своими бывшими учениками, теперь активными членами коммуны, ему то и дело приходилось выслушивать вопросы: «Как, учитель Хоу, разве вы еще не устроились в городе?» На их лицах он читал жалость и презрение к себе. Как все, однако, переменилось в жизни: человек, горевший желанием в тяжелых условиях служить народу, казался теперь людям жалким и подозрительным. Как, неужели он до сих пор не нашел местечка потеплее? Что за ничтожество! Такие вопросы выводили Хоу Жуя из себя, и как-то из чувства протеста он сердито сказал: «Нет, еще не устроился. Нет блата. Чем жалеть меня, ты бы лучше помог мне, похлопотал за меня!» На что собеседник, самодовольно ухмыляясь, нагло отвечал: «Что ж, можно, только чем ты сможешь быть полезен мне?» Хоу Жуй резко отворачивался и шел прочь. В эту минуту он ненавидел и презирал себя: жалкий попрошайка, без денег, без власти, без связей. Ничтожество!
Занятый самобичеванием, которое принесло ему некоторое облегчение, он незаметно подошел к дому и остановился у телеграфного столба прикурить. Взгляд его обратился к старым воротам, ведущим во двор. Раньше на этом месте находился постоялый двор, поэтому ряды построек здесь тесно лепились друг к другу. В его окне, выходившем на улицу, горел свет, освещая розовую занавеску с голубыми цветочками. Хоу Жуй почувствовал прилив нежности к этому единственному на свете месту, которое он мог назвать родным домом. Но тут же в душе его поднялась горечь. Налево от ворот была расположена их квартира, направо — мужской туалет. Вряд ли приезжие и иностранные туристы, гуляющие по проспекту Чанъаньцзе, могли себе представить, что всего в двухстах метрах есть такое убогое и примитивное заведение. В какой-то книге, названия которой он не помнил, утверждалось, что о степени цивилизации того или иного места судят по состоянию туалетов. Туалет в их дворе давно можно было бы отмыть и привести в порядок, но странное дело — в последнее время обитатели двора, все больше заботясь о внутреннем убранстве своих квартир, совсем забросили предметы и места общего пользования — уличные фонари, водопроводную колонку и этот туалет, настолько загаженный, что там негде было ступить ногой. Когда Хоу Жуй, не выдержав, решил сам вычистить туалет, его поступок был весьма неодобрительно встречен старожилами двора, почувствовавшими в этом непростительный со стороны молокососа вызов. Поэтому в следующий свой приезд, обнаружив, что все опять пошло по-старому, он умерил свой пыл, отказавшись от мысли что-либо изменить в жизни двора.
Тут Хоу Жуй спохватился, поймав себя на столь долгих размышлениях о туалете: «Что за смехотворные мысли, в самом деле, или и в этом тоже проявляется моя никчемность?» И он горько улыбнулся.
В голову против воли полезли мысли о недавней встрече, перед глазами всплыло толстое лицо Гэ Юханя, которое он меньше всего хотел бы сейчас видеть, но человеку, видимо, не дано управлять своим потоком сознания. Он вспомнил роскошную трехкомнатную квартиру Гэ, и его охватило негодование. Он не был ничего не видавшим на своем веку провинциалом, он бывал в таком особняке для военных за воротами Фусинмэнь, какой и не снился Гэ Юханю. Но хозяева особняка заслуженно пользовались благами жизни, а на каких основаниях пользовался ими Гэ?