Во второй комнате, где он хотел отдохнуть, было темно и душно. Маленькое оконце выходило в переулок, и сквозь плотную розовую с голубыми цветами занавеску свет и воздух едва проникали сюда. Увидев, что на кровати, раскинувшись, лежит его младшая сестра, он окончательно вышел из себя.
К сестре он испытывал противоречивые чувства. Хоу Ин, подруга его веселых детских игр, стала теперь главной помехой для переезда в Пекин. Как ни жаль, ее следовало поскорей убрать с дороги!
Дело в том, что старания Хоу Юна через родственников жены устроиться в Пекине потерпели крах. Он часто с горькой усмешкой вспоминал художественные произведения, в которых обличались руководящие работники с их привилегиями, и особенно — нашумевшую в этом отношении пьесу Цай Боду! Вот уж, право, надуманные, безжизненные манекены! В жизни руководящие работники, как и все другие категории людей, не сводились к одному типу. Его тесть и теща, например, вопреки ожиданиям показали себя непрактичными, нерешительными людьми. Их реабилитировали благодаря проводимой сверху политике и хлопотам детей. Сами они были ни на что не способны! Хоу Юн постепенно понял, что, принадлежа к довольно высокому разряду руководящих работников и получая высокие оклады, они в то же время не относились к числу тех, в чьих руках сосредоточена реальная власть. Тесть был одним из девяти заместителей министра; теща, заведующая отделом, часто болела, и фактическая власть перешла в руки заместителя, который был не в ладах с ней. Нет, жили они, конечно, хорошо, прекрасно одевались и питались, но все это им полагалось по занимаемой должности, оплачивалось из зарплаты, было получено по закону. Тщательно приглядываясь к источникам их благосостояния, Хоу Юн пришел к убеждению, что и цветной телевизор с большим экраном в шестьдесят шесть сантиметров по диагонали, и огромный вместительный холодильник на тысячу девятьсот литров, и даже свежие личжи, так поразившие его мать, — все было куплено не «с черного хода», а за деньги в магазинах. Всякие другие «левые» пути они полагали не только теоретически неприемлемыми для себя, но и практически ничего в этом не смыслили, удивляя Хоу Юна необъяснимой робостью и беспомощностью в делах. Старший шурин Хоу Юна, выпускник военного института, работал в военном учреждении недалеко от дома; он был женат. Иногда, зайдя навестить родных, он принимался учить их уму-разуму, укорял за отсталость, ругал за неумение жить. Старики в ответ молчали, не вступая в спор, благодушно терпя нападки старшего сына. Младший шурин, типичный представитель «золотой» молодежи, жил в свое удовольствие. Он тоже хотел сразу после окончания средней школы, не дожидаясь официального распределения, используя отцовские связи, облачиться в военную форму. Отец с матерью были достаточно влиятельны, чтобы составить ему протекцию, но, несмотря на шумные скандалы, во время которых мать, плача, клялась всю жизнь содержать сына, они так и не решились на это… Потом его распределили рабочим в государственную мастерскую рядом с домом, где на него, «отпрыска знатного рода», многие смотрели с благоговением и завистью, что немало льстило ему; он жуировал, каждый месяц меняя свои привязанности, не желая обзаводиться семьей. Свояченица, четвертый ребенок в семье, держала экзамены в университет и, хотя проходной балл был невысок, прошла лишь приходящей учащейся без пансиона, что, впрочем, ничуть не огорчало ее: дома было намного лучше, чем в общежитии. Тесть с тещей, не отпуская детей далеко от себя, взяли на воспитание сына старшей дочери, наслаждаясь радостью нянчить внука. Избегая излишних хлопот, они заняли уклончивую позицию и к просьбе Хоу Юна и Сюэюнь помочь им перебраться в Пекин.
Однажды, приехав в Пекин, Хоу Юн опять заговорил об этом с тестем. Тот стоял в это время с черпаком у чана с вином. Услышав, что Хоу Юн снова запел старую песню о переезде, он равнодушно произнес: «Но у вас там на стройке тоже ведь нужны люди. Если вам и правда плохо живется, пусть мать посылает вам консервы…» Хоу Юн следил за тем, как тесть зачерпывает из чана вино, с нескрываемым удовольствием отпивая его из ковша на длинной рукоятке. Под чан был приспособлен огромный, емкостью в полкубометра, аквариум для тропических рыб, на дно его положили женьшень, панты, дудник и разные лечебные травы, заполнили более чем наполовину смесью дорогих крепких вин, маотая[78] и т. д. И хотя чан был прикрыт толстым стеклом, в комнате стоял крепкий специфический запах лекарственного спиртового настоя. Хоу Юн терялся в догадках, размышляя о тесте: к чему он все-таки стремится в жизни? Ясно, его не волнует карьера, повышение по служебной лестнице, он не рвется к власти и не помышляет увековечить себя в мемуарах; в отличие от других руководящих работников он не лезет из кожи вон, устраивая будущее своих детей. Десять лет бедствий, казалось, крайне истощили его силы, охладили былой энтузиазм и усердие, отняли интерес ко всему, кроме одного: теперь он с головой ушел в заботы о своем здоровье, долголетии. Сколько пыла и изобретательности вкладывал он в свои настойки! Имело ли смысл беспокоить просьбами такого человека? Хоу Юн к тому же понимал, что младший шурин, который, рано или поздно женившись, останется в отцовском доме, встретит в штыки их переезд. Выходило, что чета Хоу не могла рассчитывать в Пекине ни на общежитие, ни на дом тестя, где, естественно, нельзя было разместить семьи двух детей!
Поэтому Хоу Юн решил действовать, как говорится, «опираясь на собственные силы». Для этого Хоу Жуй с женой и дочкой должны были выписаться из квартиры в Дундане и прописаться по месту жительства за городом. Затем следовало поскорей выдать замуж Хоу Ин! Когда она уйдет к мужу — и хорошо бы куда-нибудь подальше, — дома останутся только отец с матерью. Следующий шаг — получение справки о том, что престарелые, одинокие родители нуждаются в постоянном уходе, которая в руках Хоу Юна с его выработанным годами умением действовать станет основанием для переезда и прописки в Пекине.
Теперь все упиралось в замужество Хоу Ин. В этот приезд, едва переступив порог дома, он сразу осведомился у матери о сестре, но мать в ответ лишь вздохнула. Значит, Хоу Ин все еще сидит в девках, зря небо коптит! Увидев ее сейчас раскинувшейся на кровати, Хоу Юн пришел в негодование.
Девушка крепко спала. Утром она стирала белье и после обеда, перемыв посуду, забралась на высокую, на подпорках постель отдохнуть перед вечерней сменой. Она не слышала, как приехал брат, не проснулась и теперь, когда он встал над ней у изголовья кровати. Но спала она неспокойно, ее тревожил сон, и был он сумбурен и печален. Ей снился производственно-строительный корпус во Внутренней Монголии, снилось, что она лежит на земляном кане, как вдруг раздается сигнал подъема, все вскакивают со своих мест, в ушах стоит грохот от топота бегущих ног, кто-то трясет ее, будит, но она никак не может разомкнуть смежившихся век.
Хоу Ин была выпускницей начальной школы шестьдесят девятого года; судьба этого выпуска заслуживает специального социологического исследования. Они, по существу, ничему не учились и ничего не кончали. Хаос «великой культурной революции» помешал им закончить шестилетку и вовремя перейти в среднюю школу. Только во второй половине шестьдесят седьмого года занятия в школах были наконец возобновлены под лозунгом «учиться, чтобы делать революцию»; это означало, что каждый день их собирали в классах, пришедших в полное запустение, чтобы провести одночасовую ежедневную читку, после чего они пасли овец. Когда зимой шестьдесят восьмого года страну охватило массовое движение «в горы, в деревню», ученики этого выпуска тоже не остались в стороне, все как один записавшись в производственно-строительный корпус. Так Хоу Ин очутилась в шестьдесят девятом году во Внутренней Монголии. Девочка, выросшая в городской семье, робкая по натуре и далекая от жизни, она совсем стушевалась на новом месте, ходила бесплотной тенью, радуясь, что ее не замечали. Со своей единственной подругой из отряда, Ли Вэй, они жили в разных общежитиях, но часто наведывались друг к другу, любили посидеть вместе в степи. Сидели они молча, редко перебрасываясь словами, делились семейными новостями из писем и, исчерпав на этом беседу, надолго умолкали. Семьи у них были похожими, социальное происхождение у обеих, как говорили, «не безупречное», хотя их родители не занимали высоких постов и не относились ни к «каппутистам»[79], ни к помещикам и кулакам или к реакционерам и правым, тем паче — к «буржуазным авторитетам». Они были рядовыми служащими, мелкими кустарями, чьи семьи выстояли в бурю «культурной революции», оказавшись относительно устойчивыми. Поэтому на долю Хоу Ин и ее подруги не выпало ни больших трагедий, ни больших радостей. А вокруг них кипели страсти: некоторые их «боевые друзья», узнав об «исправлении политики» по отношению к своим родителям, покупали вино и сладости, устраивали пирушки, празднуя радостное событие; другие, узнав, что их близкие «предали народ», впадали в неистовое самобичевание. Одни, переняв от родителей страсть к знаниям, продолжали упорно самоусовершенствоваться; другие, запутавшись в мире все более сложных идей и конфликтов, пускались в загул… Но с Хоу Ин и Ли Вэй все обстояло иначе; они были словно выросшая на скудной почве невзрачная травка, не знающая пышного цветения и не привлекающая к себе внимания ни пастуха, ни стада. А потом пришла беда: как-то раз после работы Ли Вэй, пойдя к каналу мыть резиновые сапоги, поскользнулась, упала и утонула. Ее хватились поздно вечером, когда ложились спать, труп ее в десяти с лишним ли от тех мест нашли только на следующий день. Для Хоу Ин это была самая тяжелая утрата в жизни. На торопливо и кое-как собранном траурном митинге Хоу Ин так горько и безутешно рыдала, что впервые обратила на себя внимание — оказывается, и она способна на сильную привязанность.
После этого Хоу Ин часто видела подругу во сне. Бедная Ли Вэй! Мать со старшим братом, приехавшие сразу после ее смерти, даже не оплакав ее, затеяли долгую тяжбу с начальником корпуса, требуя за дочь компенсацию в пять тысяч юаней, потом, когда им представили документ, удостоверяющий, что смерть Ли Вэй произошла по ее собственной вине, а не вследствие несчастного случая на производстве, что исключало всякую компенсацию вообще, получив пятьсот юаней, они уехали. Хоу Ин проводила их до остановки рейсового автобуса и, только пройдя несколько ли, вдруг увидела, что те не взяли с собой праха Ли Вэй. Так впервые она столкнулась с человеческой черствостью.