– Я его вчера видел, – сказал Юргенс. – Он висел на крючке рядом с дверью.
Мэри нагнулась и подняла ключ.
– Теперь, – сказал успокаивающим тоном Бригадир. – Когда мы все пережили краткий период безумия, и побороли его, преодолев соблазн последовать за Пастором, давайте успокоимся, закрутим обратно запоры и выбросим гаечный ключ подальше.
– Откуда вы знаете, что эта дверь – путь только в одну сторону? – сердито спросила Сандра.
– Я этого не знаю, – ответил Бригадир. – Просто готов спорить с кем угодно, что это так.
Вот оно, подумал Лансинг. Никто не знает ничего наверняка, даже Бригадир. И пока они не узнают, никто через эту дверь не уйдет.
– Это все моя вина! – выкрикнула Сандра. – Я должна была следить за ним.
– Теперь уже неважно, – успокоил ее Бригадир. – Он все равно выждал бы момент. Не сегодня, так завтра. Он бы не успокоился, пока не попытался бы прорваться в тот мир.
– Думаю, вы правы, – сказал Лансинг. – Это был отчаявшийся человек, на пределе нервного напряжения, я понял это только во время нашего разговора, тогда, вечером. Честно говоря, считаю, что никто из нас не может себя упрекнуть в том, что виноват в происшедшем.
– Тогда что нам делать с этой идеей ухода из города? – спросил Бригадир.
Они все сидели у костра в холле. Снаружи спустился вечер.
– Что ты об этом думаешь, Лансинг?
– Я считаю, что в этом городе есть что-то зловещее. И вы все это чувствуете. Город мертв, но даже в мертвом его теле что-то наблюдает за нами. Постоянно. Следит за каждым нашим движением. Можно забыть это чувство на время, но потом оно все равно настигает тебя, как удар в спину, между лопаток.
– А если мы останемся? Если все остальные останутся?
– Оставайтесь. Я уйду, и Мэри уйдет со мной, – говоря это, он думал о том, что какая-то бессловесная связь установилась между ним и Мэри. Почему он так уверен, что она пойдет с ним?
– Всего несколько дней, – взмолился Бригадир. – Больше ничего не прошу. Если мы ничего не обнаружим в следующие несколько дней, мы все уйдем.
Никто ему не ответил.
– Три дня, – сказал Бригадир. – Всего три дня…
– Я не из тех, кто пользуется невыгодным положением человека, чтобы торговаться, – сказал Лансинг. – Если Мэри не возражает, то я готов пойти навстречу. Два дня, не больше. И это все. Больше никаких отсрочек.
Бригадир вопросительно посмотрел на Мэри.
– Ладно, – сказала она. – Два дня.
Снаружи уже наступила ночь. Скоро должна была подняться луна, а пока городом владела бархатная ночная тьма.
Юргенс с трудом поднялся:
– Я приготовлю ужин.
– Нет, позвольте мне, – предложила Сандра. – Это помогает. Отвлекает от мрачных мыслей. Нужно чем-то себя занять.
Откуда-то издали донесся жуткий вопль. Они замерли, прислушиваясь, и сидели там, где сидели до того, словно окаменев. Какое-то одинокое существо среди холмов, окружавших город, всхлипывало в ночи, изливая на них свою тоску.
18
На второй день, после полудня, Мэри и Лансинг сделали открытие.
В конце узкой улочки, между двумя зданиями, они увидели зияющее отверстие. Лансинг направил в темноту луч фонарика. Луч высветил ряды ступенек, гораздо более солидных, чем можно было ожидать при выходе с обыкновенной улочки.
– Оставайтся здесь, – сказал он Мэри. – Я спущусь и посмотрю. Скорее всего, там ничего нет.
– Нет! – запротестовала она. – Я пойду с тобой. Не хочу одна здесь оставаться.
Лансинг осторожно спустился в зияющее отверстие, медленно шагая, преодолел крутой пролет ступенек. Мелькание и шуршание за спиной свидетельствовало о том, что Мэри не отстает. Лестничный пролет оказался не единственным. Лансинг высветил вокруг себя площадку, от которой вниз шел еще один пролет. И только сделав несколько шагов вниз, по новым ступенькам, он услышал бормотание. Он остановился и прислушался. Мэри наткнулась на него.
Бормотание было негромким. И больше всего оно напоминало тихое горловое пение. Словно кто-то пел самому себе. Голос был мужским.
– Кто-то поет, – прошептала Мэри.
– Придется выяснить, что это такое, – сказал Лансинг.
Но идти вперед ему не хотелось. Больше всего ему хотелось повернуться и броситься прочь. Хотя голос поющего – если это было пение – и казался человеческим, что-то в нем чувствовалось совершенно чужое, и это чувство заставило Лансинг крепче сжать зубы.
Второй лестничный пролет закончился новой площадкой, от которой вниз уходили новые ступеньки. Спускаясь вниз по третьему пролету, они услышали, что пение прибавило силу, а впереди и внизу Лансинг увидел мерцающий свет. Словно кошачьи глаза смотрели на него из тьмы. Достигнув подножия лестницы, он сделал шаг в сторону, чтобы рядом могла встать Мэри.
– Машины, – сказала она шепотом. – Или одна машина.
– Трудно сказать. Какая-то установка.
– И она работает, – сказала Мэри. – Ты понимаешь, что это первая машина, какую мы встречаем здесь, и она работает? Наконец-то что-то не мертвое!
Машина, как рассмотрел Лансинг была не очень массивной. В ней не было внешне ничего подавляющего. Горящие отверстия-зрачки, разбросанные по всей машине, давали достаточно света, чтобы можно было рассмотреть саму машину. Вся установка была очень запутанной, составленной из множества стержней и спиц. Движущихся частей видно не было. И машина напевала про себя.
Направив свет фонарика прямо вперед, он увидел, что они стоят на металлическом мостике, образовавшем переход между двумя конгломератами машины. Металлическая лента тропой убегала за пределы мощности фонариков, и со всех сторон, насколько хватало взгляда, было видно, что ее обступали стержни и спицы машины.
Очень осторожно он двинулся по мостику вперед. Мэри следовала сразу за ним. Когда они достигли начала машины, то остановились, направив свет на ближайший сегмент машины.
Машина была не просто сделана из стержней, она была весьма деликатно и тонко сделана. Ярко блестел полированный металл – если это был металл. Никакой пыли или смазки видно не было. Это вообще не напоминало какую-либо ранее виденную им машину. Больше всего она напоминала абстрактную авангардисткую скульптуру из металлических стержней, спиц и проволоки, которую ухмыляющийся бездарный создатель собрал с помощью плоскогубцев, все время подхихикивая над зрителями. Но, несмотря на внешнее отсутствие движущихся деталей, несмотря на отсутствие указаний на какую-либо работу, вся машина просто излучала энергию и чувство целенаправленности. И она непрерывно пела, бормотала что-то себе под нос.
– Очень странно, – заметила Мэри. – Будучи инженером, я могла бы и иметь какое-то понятие об этой штуке и ее назначении. Но я вообще ничего не могу здесь понять.
– И никаких намеков на ее назначение?
– Абсолютно, – сказала она.
– Тогда будем называть это просто машиной.
– Более соответствующего термина у нас пока нет, – сказала Мэри.
Лансинг почувствовал, что его тело невольно поддается ритму песни машины. Ритм внедрился в него, лепил какой-то постоянно присутствующий задний план существования Лансинга, всего его тела.
Она берет меня под контроль, подумал он. Мысль пришла откуда-то издалека, словно и не была его собственной, словно это подумал другой человек. Он понял опасность и попытался возгласом предупредить Мэри, но на это ушло некоторое время и к тому моменту уже не было Лансинга, была совсем иная форма жизни.
Он стал ростом в световые годы, и каждый его шаг вмещал в себя триллионы миль. Он возвышался посреди Вселенной, сквозь его туманное газовое тело сверкали тысячи солнц. Планеты были лишь хрустящим гравием под ногами. Когда путь преградила черная дыра, он пинком отшвырнул ее в сторону. Он протянул вперед руку, чтобы собрать в пригоршню дюжину квазаров, и потом, нанизав на струю звездного света, ожерельем повесить себе на шею.
Он вскарабкался на холм, образованный сваленными в кучу звездами. Холм был высокий, крутой, требовались заметные усилия, чтобы на него залезть. И по пути он сбросил вниз со склона довольно много звезд, которые покатились к подножию холма, которого, правда, у этого холма не существовало.
Он достиг вершины и выпрямился, широко расставив ноги, чтобы не свалиться. Перед ним простиралась, до крайней своей границы, Вселенная. Он вскинул кулак и взревел, выкрикивая вызов Вечности, и эхо крика вернулось к нему из-за последнего изгиба пространства.
С вершины, где он стоял, он созерцал предел пространства и времени. Он вспомнил, что однажды задумался – что же лежит за этими пределами. Теперь он увидел, что. И он внутренне отшатнулся, сжался, потерял равновесие и покатился вниз по склону. И когда он достиг подножия (но только это было не подножие, настоящего подножия ведь не было), он остался лежать, распростерши руки, как крылья, погрузившись в навеянную дюну из межзвездной пыли, подбрасывавшую и кидавшую его немилосердно, словно он попал в волны бушующего моря.
Вспомнив о том, что он видел за пределами пространства-времени, он застонал. И, застонав, вернулся туда, где был – на металлическую тропу-мостик, в окружение стержней непонятной машины, что-то тихо напевающей самой себе.
Мэри держала его за руку и пыталась заставить его повернуться. Тупо, не понимая еще полностью где он находится, Лансинг послушно повернулся. Он увидел, что зажженный фонарик валяется на металле дорожки, и он наклонился, чтобы поднять его. Фонарик он поднял, но при этом едва не упал лицом вниз.
Мэри снова потащила его за руку.
– Дальше идти не нужно, – сказал он. – Просто что-то случилось со мной. Я видел Вселенную…
– Именно это я и подумала.
– То есть, ты тоже что-то видела?
– Когда я подошла, ты стоял совершенно замороженный. Я боялась дотронуться – вдруг ты разломишься на тысячу кусочков-осколков.
– Давай присядем, – попросил Лансинг. – На минутку присядем.
– Здесь негде сесть.
– На пол. Можно сесть на пол.
Они опустились на твердую поверхность дорожки, лицом друг к другу.