— Кенгуру?
— Ну, пусть армадиллов. Интересно и необычно. Есть о чем поговорить с соседями. Не так-то в наши дни много развлечений. Выбирать не приходится.
Он говорил, по обыкновению помогая себе руками, выражением лица, всем телом; нарисовал облик Рене, сделав щипок большим и указательным пальцем. Почему именно щипок призван был изобразить ее маленький остренький носик и птичье щебетание голоса, этого Кампьен понять не мог, но все равно она явилась перед ним как живая. К Кампьену вдруг вернулась бодрость, желание действовать, как будто включился давно бездействующий участок мозга.
— А мисс Руфь? — спросил он смеясь. — Платила шиллинг и девять пенсов? С этой платой и умерла?
— Нет. — Самое интересное инспектор приберег на конец. — Нет, в последний год перед смертью мисс Руфь платила нерегулярно. То семь фунтов, а то и несколько пенсов. Подразумевалось, что Рене ведет счет. В конечном итоге она осталась в проигрыше, потеряла пять фунтов.
— Это интересно… Какую сумму она должна была платить?
— Три фунта, как и все. Но я вам должен открыть одну вещь: Рене — богатая женщина.
— Вполне возможно.
— У нее есть деньги. Очень много денег, — уныло проговорил Чарли Люк. — Надеюсь, она не состоит в заговоре с Джесом Пузо. Это бы убило мою веру в женщин.
— Не думаю. Она не потащила бы меня в полночь любоваться на его фокусы, будь она его сообщницей.
— Что верно, то верно, — просиял молодой человек. — Ну, мне пора, очень много дел накопилось! А банкира мы пойдем повидать? Его зовут Генри Джеймс — не знаю, почему мне это имя знакомо. Хотелось бы там быть около десяти.
— А сколько сейчас? — Кампьен устыдился, что все еще валяется в постели. Его часы, по-видимому, остановились — стрелки на них показывали без четверти шесть.
Люк вытащил из кармана пальто серебряную луковицу и энергично постучал по ней пальцем.
— Ваши часы идут почти точно, — сказал он. — Сейчас ровно без десяти шесть. Я сюда пришел в начале пятого, но не стал вас будить, побоялся, что вы поздно легли.
— Старики любят поспать, — усмехнулся Кампьен. — Вы будете заниматься в ближайшие часы писаниной?
— К сожалению, да. Никто за меня этих мелочей не сделает. Не хватает рук Да, вот еще что пришло, — он устремил взор на листок почище других. — Записал для памяти. Начальник чарльзфилдской тюрьмы сообщает, что у них в заведении отбывает двухлетний срок за ограбление квартиры некто Люки Джефрис. Он, по их мнению, при смерти. У него что-то с желудком. Вот бедолага, — без тени улыбки вставил он и продолжал: — Он бредит и то и дело шепотом говорит: «Эйпрон-стрит, только не посылайте меня по Эйпрон-стрит». Повторяет без конца. Когда приходит в себя, его спрашивают, что это за Эйпрон-стрит, но он либо не может, либо не хочет отвечать. Говорит, никогда о такой улице не слыхал. В Лондоне, оказывается, три Эйпрон-стрит, и начальство тюрьмы уведомило об этом полицию всех трех прилегающих округов. Возможно, к нашей это не имеет никакого отношения. Тем не менее принять к сведению стоит.
Кампьен быстро сел, знакомый холодок, такой сладостный и вместе укоряющий, пополз между лопатками.
— Он чего-то боится, я правильно понял? — спросил он.
— Скорее всего. Тут еще несколько слов. Врач говорит, он обливается потом, мечется. Другие слова, все они — непечатные, произносит громко, а как дойдет до улицы, еле слышно шепчет.
Кампьен сбросил с себя одеяло.
— Встаю, — сказал он.
9. Деньги, деньги
Для кабинета управляющего банком комната была очень небольшой и несколько старомодной: дорогие китайские обои, красные с золотом, турецкий ковер на полу; камин, топившийся углем; угловой шкаф, где хранились сигареты и херес; помпезный письменный стол красного дерева на арочном своде, на нем наушники в медной оправе; поодаль зеленое кожаное кресло с высокой спинкой для посетителей.
Над камином висел неплохой, писанный маслом в викторианской манере портрет джентльмена в изысканном жилете и высоком воротничке, скрывающем подбородок.
Оглядевшись, Кампьен почему-то подумал, что слово «банкрот» обозначалось когда-то на бумаге, как непристойное слово, только первой и последней буквами.
В этом интерьере мистер Генри Джеймс выглядел очень современно, но вид у него был почему-то смущенный. Стоя за столом, он с некоторым подозрением смотрел на вошедших. Сам он поражал подчеркнутой аккуратностью. Редеющие русые волосы, тщательно приглаженные щеткой, казалось, были сверху покрыты лаком, рубашка сверкала ослепительной белизной, а небольшой галстук-бабочка был неброской расцветки с едва заметным рисунком.
— Право же, мое положение весьма затруднительно. Мне никогда не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. — Голос был таким же аккуратным, как и его владелец: гласные звучали чисто и ясно, а согласные как будто были отлиты в формы. — Я уже сказал вам, инспектор, что банк (он произнес это слово так, словно оно пишется с большой буквы, вроде слова «Бог») не может давать никаких сведений о вкладах и вкладчиках, кроме как по требованию суда. Но я искренне надеюсь, что до этого дело не дойдет.
В этом кабинете Чарли Люк как никогда походил на гангстера. Ухмылка на его лице была широкой, дальше некуда. Он смотрел на своего спутника так, как смотрит воспитанная собака, хозяин которой предложил первый вкусный кусочек гостье.
Сухощавый человек в роговых очках с интересом рассматривал свою «добычу».
— Это неофициальный визит, — сказал он, — почти.
— Извините, что вы сказали?
— Прошу прощения. Я только хотел сказать, не могли бы вы хоть на какое-то время забыть о банке?
На круглом лице хозяина кабинета, стоявшего за столом, мелькнула едва заметная усмешка.
— Нет, этого я не могу обещать.
Оба собеседника, возможно по чистой случайности, повернули головы и воззрились на висевший над камином портрет.
— Основатель? — спросил Кампьен.
— Внук основателя, мистер Джефферсон Клоф в возрасте тридцати семи лет.
— Еще жив?
— Нет. Портрет писан в 1863 году.
— Заметная фирма, а?
— Я бы этого не сказал. — В голосе послышалось легкое порицание. — Должен заметить, самые лучшие банки как раз отличаются отсутствием этого свойства.
Кампьен улыбнулся своей располагающей улыбкой.
— Вы ведь близко знакомы с семейством Палинодов?
Мистер Джеймс потер ладонью лоб.
— Черт возьми, — неожиданно сказал он. — Да, я знаю их с детства. Они ведь старые клиенты банка.
— Тогда давайте говорить как частные лица, не касаясь денег. Хорошо?
Лицо Генри Джеймса стало вместе и грустным и откровенно заинтригованным.
— Выбора у нас нет. А что вас, собственно, интересует?
Инспектор вздохнул и придвинул стул.
— А что может интересовать следствие? — сказал он. — Мисс Руфь Палинод была убита…
— Это официальная версия?
— Да, только, пожалуйста, не сообщайте прессе, пока не возобновится и не закончится дознание. Мы ведь из полиции, как вы догадываетесь.
В круглых, чуть встревоженных глазах появилась готовность вести разговор.
— Вы, конечно, хотите знать, давно ли я с ней знаком и когда видел в последний раз? Так вот, я знал ее еще в детстве, а в последний раз видел утром в один из дней роковой для нее недели. Мне трудно вспомнить, в какой именно, но думаю, это было как раз накануне того дня, когда она заболела. Она приходила ко мне сюда.
— По делу?
— Да.
— У нее был счет в вашем банке?
— В то время не было.
— Значит, счет был незадолго до того закрыт?
— Я не буду отвечать на ваш вопрос. — Он покраснел от возмущения. — Я же сказал вам, что не имею права говорить о денежных делах моих клиентов.
— Гонг! — проговорил Кампьен, сидевший в зеленом кожаном кресле. — Давайте вернемся к тем временам, когда вы были мальчиком. Где вы тогда жили?
— Здесь.
— В этом доме?
— Да. Пожалуй, надо было бы кое-что вам пояснить. Над этим кабинетом и конторскими помещениями находятся жилые комнаты. Мой отец был управляющим этого отделения банка. А я работал в главной конторе банка в Сити. После смерти отца я вернулся сюда и занял его место. Нас нельзя назвать крупным банком, мы обслуживаем частных клиентов. Многие пользуются нашими услугами на протяжении нескольких поколений.
— У банка много других отделений?
— Только пять. Главная контора — в Баттермаркете.
— Я полагаю, вы помните семейство Палинодов в лучшие для них времена?
— О да! — воскликнул он с таким жаром, что оба посетителя в удивлении вскинули на него глаза. Можно было подумать, трагедия в их семье касалась его лично. — В конюшнях тогда стояли прекрасные лошади. В доме было полно слуг. Торговцы на нашей улице процветали. Палиноды устраивали приемы, званые обеды, на столах — серебро, хрусталь… ну и все прочее, — он горестно махнул рукой, не находя слов.
— Канделябры? — с готовностью подсказал Люк.
— Вот именно, — благодарно подхватил он. — Профессор Палинод и отец были, можно сказать, друзьями. Я его очень хорошо помню — борода, цилиндр, брови — да-да, густые брови. Он любил сидеть в этом зеленом кресле, отнимая у отца массу времени, и это никого не волновало. Вся жизнь округи была сосредоточена вокруг Палинодов. Я, наверно, говорю сбивчиво, не так, как хотелось бы, но мне трудно найти верные слова. Прекрасное было время, и люди они были прекрасные! В церковь надевали меха, а какие бриллианты сверкали на миссис Палинод! Посмотрели бы вы на нее, когда она сидела в театральной ложе. А рождественские елки для таких счастливчиков, как я! Увидев по возвращении, что с этим семейством сталось, я просто не мог этому поверить. Для меня это был настоящий шок.
— Но они и сейчас очень милые люди.
— Да, это верно, и мы здесь по-прежнему благоговеем перед ними. Но вы бы видели их в то время, сэр!
— Возможно, Эдвард Палинод не имел деловой хватки отца?
— Да, — коротко ответил мистер Джеймс. — Возможно.