Как это бывало и прежде, он решил добиться мира в семье за счет личных удобств. Но, пройдя весь переулок, он так и не увидел Юна. Налетел порыв прохладного ветра, и красноватые от выпивки глаза Циньфэна заслезились.
Глава шестая
Двое больших часов, симметрично расположенных на здании пекинского вокзала, одновременно пробили девять. Привокзальная площадь была полна народу: одни стояли, прислонившись к чему-нибудь, другие сидели или лежали на мостовой, третьи сновали между ними. Среди этой толчеи можно было заметить и фигуру Хоу Жуя — он прогуливался здесь уже более получаса.
Он отправился сюда после ухода Хоу Юна, когда в домашней битве наступила временная передышка. Стоило легкому дыханию ветерка коснуться его лба, стоило его ноздрям ощутить влажную прохладу вечернего воздуха, как он почувствовал себя на свободе — словно выпущенный из коробки и наконец-то расправивший крылышки жук. У входа в метро он купил бутылку только что появившейся в продаже «Шанхай-колы» и медленно, через соломинку осушил ее. Вспоминая две свои стычки с Хоу Юном, он стыдился не столько за брата, сколько за себя самого. Сейчас перед ним как бы прокручивалась видеозапись случившегося за последние два часа. Он, прочитавший столько творений китайской и мировой классики, считавший себя ценителем западной симфонической музыки и пекинской оперы, целыми днями твердивший школьникам о порядочности и воспитанности, — чем он ответил на хамскую выходку брата? Он стучал по столу, таращил глаза, орал, пускал в ход кулаки… разве это не проявление умственной ограниченности и вульгарности?
Спору нет, человек всегда и везде должен вести себя благородно. Но почему так трудно соблюдать это правило в нашем мире? Хоу Жуй затянулся сигаретой и пошел туда, где было больше всего народа. Оказалось, что это толпа зевак наслаждается зрелищем ссоры: двое парней вытягивали шеи, размахивали руками, сквернословили… Они не думали о том, что живут на большой планете, в огромном государстве и что им ничего не стоит разъехаться в разные стороны, нет, они стояли и до хрипоты спорили из-за какой-то ерунды. А ведь людям нужно так немного — быть повежливее, повнимательнее друг к другу.
Хоу Жуй не стал здесь задерживаться. Рядом было потише, но не менее многолюдно. Он увидел группу приезжих — явно из каких-то дальних мест: они разложили свои пожитки у ограды и улеглись на них кто вдоль, кто поперек. Что это за люди, зачем приехали они в Пекин? Собираются ли они первым же поездом возвращаться домой или расположились здесь надолго?.. Затем его взгляд упал на женщину, с виду провинциалку, сидевшую посреди целой груды свертков и корзинок. Из одной торчало десятка два вальков для стирки белья. Вроде бы самые примитивные орудия, производство которых можно наладить в любом месте. Ан нет, их приходится везти из столицы, терпеть всяческие неудобства. Что случилось с нашей страной, если деревянный валек стал редкостным товаром?.. Чуть позже его внимание привлек человек, который, по всей вероятности, не захотел тратить время на поиски места в гостинице; он свернул в виде трубы большой кусок поролона, перевязал один конец, залез внутрь, как улитка в раковину, и улегся спать прямо возле входа в метро. Хоу Жуй остановился в десятке шагов от него. Вот как мало места нужно человеку, если он ограничит свои потребности до минимума. А что, если все последуют его примеру и умерят свои желания, — может, тогда улучшатся отношения между людьми и наше общество очистится от накипи?..
Бой вокзальных часов отвлек Хоу Жуя от его размышлений о судьбах человечества. Он вновь подумал о своем доме, и настроение у него сразу испортилось. Ведь он не отважится, как иные из приезжих, разлечься прямо на площади, он вернется ночевать в узкую и тесную комнату. Кстати, кто где будет спать? Этот вопрос так и остался открытым, сколько ни спорили его жена и братец. Хоу Юн представлялся ему сейчас чем-то вроде бомбы с часовым механизмом: если он вернется и обнаружит, что родственники улеглись не так, как ему хочется, он, того гляди, взорвется и начнет вытаскивать всех из-под одеял!
Почему Хоу Юн стал таким нахальным? Почему его собственная жена Бай Шуфэнь стала такой высокомерной, сестра — такой мелочной, почему он сам, наконец, превратился во вспыльчивого, грубого человека? Во всех случаях ответ один: в значительной степени из-за того, что у них у всех так плохо с жильем. Конечно, когда у каждого будет достаточное жизненное пространство — скажем, в будущем столетии, когда страна разовьется настолько, что сможет обеспечить каждому отдельную комнату, — тогда могут возникнуть другие проблемы: взаимная отчужденность, равнодушие, лицемерие… Пусть так, но все равно это лучше, чем нынешнее положение. Нельзя же отказываться от устранения уже существующих недостатков и проблем из-за того, что когда-нибудь потом жизнь поставит перед нами новые!
Хоу Жуй шел домой медленно, еле передвигая ноги. При входе в свой переулок, едва освещенный тусклым светом фонаря, он сказал сам себе: «Эх ты, благородный мыслитель, озабоченный глобальными вопросами! Почему же, столкнувшись с личными неприятностями, ты ведешь себя как обыкновенный мещанин? Как научиться изгонять из души мелочные помыслы и побуждения, как обрести твердую веру в жизнь? Может, все-таки лучше совсем переехать в деревню и попробовать обосноваться там навсегда?»
Во дворе было тихо и темно. Многие из жителей пекинских переулков могли бы стать победителями в соревновании крупных городов мира за экономию электроэнергии. Только не нужно видеть в этом развитие положительных национальных традиций бережливости. До того самого «беспрецедентного» десятилетия в каждом дворе было по одному счетчику, плата за электроэнергию взималась в соответствии с количеством лампочек и их общей мощностью, и это положение всех устраивало. Пока было нужно, во дворах ярко горели лампы, когда не нужно — их выключали. Но когда прошла первая горячка «культурной революции» и люди поняли, что их обманули, они стали эгоистичнее, уступчивость и взаимопонимание сменились мелочными спорами. Постепенно почти каждая семья обзавелась своим счетчиком, а те, кто этого не сделал, попали в невыгодное положение при взаимных расчетах и стали ощущать себя гражданами второго сорта. Из-за этой внезапно появившейся скупости и продолжавшихся трудностей с электроэнергией во дворах и в домах стало, как правило, темнее, чем раньше. Во многих квартирах установили восьми- и даже шестиваттовые лампочки дневного света. Оттого-то часто можно видеть школьников, сидящих на табуретках или складных стульях и делающих уроки под уличными фонарями — там все-таки светлее, чем дома. Научившись экономить каждый грош на электричестве, люди постепенно отучались читать по вечерам книги или газеты и от этого становились еще более ограниченными мещанами. А у школьников, которые не могли не делать домашних заданий, стала прогрессировать близорукость.
Вот почему Хоу Жуй, вернувшись с привокзальной площади, нашел свой двор погруженным в почти полный мрак, причем особенно темно было в комнатах семьи Хоу. Войдя внутрь, он понял, в чем дело: домашние смотрели телепередачу. Телевизор был семейной драгоценностью. Из-за нехватки места он стоял в платяном шкафу на полке. В нужную минуту дверь шкафа открывали, извлекали шнур и включали вилку в розетку, укрепленную на боковой стенке шкафа. Приходилось, правда, пользоваться комнатной антенной, но поблизости не было ни высоких зданий, ни улиц с оживленным движением, так что помех почти не было. Поскольку все усесться перед экраном не могли, вошло в привычку смотреть передачи полулежа на кровати, в чем была своя прелесть.
Маленькая Линьлан, вернувшись с матерью в городской дом, сразу же стала просить, чтобы включили телевизор. Но до ужина всем было не до нее, а потом произошла ссора. Все-таки настойчивые просьбы девочки возымели действие.
Первое, что увидел Хоу Жуй, переступив родной порог, были фигуры жены и дочери, расположившихся на кровати перед шкафом.
— А где отец?
— Ушел на почту, — ответила жена. — Сказал, что будет дежурить вместо кого-то, чтобы мы улеглись посвободнее.
— А мать?
— Пошла к приятельнице в соседний двор.
— Опять за старое! — вздохнул Хоу Жуй. — Дома не выговорилась — пошла посвящать в наши дела соседей..
— Да нет, просто хочет облегчить душу.
Хоу Жуй бросил взгляд на экран: показывали какой-то халтурный телефильм. Он уселся на край кровати и проворчал:
— Нашла что смотреть! Дома такие неприятности, а ты на экран уставилась.
— А что прикажешь делать? — не осталась в долгу Бай Шуфэнь. — Забиться в угол и рыдать? Злиться, лежа в постели? Или, может, биться головой о стену?
— Нечего на меня кидаться. Я ведь ради тебя, ради нас троих. На людях я никогда тебя не упрекаю, только с глазу на глаз…
— Мы здесь не одни! — оборвала его жена.
— Как не одни? А кто же еще? — в растерянности промолвил Жуй, озираясь по сторонам.
— Ну да, не одни, — подтвердила Шуфэнь. — Твоя сестра вернулась!
— Ин вернулась? Ты не спросила, как у нее дела?
— А о чем я должна была спросить?
— Скажи лучше, где она!
— Она ведь не любит телевизор, вот и улеглась на нижней постели.
Хоу Жуй включил свет и нагнулся, чтобы откинуть занавеску, прикрывавшую нижнюю — то есть находившуюся под большой кроватью — постель. Там действительно лежала, вытянувшись во весь рост, Хоу Ин; ее раскрытые глаза были устремлены в одну точку.
— Папа, выключи свет! Выключи, папа! — закричала, топнув ногой, Линьлан.
Не обратив на нее внимания, Жуй нагнулся еще ниже и спросил печально и участливо:
— Что с тобой, Ин? Договорились о чем-нибудь?
Сестра медленно повернула к нему голову и слегка улыбнулась: у него отлегло от сердца.
— Устала я, брат, очень устала… — С этими словами Хоу Ин приподнялась и стала нащупывать туфли, чтобы выбраться из своего убежища.