Хоу Жуй особенно выходил из себя, сравнивая условия жизни Гэ и своего друга Цай Боду, тоже их однокурсника.
Цай был главным сценаристом одной из театральных трупп. Его пьесы в последнее время имели шумный успех, не сходили со сцен и экранизировались, вышли отдельными изданиями, были переведены на иностранные языки. Пресса помещала о нем хвалебные рецензии, телестудия приглашала на встречи с телезрителями, по словам Гэ, Цай Боду «вознесли до небес». А как он жил? Цай был уже в зените славы, когда наконец благодаря новому политическому курсу поощрения деятелей литературы и искусства смог переехать из тесной клетушки, где ютилось четыре человека, в маленькую двухкомнатную квартиру. Она была расположена как раз в том районе, от которого настойчиво предостерегал Гэ Юхань. Сравнивая жилищные условия своих однокашников, Хоу Жуй с грустью размышлял о том, как нелегко упорядочить человеческое общество, реально воплотить в нем принципы «кто больше трудится, тот больше получает», «каждому по труду». Цай Боду, этот «баловень судьбы», знал в жизни только один путь получения благ — через «организацию», даже меньше, чем Хоу Жуй, был способен идти на уловки в обход официальных каналов. Но поскольку при распределении квартир личные связи значили куда больше, чем законные права, то ему и досталась весьма скромная квартира на последнем этаже. А сколько руководящих товарищей занималось этим вопросом, без конца взвешивая все «за» и «против», сколько вынесли постановлений, пока наконец удовлетворили его просьбу! Неужели в больших квартирах на втором, третьем этажах поселились более заслуженные и известные люди, чем Цай Боду? Вряд ли, среди них наверняка были и такие, как Гэ Юхань. Нет, нельзя людям рассказывать только о привилегиях кадровых работников, надо, чтобы они знали и о торгашах вроде Гэ Юханя. Ведь тупые чиновники и изворотливые торгаши, подобно засохшим деревьям и ядовитым травам, хорошо уживаются друг с другом.
Хоу Жуй бросил потухшую сигарету. Погруженный в свои мысли, он все так же молча стоял у телеграфного столба. Зажглись уличные фонари, и серый унылый переулок, затеплившись серебристым светом, приобрел таинственную привлекательность.
И вдруг у него перехватило дыхание. Он услышал знакомый четкий стук высоких каблучков по тротуару, свет фонаря выхватил из темноты фигуру хорошо знакомой, но ставшей чужой женщины. Ей было лет сорок. Она была одета в модное светло-зеленое пальто и брюки цвета винных ягод. Из высокой, пышно взбитой прически на невысокий лоб спадали завитки, продолговатые глаза имели миндалевидную форму, нос был слегка вздернут, полные красные губы с опущенными углами плотно сжаты. Зажав в правой руке ярко-красную сумку, она с самоуверенным видом двигалась вперед.
Хоу Жуй не сводил с нее горящих глаз. Вступив в полосу света, она заметила его, но, окинув быстрым безразличным взглядом, спокойно прошла мимо.
Он отвернулся и, опершись руками о столб, спрятал в них лицо, губы его дрогнули, кровь горячей волной прилила к сердцу.
Хоу Жуй любил ее.
Они учились вместе в начальной школе. Однажды, когда они были в шестом классе, затеяв на школьном дворе игру в прятки, они вдруг решили перелезть через забор и спрятаться в глухом заброшенном закутке. Они сразу же запутались в тенетах паутины, удушливый запах сырости невыносимо ударил в нос, тучи черных и желтых пауков заползали в волосы, забирались за шиворот. В страхе они тесно прижались друг к другу, и тут в этом сыром, кишащем насекомыми потаенном уголке Хоу Жуй впервые ощутил в себе пробуждение самых изначальных и самых безотчетных порывов. Словно вся вселенная внезапно сжалась до размеров этого уголка, где были только он и она. Их лица касались друг друга, он мог бы сосчитать ресницы у нее на глазах. Дыхание их смешалось. В невольно возникшей близости, прикосновениях к мягкому, податливому телу он смутно уловил скрытую природой в женщине притягательную силу.
Время словно остановилось. Водящий, отчаявшись найти их, громко кричал: «Хоу Жуй, выходи! Фу Яньминь, выходи!» С совсем близкого расстояния они заглянули друг другу в глаза и, увидев там собственное отражение, довольные, весело рассмеялись.
Их больше не искали, они тихо выбрались из своего убежища. Хоу Жую не спалось в ту ночь, до утра в сильном волнении он ворочался с боку на бок. Беспокоили к тому же и забравшиеся в постель пауки.
Окончив начальную школу, он поступил в мужскую, Фу Яньминь — в женскую среднюю школу. Живя в одном и том же переулке, они часто встречались, но никогда не заговаривали друг с другом: сковывали старые предрассудки, свободное общение молодых людей между собой считалось неприличным, но была и другая причина, крывшаяся в нерешительности их характеров.
Потом Хоу Жуй стал студентом педагогического института, Фу Яньминь — кассиршей на фабрике кустарных изделий. Хоу Жуй после окончания института был направлен в сельскую школу, и неудивительно, что вскоре, вдали от города и друзей, наскучив мимолетными знакомствами, стал подумывать о женитьбе. Он нравился многим девушкам на селе и как жених довольно высоко котировался у отцов семейств, но такое устройство личной жизни было ему не по душе, и, повинуясь смутному влечению сердца, он искал встречи с девушкой из своего переулка.
И вот, опять тесно прижавшись, они стоят на берегу ручья в парке Бэйхай. Они вспоминают свои школьные годы и с особой радостью, перебивая и дополняя один другого, рассказывают, как они прятались в заброшенном закоулке. Потом он привлек ее к себе, прижался своим крепким телом к ее мягкому стану и поцеловал.
Позже, когда его спрашивали, что ему не понравилось в ней, он затруднялся что-либо ответить. Ему казалось, правда, что конический лоб, который сначала тайно про себя, а потом вслух он называл «Балканами», портил ее красоту. Может быть, думал он, ей больше подошла бы к лицу спущенная на лоб челка? И, как бы переубеждая самого себя, говорил: «У меня широкий лоб, у нее узкий, у нашего потомства лбы будут сократовские…»
Фу Яньминь судила о нем иначе, далеко не с эстетической точки зрения. Она спрашивала знакомых: «Устроился ли он работать в городе? Где мы будем жить после женитьбы?» Не будем строго судить ее, такова жизнь. На свидании в парке Бэйхай Хоу Жуй прочел ей лирические стихи Ли Шанъиня[75], а она, бесстрастно уставившись на причудливые нагромождения камней, дослушала до конца и, не ответив на вопрос, понравились ли они ей, вдруг вполне серьезно поинтересовалась: «Скажи, если у нас с тобой все получится, сколько денег ты будешь давать матери каждый месяц?»
Отношения их после этого сразу прервались. А вскоре, как известно, грянула «великая культурная революция». Застань она Хоу Жуя в городе, он, возможно, остался бы в тени, но в коммуне ему тут же припомнили напечатанное когда-то в пекинской газете стихотворение в двенадцать строк и, прицепившись к этому, схватили и объявили «реакционным авторитетом». В высоком колпаке с надписью «почтительный сын и достойный внук буржуазии», где по неграмотности вместо «достойный» намалевали непристойный иероглиф, его водили по улицам. «Внука» после многочисленных проработок наказали, поставив разжигать титан и заставив два года безвыездно жить в деревне. Когда его наконец «освободили», первая новость, которую он услышал, вернувшись домой, касалась замужества Фу Яньминь. Рассказывали, ее муж — военный — был направлен к ним на фабрику для поддержки левых, но потом демобилизовался и остался на партийной работе заместителем секретаря парткома. Теперь у Фу был свой очаг, она появлялась в переулке редко, только навещая родных.
Да, переулок был все тот же, жизнь словно не вписала сюда ничего нового, зато как изменились люди! Когда-то, забившись в темный, заросший паутиной закуток, с детским любопытством они заглядывали друг другу в глаза, когда-то они целовались в укромном уголке парка, а сегодня при встрече прошли мимо, словно чужие. Почему бы им не поздороваться? Разве так трудно улыбнуться? Не следует преувеличивать влияния внешних обстоятельств, ведь Фу Яньминь, все больше склоняясь к житейскому здравому смыслу, сама подавила в себе первую любовь наивной поры детства, а Хоу Жуй, все больше ожесточаясь в своем самоуничижении, что паче гордости, тоже убил в себе чувство, которое могло сделать его счастливым обладателем «Балкан».
Налетевший ветер, донесший густой запах топленого свиного сала, закружил у домов вихри пыли и песка и умчал их вдаль. В это время часы на башне пекинского вокзала пробили семь.
Глава вторая
Раздвинув портьеру, Хоу Жуй вошел в комнату и сразу увидел младшего брата, Хоу Юна. Тот сидел на кровати напротив двери и с чем-то возился.
Брат был на девять лет младше его. У Хоу Юна, выпускника средней школы шестьдесят шестого года, переходный возраст совпал с хаосом и фарсом «великой культурной революции». В страшный «красный август» того года он в группе детей руководящих кадровых работников нещадно громил старую идеологию и культуру, старые нравы и обычаи, а зимой следующего отправился с этой группой в провинцию Шаньси работать в производственной бригаде. Надо сказать, что принадлежность семьи Хоу к разряду руководящих работников была очень сомнительна: отец, Хоу Циньфэн, после «чистки классовых рядов» попал в группу учебы строгого режима без права жить дома. Однако возле детей влиятельных лиц всегда увиваются такие, как Хоу Юн. Ими открыто пренебрегают как «плебеями без роду без племени», но и они в свою очередь в глубине души тоже презирают этих чрезмерно располневших от избытка калорий «сынков служилых», что не мешает, впрочем, тем и другим все дни проводить вместе, образуя компанию зависящих и дополняющих друг друга людей. Перед глазами Хоу Юна предстали необычные судьбы этих детей, с внезапной сменой славы и позора, взлетов и падений. Проникнув в эти судьбы, он лучше, чем кто-либо, трезво и безошибочно определял, кого следует уважать, кого — презирать.