е устроилась преподавателем физики в сельской школе.
Была ли Бай Шуфэнь счастлива? Жажда счастья давно высохла в ее застывшей душе, и она очень редко над этим задумывалась. У нее был муж — как выяснилось после свадьбы, совсем не плохой, так что ей не пришлось испить самого горького из напитков: раскаяния в содеянном. Потом появилась Линьлан, которая все время была вместе с ней в школьном общежитии; это наполнило ее жизнь практическими заботами, а душа обрела некий покой. Сначала ее, как и Хоу Жуя, огорчало отсутствие своего дома, но с течением времени она стала равнодушной и к этому. Она попробовала было убедить мужа совсем переехать в деревню — пока не присмотрелась внимательнее к тем, кто окружал ее в коммуне. Для них — если не для всех, то для восьмидесяти процентов — было весьма странным, что она и ее муж не стараются поскорее перевестись на работу в Пекин. «Разве тесть вашего Юна не работает там-то в таком-то чине? Да ведь ему достаточно словечко замолвить!» И все были уверены, что только так и должно быть! А спустя еще год уездный департамент просвещения постановил: если оба супруга пекинца преподают в школах уезда, можно помочь одному из них пораньше перебраться в город, а там уж пусть он сам ищет, где устроиться. После этого Шуфэнь и думать перестала о переезде в деревню и все активнее участвовала в разговорах соседей про будущую эстакаду. Если действительно начнут сносить дома и им дадут квартиру попросторнее, она будет согласна отпустить Хоу Жуя в город первым вместе с Линьлан. Сначала за девочкой присмотрит бабка, а потом она сможет поступить в хорошую городскую школу.
Но и предаваясь этим мечтам, Бай Шуфэнь добросовестнейшим образом готовилась к каждому занятию в своей захолустной школе. Кроме преподавания физики она выполняла обязанности классного руководителя, чья задача — выявлять сокровища, таящиеся в детских душах. Школьники очень редко слышали из ее уст казенные наставления. Их привлекали ее доброта, приветливость, готовность помогать во всем, начиная с мелочей. Однажды во время снегопада она заметила, что ученик Сунь Сочжу после уроков улегся возле теплой стены в учительской. Она спросила, почему он не идет домой; вместо ответа мальчик устремил на нее печальный взгляд. Тут она вспомнила разговоры о том, что его вдовый отец вторично женился, а сына выставил в неотапливаемый сарай. Ей стало жалко мальчугана, она сбегала к себе и принесла старое одеяло со своей кровати. Тот молча взял подарок руками, потрескавшимися от мороза. Бай Шуфэнь отвернулась. В ее душе почему-то вдруг возник образ будущей эстакады и долго-долго не исчезал…
Принято считать, что невестке легко быть в добрых отношениях с деверем, но очень трудно с золовкой. У Бай Шуфэнь все было наоборот. С Хоу Ин она жила душа в душу: часто можно было видеть, как они сидели обнявшись и поверяли друг другу свои сокровенные мысли. А вот отношения с Хоу Юном у нес сложились довольно напряженные. Ее коробила прямо-таки гранитная жесткость Хоу Юна, его холодность, а его в Бай Шуфэнь раздражало то, что он считал чистоплюйством. Но поскольку Хоу Юн работал в другом городе и бывал в столице наездами, она старалась в эти дни не возвращаться домой. Поэтому они встречались редко и до сих пор не ссорились.
Но в этот вечер ссора между деверем и невесткой все-таки произошла.
— Юн, ты когда вернешься?
Вопрос невестки настиг Хоу Юна в тот момент, когда он уже собирался переступить порог. Он был задан не без причины, ведь речь шла о том, кому где ложиться спать. В тот вечер населенность квартиры Хоу еще не достигала максимума: поскольку Хоу Ин ушла в ночную смену, в доме оставалось трое лиц мужского пола и трое — женского. Но трудность состояла в том, что нельзя было поместить вместе ни свекра со снохой, ни деверя с невесткой, причем сноха и невестка объединялись в одном лице — Бай Шуфэнь.
Еще днем, когда она приехала домой с дочкой и узнала о предстоящем приезде Хоу Юна, она стала прикидывать, кому где укладываться. Самым логичным было бы объединить подобное с подобным. Поскольку в дальней комнате больше спальных мест, ее следовало, естественно, отдать взрослым мужчинам, женщинам же — свекрови и ей с дочкой — улечься в передней. В таких случаях мужчины ложились первыми, запирали дверь на крючок, после чего раздевались и укладывались женщины. Но теперь, оказывается, Хоу Юн уходит и, как обычно, раньше чем через два-три часа не вернется. Сейчас уже девятый — значит, женщинам придется ждать его до одиннадцати.
Второй вариант: мужчины устраиваются в первой комнате. Но тогда им придется улечься поперек на единственной кровати, положив ноги на приставленные стулья, а это не очень-то удобно. Так что, задавая свой вопрос, Шуфэнь ожидала услышать от деверя либо обещание вернуться пораньше, либо согласие на то, что женщины лягут в дальней комнате.
Кто мог знать, что слова невестки, словно искра в стоге сена, вызовут в душе Хоу Юна, и без того раздраженного, настоящий пожар!
До него не дошел подтекст вопроса Бай Шуфэнь. Он не понял, что его просто-напросто спрашивают, где кому ложиться спать, и воспринял эти слова как вызов его правам и чувству собственного достоинства. Он привык, что отец и мать гладили его по шерстке. Хоу Жуй иногда позволял себе сердиться, но в его гневе таилось признание бессилия — он ничего не мог поделать с младшим братцем. Сестра не смела даже сердиться на него. И только невестка — хотя она не спорила, не ссорилась с ним, более того, всегда говорила вежливо — своими взглядами и улыбкой, таившейся в уголках губ, показывала (как был уверен Хоу Юн) свое презрение к нему. Она, обучавшаяся в вузе, хорошо знала, насколько он невежествен, понимала всю двусмысленность его положения «генеральского зятя» и ничуть не боялась его грубых выходок.
Обернувшись к Бай Шуфэнь, Хоу Юн зло спросил ее:
— Какое тебе дело, когда я вернусь?
Та ответила с прежним добрым выражением лица, не повышая тона, но с твердостью в голосе:
— Если ты пойдешь к сватам, то никакого. Но если ты собираешься вернуться, нам нужно решить, кто где будет спать.
Разъяснение невестки еще больше распалило Хоу Юна. Его самолюбие не могло снести этих слов — ведь они означали, что у него нет законного места в большом доме его тестя и что даже здесь, в этих каморках, он не может лечь, где ему захочется. Он должен, видите ли, с кем-то советоваться!
Весь дрожа от гнева, он заорал:
— Меня не касается, где ты спишь, а тебя не касается, когда я возвращаюсь и где сплю!
От этого крика все пришли в смятение. Маленькая Линьлан заплакала от испуга. Хоу Жуй вскочил со стула и раскрыл рот, чтобы отчитать брата, но не находил слов; отец горестно смотрел на спорящих и не знал, что делать; мать в волнении повторяла одно и то же:
— Да как же это, как же это…
Только Бай Шуфэнь сохраняла спокойствие и продолжала все тем же ровным тоном:
— Раз мы одна семья, живем под одной крышей, мы не можем быть каждый сам по себе, нам нужно думать и о других!
Спокойствие невестки еще сильнее взбесило Хоу Юна.
— Какая, к черту, одна семья? Это не твой дом, катись отсюда! — крикнул он с исказившимся от гнева лицом.
Не успел он договорить, как старший брат подскочил и, разгоряченный вином, отвесил Юну звонкую оплеуху. Тот не остался в долгу и принялся душить Жуя. Отец, весь в поту, пытался разнять сыновей, а мать топала ногой и бросала сердитые взгляды на невестку, затеявшую, по ее мнению, всю эту свару. Она горько вздыхала, видя, как вцепились друг в друга мужчины. Вконец перепуганная Линьлан обхватила мать ручонками и пуще прежнего залилась слезами. Понимая, что в подобной ситуации ей отступать тем более не приходится, Бай Шуфэнь произнесла громко:
— Я здесь живу на законных основаниях, как жена своего мужа. Я здесь прописана, и пусть никто не надеется выжить меня отсюда!
В разгар баталии поднялась дверная занавеска, и вошел сосед Цянь.
— Ну полно, полно! Родные ведь, неужели нельзя по-хорошему договориться? — заговорил он громко, но примирительно. Еще за дверьми, когда он заслышал голоса спорящих, ему захотелось вмешаться и прекратить скандал. Теперь же, при виде этих рассерженных, растерянных, напряженных физиономий, он и вовсе не мог оставаться безучастным. Непрерывно говоря что-то неразборчивое, он отвел отца на его место, силой усадил Хоу Жуя на кровать, уговорил мать присесть на плетеное кресло. Но когда он попытался успокоить Хоу Юна, тот ногой откинул занавеску и выскочил из комнаты с воплем:
— Ладно, вечером поговорим!
Со стороны Бай Шуфэнь последовала молниеносная реакция. Очень громко она бросила ему вслед:
— С нахалами мне говорить не о чем!
Хоу Юн ушел, а у отца было такое ощущение, словно съеденная рыба застряла у него в горле. Он и сердился, и стыдился происшедшего, и чего-то опасался. Вся его жизненная философия сводилась к тому, что в доме любой ценой нужно сохранять покой и благополучие. И не показывать свои семейные болячки другим, особенно таким, как старый Цянь, которого он считал ниже себя. Он боялся, что разозлившийся Юн натворит глупостей; еще больше опасался, что сын, вернувшись ночью, опять затеет ссору, но не знал, что ему делать. Невестка вроде бы ни в чем не виновата, она заботилась о семье, о спокойном сне для каждого. Правда, Юн куда-то торопился, когда она его окликнула. Но мог бы и ответить два слова, ничего бы не случилось. Старший сын вступился за жену, к тому же был выпивши, но его удар был не таким уж сильным, можно было и простить… Надо же — все в семье такие хорошие, а устроили настоящую свару. В чем дело? Просидев неподвижно несколько секунд, Хоу Циньфэн вдруг вскочил и бросился вслед за младшим сыном с такой быстротой, что старый Цянь не успел его удержать.
Ему вдруг пришла в голову идея: он догонит Юна и скажет ему, что отдежурит ночную смену вместо своего сослуживца Чжана. Если он скажет, что согласен на внеочередное дежурство и Чжану не придется потом подменять его, тот наверняка не станет возражать. Пусть мать и старший брат с семьей спят в дальней комнате, а тебе достанется вся передняя комнатка, лишь бы никто больше не сердился и не ссорился…