Срок для адвоката — страница 4 из 6

Первое уголовное дело

Первое самостоятельное дело прилетело к Марку по назначению суда, так как родственников у подсудимого не было и договор с адвокатом заключать было некому. И было это дело проще простого. На первый взгляд.

Подзащитный – сельский житель Сергей Коваленко – задолжал своей бывшей жене алименты на двух детей более чем за год. Закон гласил: три месяца неуплаты и – уголовное дело.

Наказание – год исправительных работ по месту основной работы с удержанием двадцати процентов заработка в доход государства или лишение свободы сроком до одного года.

Основная проблема для подсудимого, а теперь и для Марка была в том, что Коваленко уже отсидел год за то же самое, и теперь, учитывая, что он опять не платил алименты более года, ни о какой иной мере наказания, как тот же год лишения свободы, и думать не приходилось.

Тем более что он сейчас находился под стражей, освобождение из-под которой в зале суда попахивало фантастикой.

И вот Марк изучает в душной, как парилка, канцелярии суда тоненькое дело.

Всё сходится: исполнительный лист суда о взыскании алиментов есть, заявление бывшей жены о неуплате алиментов есть, сведения обвиняемого о зарплате есть (он работал строителем по договорам), а вычетов на алименты нет. Значит, не платил. Тринадцать месяцев. На допросах никак не объяснял, что же мешало платить.

Заходит судья, маленький, кругленький, лысый, лет под шестьдесят, – некоронованный король посёлка и района, отслуживший судьёй более двадцати лет. Лёгкая тенниска расстёгнута почти до пояса, живот как волосатый баскетбольный мяч. Здоровается, знакомятся.

– Марк Захарович, значит. Понятно. Сколько лет-то тебе? Двадцать пять?! И что ж ты, паренёк, тут в такую жару паришься? Что тут особого читать? Мужик уже год отсидел, не исправился, не понял. Была б моя воля, я бы ему сейчас все три влепил, да закон не позволяет.

Но свой очередной год тюрьмы он получит. Не сомневайся! Так что дуй-ка ты, сынок, на озеро. Покупайся, полови рыбку, защищать тут некого да и незачем. А свои «три копейки» на суде вставишь экспромтом.

«Да… хорошенькое напутствие. Уже всё решено, приговор готов, а будущий суд – просто формальность…» – расстроился Марк.

Разумеется, оптимизма это не прибавило. С одной стороны, документы в деле подтверждают правоту судьи. А с другой – ведь это Первое дело! Смириться? Проиграть Первое дело?

Одна за одной в голову лезли поговорки: «Плохое начало – и дело стало», «Каково начало, таков и конец». Мозги кипели, сопротивляясь признать поражение.

И вдруг мысль: «До суда ещё три дня. Рвану-ка я в село. Поговорю с людьми. Узнаю, что за человек – первый в моей жизни подзащитный».

На следующий день на недовольно урчавшем всю дорогу пазике добрался в село, раскинувшееся на берегу небольшой речки. Нашёл дом Коваленко. Небольшая беленькая хатка.

Во дворе соседнего дома соседка развешивает бельё сушиться. Подошёл, поздоровался, попросил водички.

Приветливая женщина вынесла воды, и Марк, поблагодарив, будто бы невзначай завёл разговор о Коваленко.

– А вы знаете, что соседа вашего посадили?

– Да. Закрыли. А за что, не знаю.

– Я знаю. За неуплату алиментов.

– Что-о? Так он же как вышел после первого срока, так дети с ним и жили. Мать их, что в соседнем селе живёт, нашла работу в городе. Поэтому они пять дней с Сергеем, а на выходные – и то не на каждые – к матери ездили. И в школу нашу ходили. Серёга их и кормил, и одевал. А жена – вот бесстыжая стерва! Та ещё вертихвостка! Какие ей алименты? Сама должна ему алименты платить. А он мужик правильный. Работящий. По строительству. И нам, соседям, не отказывал: кому забор поправит, кому сарай подремонтирует. А как дети его любят: придёт домой, они от него ни на шаг.

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Вот это сюрприз! Ну, держись, товарищ прокурор!» – радость находки переполняла душу.

И завертелось. Воодушевление после неожиданного открытия подсказывало, что надо делать.

Опрашивает ещё двух соседей. Просит всех троих пройти с ним в сельский совет и берёт у них объяснительные, похожие одна на другую как капли воды.

Показав удостоверение адвоката, просит секретаря сельсовета заверить подписи сельчан, что приравнивается к нотариальному удостоверению.

Договаривается с соседями об их прибытии через два дня в районный суд, пообещав оплатить проезд: «Не приедете – на вашей совести будет: посадят невиновного, который, по вашим же словам, никому в помощи не отказывал».

Более того, берёт короткую, но хорошую характеристику на своего подзащитного. Затем получает в школе справку, что в этом учебном году дети Коваленко учились в местной сельской школе и проживали с отцом.

На следующий день навестил другое село, где жила бывшая жена Сергея. Её дома не оказалось, а соседи подтвердили, что весь прошлый год дети появлялись у матери наездами, прибавив пару непечатных фраз о её образе жизни. Получил и от них несколько письменных объяснений и обещание приехать в суд.

Весь следующий день Марк готовил будущую речь в защиту Сергея Коваленко. В суд приехали пять его свидетелей из обоих сёл.

Конвой доставил арестованного. Молчаливого, заросшего, осунувшегося, равнодушного к происходящему, смирившегося заранее с неизбежным приговором. Перед началом заседания Марк успевает спросить его:

– Почему не сказали, что дети жили с вами?

– А у меня никто и не спрашивал. Интересовались только, платил ли я алименты. Сказал: нет. Ну и всё.

Начинается процесс. Судья спрашивает:

– Есть ли у сторон ходатайства до начала судебного следствия? Прокурор?

– Нет.

– Адвокат?

– Есть, товарищи судьи. Прошу приобщить к материалам дела объяснения односельчан моего подзащитного, объяснения односельчан потерпевшей (бывшей жены Коваленко), справку из школы, характеристику моего подзащитного с места его жительства. Также прошу заслушать свидетелей – авторов объяснений, прибывших в суд и находящихся в этом зале.

В один момент лица судьи и прокурора стали похожи на персонажей последней сцены пьесы Гоголя «Ревизор».

Ходатайство ошарашило их настолько, что минуты две судья просто молчал. Затем кивнул и удовлетворил оба ходатайства. В его глазах сверкнул интерес.

В ходе судебного следствия Марк показал, что фактически вина Коваленко в том, что он не поддерживал своих детей, совершенно отсутствует. В тот период как раз только он их и содержал.

Его бывшая жена не смогла произнести и слова возражения – так убедительны были улики против неё.

Но формально его подзащитный получался виновным, так как он не обратился в суд с иском об отмене взыскания с него алиментов. А без этого выданный ранее судом исполнительный лист был действительным, а его неисполнение влекло наказание.

Так в этом, на первый взгляд простейшем, первом у Марка уголовном деле столкнулись формальная и фактическая стороны происшедшего. И из этого положения надо было как-то выходить.

Последовала короткая речь обвинителя, будто проспавшего всё судебное следствие и попросившего назначить тот же год лишения свободы.

Затем – речь защитника, в которой Марк сначала проанализировал факты, а затем добавил эмоций, подробно остановившись на любви Коваленко к детям, на любви детей к нему (в это время десятилетняя дочь Сергея разрыдалась прямо в зале суда), на его положительных характеристиках и от сельчан, и от власти.

Обычно приговоры по таким делам судьи успевали написать прямо во время судебного заседания. В этот раз пришлось прождать добрых два часа. И вот вердикт: один год исправительных работ по месту работы с вычетом двадцати процентов заработка.

Подсудимого Коваленко из-под стражи в зале суда освободить!

Победа! Ощущение – невероятное!

«Вот это да! Мне только двадцать пять, и я уже могу влиять на судьбы людей гораздо старше и опытней меня, вытаскивая их из тюрьмы?! Тюрьмы – идиотского пережитка Средневековья. Тюрьмы, которая никого не исправляет, а лишь калечит и душу, и тело», – с восторгом думал он, выходя из здания суда вместе со своим подзащитным.

И ещё ему вспомнился неожиданный, почти крамольный в те времена ответ профессора Грушевского на вопрос Марка о реальных правах защитника в уголовном процессе, однажды заданный уже после лекции в коридоре института (профессор сам когда-то был адвокатом).

– Эх, Рубин, ну что тебе сказать? На практике многое не совсем так, как в кодексе написано. К сожалению, картина такова: с одной стороны, государственная правоохранительная машина, нацеленная на ведение любого уголовного дела исключительно с обвинительным уклоном, – оперативники, дознаватели, следователи МВД и прокуратуры, прокуроры, эксперты, специалисты, – со вздохом проговорил профессор.

– С другой стороны, ты, адвокат, один, вооружённый только своими знаниями, энергией и желанием не допустить несправедливости. И процессуальных прав у тебя – раз-два и обчёлся. Дон Кихот и ветряные мельницы. Пока так.

И тем глубже, счастливее и сильнее было ощущение победы.

Конечно, то, что он интуитивно решил провести собственное расследование, ни Уголовно-процессуальным кодексом, ни законом об адвокатуре не предусматривалось. И в то время почти никто из адвокатов этим не занимался.

Но если бы в своём первом уголовном деле Марк не пошёл на это, он никогда бы процесс не выиграл. Цель оправдала средства.

Дело о рыбаках и рыбке

Как-то ранним утром Марка разбудил звонок председателя областной коллегии адвокатов.

– Марк Захарович, срочно выезжайте в Снигирёвку Сегодня там слушается уголовное дело по браконьерству – незаконному вылову рыбы. Пятеро подсудимых. Адвокат одного из них заболел.

Что ж, приказ есть приказ. Короткие сборы, автобус – и к девяти часам Марк уже был в Снигирёвском суде. Попросил у судьи час, чтобы ознакомиться с делом. Оно тоже оказалось небольшим и простым.

Глубокой ночью милиция остановила грузовой автомобиль, в котором находились водитель, четверо мужчин в рыбацких комбинезонах и сапогах, а в кузове – огромная сеть и аж две тонны свежей рыбы.

Сначала признались все. Следователь, учитывая добровольное признание, не стал их арестовывать и отпустил, взяв подписки о невыезде.

Статья Уголовного кодекса о браконьерстве в крупном размере предусматривала наказание до четырёх лет лишения свободы или до одного года исправительных работ по месту работы с вычетом двадцати процентов заработка.

Неизвестно, что произошло потом, была ли это работа их адвокатов, но в конце следствия все обвиняемые так же дружно стали отрицать свою вину. Их версия, что рыбу к ним в машину нагрузили неизвестные рыбаки, не выдерживала никакой критики. И, прочитав дело, Марк понял, что продолжение отрицания вины неизбежно приведёт их всех прямёхонько в тюрьму.

Коротко переговорил со своим подзащитным. Лет на десять старше Марка, он совершенно не мог объяснить, почему изменил показания. Только хлопал глазами и разводил руками.

Начинается процесс. Зачитав анкетные данные подсудимых, судья каждому из них задаёт вопрос: «Признаёте ли вы себя виновным в совершении инкриминируемого преступления?» И получает пять одинаковых ответов: «Нет!» И с каждым таким ответом его лицо всё больше каменеет.

Судебное следствие. Невнятные объяснения подсудимых о «неизвестных рыбаках» после рассказа третьего из них доводят судью до белого каления. Забыв о нормах уголовного процесса, он набрасывается на рыбаков с такой полуцензурной речью, в которой фраза «Вы что, меня за идиота держите?!» звучит просто верхом политкорректности.

– Вас, сволочей, поймали ночью, с огромной сетью, запрещённой законом, в рыбацких комбинезонах, с двумя тоннами рыбы в кузове машины – и вы невиновны? Да вы – браконьеры, ворюги, пробы на вас негде ставить! Сидеть вам всем до посинения! – заранее предрекая приговор (грубейшее нарушение уголовно-процессуального закона!), орал судья, лицо которого напоминало переспелый помидор: вот-вот лопнет.

Последним должен был давать показания подзащитный Марка. И Марк с ужасом понимает, что если не вмешаться, то «чёрный воронок» возникнет во дворе ещё до вынесения приговора. Поэтому просит объявить перерыв на десять минут.

Не обращая внимания на других адвокатов, которые будто не замечают надвигающейся грозы, собирает всех подсудимых вместе, но говорит только своему:

– Или вы доверяете мне, или заявляйте ходатайство о моём отводе и предоставлении другого адвоката. Если доверяете, я сейчас снова задам вам вопрос о виновности и вы ответите утвердительно, рассказав всё, как было на самом деле. Выбор такой: свобода или тюрьма! Решение за вами.

Конечно, Марк просто растоптал адвокатскую этику: по закону он должен поддерживать и защищать позицию своего подзащитного. Но фраза «Цель оправдывает средства» не выходила из головы.

Титановая уверенность, прозвучавшая в голосе адвоката, одновременно с эмоциональным нажимом сделали своё дело. Мужик согласно кивнул. Остальные молчали.

Продолжается судебное следствие. Марк задаёт своему подзащитному тот же вопрос, что ему ранее задавал судья:

– Скажите, вы признаёте себя виновным в совершении браконьерства?

– Признаю.

Полный удивления взгляд судьи упёрся в его подзащитного.

– Расскажите, как было дело.

И рыбак, уже не запинаясь, последовательно и подробно рассказал о том, как сговорились на рыбалку как рыбачили сетью, как были пойманы милицией по пути домой.

Лицо судьи мягчеет на глазах. Марк начинает поднимать остальных подсудимых, и все они по цепочке тоже признаются и рассказывают, как в действительности было дело.

Окончательно растаявший и повеселевший судья так и сыплет репликами:

– Ну и чего вы, мужики, испугались? Не человека же зарезали! Да у меня самого холодильник был забит вашей свеженькой рыбкой! Вкусненькой, между прочим. Ха-ха-ха…

На такой ноте и закончилось это дело. Несмотря на требование прокурора, учитывая крупную сумму браконьерства, определить им по три года колонии, судья согласился с просьбой Марка.

И вот приговор: год исправительных работ по месту работы с вычетом двадцати процентов заработка и с уплатой в доход государства по две с половиной тысячи рублей штрафа, что по тем временам составляло среднюю зарплату за два года работы. Но не тюрьма же!

Рыбаки, счастливые возможностью тут же вернуться к своим жёнам и детям, долго жали Марку руки, обещая взять на классную рыбалку… Счастливый, он поехал домой, радуясь, что практически без подготовки, с ходу выиграл дело.

Рано радовался. Продолжение следует.

Через некоторое время Марк получает копию протеста прокуратуры на приговор суда по мотиву мягкости наказания. Это было предсказуемо: в суде прокурор просил три года лишения свободы, ожидая, что, как всегда, суд скинет год («на адвоката»), а суд вынес меру наказания, вообще не связанную с лишением свободы.

Особого беспокойства Марк не почувствовал. А зря…

Николаевский областной суд, рассмотрев протест, отменил приговор и вернул дело в милицию на дополнительное расследование по следующим мотивам: пруд, из которого выловлена рыба, находится на территории колхоза. Имелись документы, что десять лет назад колхоз купил и запустил туда некоторое количество рыбы. Какое-то время сторожа охраняли пруд, за что получали зарплату.

В этом случае вылов колхозной рыбы уже не браконьерство, а самое настоящее хищение общественного имущества в крупном размере, и наказание по этой статье гораздо суровее.

Вот это удар! Ни Марк, ни прокуратура, подавшая протест, этого не ожидали. Получается, все прошляпили, прозевали. Особенно следователь. Значит, плохо расследовал. Недоработал. На этом Марк и попытался сыграть.

Решив познакомиться со следаком поближе, он выехал в Снигирёвку Приехал как раз в обед, и они решили пообедать вместе. Оказалось, что оба оканчивали один институт, и спустя короткое время уже перешли на «ты».

– Представляешь, – убеждал Марк, – ты столько провозился с этим делом, душу ему отдал: всё изучил, всех допросил. А областной суд одним росчерком пера похоронил твою работу. Хищение навязывает.

– Какое хищение?! Нету никакого хищения. Много они там в суде понимают… А я всё равно докажу, – доедая гигантскую тарелку борща, со злостью ответил следователь. – Я сказал – браконьерство, значит, браконьерство! Умники нашлись… Что они, эти судейские, могут? Только бумажки перекладывать?

Порядком утрамбовав эту мысль и обговорив все детали, Марк уехал домой довольным. По крайней мере, слепо выполнять предположение областного суда следователь не собирается. Значит, хуже ребятам не будет.

По сравнению с предыдущей ситуацией, когда пришлось вступать в это дело за час до его рассмотрения, теперь у него было огромное преимущество – у него было время. И Марк засел за изучение всех нормативных материалов, всех законов и судебной практики, относящихся к браконьерству и рыбной ловле.

Копал, копал и… накопал.

Оказалось, что для того, чтобы рыбалка признавалась незаконной и подпадала под статью Уголовного кодекса о браконьерстве, необходимо было, чтобы водоём, из которого выловлена рыба, соответствовал требованиям Положения об охране рыбных запасов СССР.

А требований этих – уйма: и обязательные ежегодные мелиоративные мероприятия, и контроль органов рыбоохраны, и осуществление воспроизводства рыбных запасов и так далее.

«Значит, – размышлял Марк, – прежде всего надо определить, а выполнялись ли все эти требования на пруду, из которого вытащили две тонны рыбки мои рыбачки? Что это за пруд? Каково его происхождение?»

На следующий день он зашёл в областное управление сельского хозяйства. Предъявил адвокатское удостоверение и попросил показать пруд у села N Снигирёвского района на карте водоёмов Николаевской области.

Работники управления искали долго – и… не нашли. Нет такого пруда! На карте есть огромный овраг, а рядом течёт большая река.

Вот так сюрприз! Первый сюрприз! Берёт об этом документ, заверенный печатью и подписью руководителя.

Следующий вояж – в управление сельского хозяйства Снигирёвского района. Результат – тот же. Ещё один документ.

И последнее: посещает местную власть – председателя N-ского сельсовета, от которого слышит, что много лет назад во время невиданного разлива реки расположенный рядом овраг был залит водой из этой речки и таким путём образовался водоём.

– Так это дикий водоём? – еле сдерживая радость, уточнил Марк.

– Дикий. Получается, что так.

Естественно, подробную справку об этом, заверенную надлежащим образом, Марк добавил в свою папку. Папку, в которой добытые за три дня документы сложились в настоящую бомбу для следствия, прокуратуры и суда.

Нужно признать, что его новый знакомый – следователь РОВД – тоже поработал на славу.

Он обложился целым ворохом документов и протоколов допросов, доказывающих, что запущенного десять лет назад колхозом карпа давно сам же колхоз и выловил (среди выловленной осуждёнными рыбаками рыбы карпа не наблюдалось); что уже больше пяти лет охрана пруда колхозными сторожами не производилась, зарплата им не выплачивалась.

Таким образом, рыбы, принадлежавшей колхозу, там не было, а значит, и квалифицировать действия рыбаков как хищение, на что указывал Николаевский областной суд, оснований нет.

И в Снигирёвский народный суд на стол уже другого судьи снова легло дело о браконьерстве.

И снова пять подсудимых, пять адвокатов и тот же обвинитель встречаются у здания суда. Марк подошёл к старшим коллегам, пытаясь честно рассказать им о своих находках. Снисходительные улыбки были ответом. Его даже не захотели слушать.

Тогда он отзывает в сторону своего подзащитного и говорит ему:

– Значит, так. Ситуация меняется. На вопрос судьи, признаёте ли вы себя виновным, надо твёрдо отвечать «Нет». И в то же время, рассказывая, как всё было, ничего не менять: ловили сетью, поймали две тонны, всё как на предыдущем суде.

У мужика – глаза на лоб:

– Как же так? Не понял! Прошлый раз вы заставили меня признать вину, а сейчас я должен её отрицать? Меня же закроют!

– Когда в прошлый раз вы прислушались к моему совету, вы пожалели об этом?

– Нет.

– Ну так поверьте и на этот раз. Спросят, почему не признаёте вину, отвечайте: адвокат объяснит.

Начинается процесс. На вопрос «Признаёте ли себя виновным?» четверо подсудимых отвечают «Да». Подзащитный Марка – «Нет». Все взгляды устремляются на него.

– Вы же признавали свою вину в прошлом процессе, – удивлённо подняв брови, говорит судья.

В ответ – молчание и красноречивый взгляд в сторону Марка. Начинается допрос подсудимых. Все без исключения повторяют то, что говорили на предыдущем суде: поехали на рыбалку, рыбачили сетью, поймали две тонны рыбы.

– Так вы же всё признаёте, – недоумевает на этот раз прокурор. – Почему же считаете себя невиновным?

– Адвокат объяснит.

– Есть ли у сторон ещё вопросы или ходатайства перед окончанием судебного следствия? – спрашивает судья.

– У меня есть ходатайство, товарищи судьи, – поднимается Марк со стула. – Прошу приобщить к делу: Положение об охране рыбных запасов СССР, справку Николаевского областного и справку Снегирёвского управления сельского хозяйства о том, что на карте водоёмов области этот пруд не обозначен. Подробную справку сельсовета о случайном происхождении этого пруда и о том, что никакие специальные мероприятия в этом пруду никогда не проводились. А также ряд выписок из постановления Пленума Верховного суда Украины по делам о браконьерстве, подтверждающим мою позицию.

В зале мёртвая тишина. Пока никому ничего не понятно, но в воздухе появилось напряжение. Судья, уже начавший писать приговор, чтобы не тратить время попусту (такое часто практиковалось), оторвался от своих бумаг, недоуменно посмотрел на Марка, но документы принял.

Перешли к прениям. Прокурор быстро ещё раз описал фабулу обвинения и, учитывая, что к моменту суда все подсудимые уже заплатили по две с половиной тысячи рублей штрафа, попросил только по два года лишения свободы каждому.

Выступающие адвокаты других подзащитных, соглашаясь с их виновностью, дружно делали упор на признание подсудимыми своей вины, на уплату штрафа и наличие несовершеннолетних детей. Просили не лишать свободы.

Очередь Марка. Вспомнилась интересная вещь. В Уголовном кодексе есть две части: общая и особенная.

В особенной части перечисляются конкретные преступления: кража, убийство, изнасилование и так далее – и меры наказания за их совершение.

В общей части – общие понятия: понятие преступления, понятие наказания и так далее.

Когда Марк пришёл на стажировку в милицию, следователи сразу сказали ему: «Общая часть Уголовного кодекса – одна вода. Она тебе никогда не пригодится», – и позже такое мнение он слышал не раз. Как же они ошибались!

Так, чтобы деяние было признано преступлением, оно должно иметь четыре признака состава преступления: объект, объективную сторону, субъект и субъективную сторону.

Анализ совершённого рыбаками именно с точки зрения наличия всех четырёх составных частей и привёл Марка к заключению, которое он озвучил в своей речи.

– Товарищи судьи! Для того чтобы действия моего подзащитного подпадали под признаки преступления, указанного в статье о браконьерстве, нам необходимо установить, имеются ли в его деянии все четыре признака состава преступления, предусмотренного общей частью Уголовного кодекса. Предварительное следствие, прокурор и мы в судебном заседании очень подробно исследовали объективную сторону деяния моего подзащитного: рыбу сетью ловил. Не вызывает сомнения и наличие субъекта – взрослый вменяемый мужчина, как и субъективной стороны – он действительно имел умысел на вылов рыбы. А вот исследовать наличие объекта преступления, то есть предусмотренных законом правоотношений, на которые посягал мой подзащитный, не удосужились ни следователь, ни прокурор.

Представленные мной постановление Пленума Верховного суда УССР, указания которого обязательны для всех судов Украины, и случаи из судебной практики однозначно устанавливают: браконьерством может считаться только незаконный лов рыбы из водоёмов, подпадающих под действие Положения об охране рыбных запасов СССР. Лов рыбы из других водоёмов не влечёт ответственности по статье о браконьерстве.

И это постановление Верховного суда является обязательным для всех судов Украины!

Из справки Николаевского областного управления сельского хозяйства и Снигирёвского районного управления сельского хозяйства следует, что на карте водоёмов Николаевской области такой пруд вообще не значится.

Из справки сельсовета видно, что пруд образовался случайно после разлива реки. Никаких мероприятий, перечисленных в Положении об охране рыбных запасов, в этом пруду никогда не проводилось. Ни одной государственной копейки на это потрачено не было. Дикий пруд! Дикая рыба! А значит, и содеянное моим подзащитным не может быть квалифицировано как браконьерство.

Прошу моего подзащитного в инкриминируемом ему преступлении оправдать!

Тишина в зале стала гробовой.

Во-первых, получается, что не только следователь и прокурор, но и остальные четыре адвоката, признавшие вину своих подзащитных, совершили грубейшую судебную ошибку.

Во-вторых, оправдательных приговоров в Советском Союзе в практике не существовало. И что прикажете делать судье?

На его лице явная растерянность. Он медленно встаёт и вместе с заседателями удаляется в совещательную комнату.

И снова, как и в первом своём деле, пришлось долго ждать, а когда судья и народные заседатели наконец вышли и все встали – приговор слушается стоя – судья неожиданно предложил всем садиться.

Помолчав, он с философским видом произнёс:

– А ведь защита права. Во время судебного следствия мы так и не установили обстоятельства, разъясняющие природу этого пруда. Следователь тоже не исследовал, подпадает ли этот пруд под действие Положения об охране рыбных запасов. При таком условии мы не можем вынести окончательное решение, а посему дело направляется на новое дополнительное расследование.

Когда все вышли на улицу, Марк с трудом оттянул других рыбаков, набросившихся на своих адвокатов: «Как же так? Вы нас признали виноватыми, а нашего друга адвокат оправдал? А что теперь с нами будет?»

Пришлось объяснить им, что теперь всё дело будет прекращено следователем, а государство ещё и вернёт им обратно огромные деньги уже уплаченного штрафа, что вскоре и произошло.

А Марк ещё не раз с удовольствием съездил с мужиками на классную рыбалку – что-что, а рыбные места они знали отменно.

Дело об убийстве секретаря райкома комсомола

И снова – срочное дело. За день до суда Марк получил сообщение, что на следующее утро он должен защищать убийцу в посёлке Березанка.

Приехать удалось только вечером, и он сразу отправился в полупустую гостиницу. Ему приходилось в ней бывать и раньше. Знакомая администратор, увидев Марка, всплеснула руками:

– Уж не убийцу ли вы защищать приехали?

– Угадали. А что такое?

– Господи, вы что, не знаете, что тут было? Тут же бунт был. Приезжий кавказец нашего Серёгу, бывшего секретаря райкома комсомола, убил. Когда убийцу арестовали и посадили в кутузку, пьяная толпа пыталась штурмовать милицию, чтобы расправиться с ним. Вызывали солдат. Стреляли в воздух. Тут примчалась целая куча родственников погибшего с Западной Украины, все дни мутят народ, чтоб во время суда кавказца и кончить. Я за вас боюсь. Наш-то адвокат срочно «заболел», не хочет лезть в это дело. Да и вам бы как-то отказаться, зачем рисковать? Кавказца точно растерзают. И вам достанется. «Заболейте», и всё.

«Да, хорошенькое начало. Везёт как утопленнику. Непонятно, или я нахожу приключения, или приключения находят меня…» – думал Марк, глядя на администратора. Нет чтоб прислушаться к её словам. Но – Овен. Баран, он и есть баран.

– Спасибо за предупреждение! Ладно, пойду-ка я спать, – ответил он, – утро вечера мудренее.

В половине девятого утра он уже открывал двери суда. Судью хорошо знал, бывал у него в процессах и раньше. Толковый пожилой бывший фронтовик относился к Марку как к сыну. И когда судья увидел его в своём кабинете, на его лице появилось выражение сожаления.

– Марк Захарович, только тебя у нас тут не хватало! Ты что, не в курсе? – набросился он.

– В курсе. Просветили вчера в гостинице.

– А ты знаешь, что уже один прокурор и два адвоката «спрыгнули» с этого дела? Я сегодня роту милицейского полка с автоматами вызвал охранять процесс. Но с тобой-то что делать? Будешь уезжать домой, разорвут ведь! Ладно, сделаем так. Ты из здания суда не выходи, поесть принесут. Во время процесса они не дёрнутся – под дулами автоматов не попляшешь. В прениях выступишь максимально коротко, я объявлю перерыв и через служебный выход мигом во двор. Там тебя будет ждать такси. На шоссе вывезет, а там на попутках до Николаева доберёшься.

– Спасибо большое. Я хотел бы ознакомиться с делом.

– Вот оно. Бери, читай.

На обложке дела Марк прочёл: «Уголовное дело по обвинению Бегоева Алана Аслановича по ст. 103 УК УССР (умышленное убийство)».

Чем больше Марк зарывался в это дело, чем больше делал выписок из него, тем больше укреплялся во мнении, что приехал сюда не напрасно. Парня нужно спасать.

Итак, обычный субботний вечер. В маленьком посёлке Березанка только один центр досуга – Дом культуры. Там и бильярд на втором этаже, там и шахматно-шашечные баталии в фойе первого этажа, и, конечно же, танцы.

Народу тьма. Преимущественно молодёжь. И мужская её часть явно не совсем трезвая. Ну как не выпить для храбрости – знакомиться с девчонками.

Потерпевший Сергей Кононов, двадцати шести лет, бывший секретарь райкома комсомола, спортсмен, тоже пришёл в Дом культуры с друзьями.

Только в отличие от них выпил он лишку. Сначала пробовал играть на бильярде, но, поскольку по шарам попасть не удавалось, чуть не подрался с игроками. Друзья не дали, утянув его на первый этаж.

А там как раз перерыв в танцах, и болельщики столпились вокруг играющих в шашки и шахматы.

Одним из них и был двадцатисемилетний осетин Алан Бегоев, который недавно приехал в посёлок и работал прорабом на стройке. В этот вечер он пришёл в Дом культуры со своей беременной женой и как раз играл в шахматы. Жена болела за него, стоя за спинкой стула.

Увидев Бегоева, Кононов подошёл к нему:

– Со мной играть будешь! Ты понял?

– Закончу партию, тогда и сыграем, – спокойно ответил Алан.

– А я хочу сейчас! Ты что, зверёк, против меня чё-то имеешь?

– Я тебе уже всё сказал: закончу партию – сыграем.

– Нет, ты не доиграешь! – и с этими словами Кононов одним ударом смёл на пол все шахматные фигуры. – Китайская ничья, га-га-га.

– Послушай, Сергей, ты же нормальный парень. Завтра проспишься – жалеть будешь. Лучше иди домой, отдохни.

– Ах ты… (четырёхэтажный мат), – и с этими словами Кононов схватил деревянную шахматную доску и надел её на голову Бегоева.

Тот вскочил, лицо его пылало, но Алан опять сдержался и сказал:

– Ладно, Сергей. Расставляй фигуры. Я – в туалет и назад, будем играть, – и добавил шёпотом, повернувшись к жене: – Я потихоньку домой, а ты придёшь позже. Побудь здесь минут десять, чтоб не заподозрил, что я не вернусь.

Алан выходит из Дома культуры на ночной воздух и, заворачивая за угол, идёт вдоль боковой стенки здания по кратчайшему пути к себе домой. Но у самого угла он слышит топот ног и крик: «Стой, черно…пый! Сейчас я тебя мочить буду!»

Этот крик услышал не только Бегоев, но и отдыхавшие в перерыве музыканты, курившие на лавочке за кустами, отделявшими их от здания. Услышав угрозу «герои» тут же предпочли исчезнуть.

То, что произошло дальше, известно только со слов Бегоева.

Кононов кинулся на него и стал наносить удары руками и ногами. Поскольку его прилично качало, удары существенного вреда не приносили. Алан, закрыв голову, отступал, пока не упёрся спиной в стену Дома культуры.

Дальше отступать было некуда, и он с силой толкнул наседавшего в грудь. Кононов отшатнулся назад, при этом попав ногой в оставшуюся после дождя лужу, и со всего размаху шмякнулся спиной об асфальт, а головой – о бордюр между зданием и кустами.

И замер.

Бегоев тотчас подбежал к нему, оттащил к находящейся рядом водяной колонке и обильно полил его лицо и голову холодной водой.

Сергей пришёл в себя, протрезвел и, оттолкнув руку Бегоева, поддерживающую его, буркнул: «Ладно. Я – домой».

На следующее утро мать нашла его мёртвым. Подняла крик, сбежалась родня, соседи, вспомнили вчерашний инцидент, и по посёлку понёсся слух: «Проклятый кавказец убил нашего Серёжу!»

В течение нескольких часов собралась огромная толпа и, подогрев себя самогоном, ринулась к дому Бегоева. Но, к счастью, милиция уже узнала о происшедшем и успела его арестовать. Вот вкратце и всё.

К моменту, когда Марк завершил знакомиться с делом, зал судебных заседаний был забит под завязку и из него доносился напряжённый и угрожающий гул.

Появление в зале прокурора встретили спокойно, а вот появление Марка – неприязненным гулом. В тот момент, когда конвой ввёл подсудимого, зал взорвался криками, угрозами и проклятиями. К счастью, плотная стена милиционеров с автоматами надёжно прикрывала Бегоева от разъярённой публики.

Допрос свидетелей о начале конфликта Марк начал с напоминания об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Огласив их прежние допросы, Марк практически заставил их повторить, как всё было на самом деле в тот роковой вечер.

Из четырёх музыкантов, слышавших нападение потерпевшего на Бегоева, явились только двое. Ладно. Показания остальных есть в деле.

Допрос подсудимого суд, прокурор и Марк провели раньше, и Алан слово в слово повторил то, что говорил на следствии, ни разу не запнувшись, не добавив и не отняв.

Начинаются прения сторон. Женщина-прокурор с каменным лицом просит признать Бегоева виновным в умышленном убийстве и приговорить к восьми годам лишения свободы.

Марк поднимается и не успевает сказать ни слова, как зал начинает свистеть и топать ногами. Улучив паузу в этом гаме, судья громовым голосом объявляет, что прикажет очистить зал, если не установится порядок. В ряду милиционеров с автоматами происходит движение. Зал затихает.

И Марк очень медленно (чтобы дошло) воспроизводит события того рокового вечера. Начинает (что необычно) с характеристики погибшего. Конечно, она исключительно положительная. Но одна фразочка имеет прямое отношение к причине конфликта: «В последнее время часто допускал появление на работе в нетрезвом виде».

Зачитывает показания одного из его друзей по работе в райкоме комсомола: «Когда он трезвый, он – классный. Но если выпьет лишнего, у него крышу сносит».

– Вот где корень всего зла! Вот причина того, что отличный парень, любимец посёлка становился неуправляемым хулиганом, а бурлящая в нём энергия превращалась в агрессию: сначала он пытался затеять драку с игроками на бильярде, а потом набросился на мирно играющего в шахматы Бегоева.

– Товарищи судьи! – обращается Марк к судье и двум народным заседателям. – Отвлечёмся на минуту от юридической стороны дела. Мы все – мужчины. На минуту представим себе шаг за шагом, как начинался конфликт. Бегоев, совершенно трезвый, с беременной женой в субботний вечер приходит в Дом культуры. Он не идёт на танцы, где много выпивших парней, а играет в шахматы с такими же трезвыми и расположенными к интеллектуальным играм людьми. Перерыв, танцевавшие выходят кто покурить, кто в фойе поболеть за игроков. Жена Алана стоит за его спиной. И в этот момент пьяный потерпевший, расталкивая болельщиков и не обращая внимания на то, что с Аланом играет другой, требует, чтобы Бегоев немедленно играл с ним, – продолжает Марк.

– А теперь я прошу вас, товарищи судьи, представить себя на месте подсудимого. Вы спокойно поясняете Кононову, что сыграете с ним, закончив партию. В ответ вас обливают оскорблением – «зверёк», одним из самых обидных для кавказца. Каждый из вас – мужчина, защитник семьи. Тут у вас за спиной стоит жена, мать будущего ребёнка. И в её присутствии проглотить оскорбление?! Показать себя трусом?! Эту трусость женщина может никогда не простить в душе, даже если и не обмолвится об этом.

Скажу честно: я бы в такой ситуации не стерпел. Я бы не смог вынести такого публичного оскорбления, да ещё и в присутствии любимой женщины. Что делает Бегоев?

Он терпит.

Пытается успокоить разбушевавшегося Сергея. А тот в ответ сметает все шахматные фигуры с доски, объявляя «китайскую ничью». Второе оскорбление. Вытерпели бы вы? Не знаю.

Алан терпит.

И наконец, получив в лицо залп четырёхэтажного мата и деревянной доской по голове, что сделали бы на его месте вы, мужчины?.. Я спрашиваю: что?! – Длинная пауза. – И даже это Алан стерпел. Почему? Потому что он оказался сознательней меня по крайней мере в три раза! Бегоев понимал: вокруг наполненный газом баллон. Поднеси спичку – и… взрыв. Один удар кулаком, и через минуту разразится всеобщая, массовая драка, так как находившиеся рядом строители и его друзья не стояли бы в стороне. Какие последствия могли бы быть в этой сумасшедшей полупьяной драке – один бог знает.

Для того чтобы выдержать и стерпеть всё то, что выдержал и стерпел в той ситуации Бегоев, надо иметь гораздо больше мужества, человечности и сознательности, чем если бы он бросился драться. И он предпринимает последнюю попытку погасить конфликт, решив незаметно покинуть Дом культуры.

Что ещё более разумное мог предпринять человек в его ситуации? Ничего!

Всё только что сказанное мною подтверждается показаниями многочисленных свидетелей и жены подсудимого. Подтверждается тем, что спичка не была поднесена! В противном случае жертв было бы намного больше!

Прокурор требует признать его виновным в умышленном (!) убийстве. Есть ли у нас хоть одно доказательство этого?

Нет!

У нас есть доказательства того, что Бегоев намеревался уйти домой: он предупредил об этом жену и пошёл по кратчайшему пути, вдоль стены здания.

Есть ли у нас доказательства, что он напал на потерпевшего, начал драку?

Нет!

У нас есть доказательства того, что Кононов, догнав его, с криком «Стой, черно…пый! Сейчас я тебя мочить буду!» набросился на Бегоева. То есть намерение убить демонстрировал как раз погибший. Это утверждает и мой подзащитный, и музыканты, курившие на лавочке за кустами, чьи показания зафиксированы предварительным следствием.

Да, о самой драке мы знаем только со слов моего подзащитного, но ведь обвинение не представило ни одного доказательства, опровергающего эти показания. А в соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом показания подсудимого являются одним из полноправных источников доказательств.

Более того, судебно-медицинская экспертиза зафиксировала только одно повреждение головы и именно в области затылка. Ни синяков, ни кровоподтёков на лице погибшего не обнаружено, что совпадает с показаниями моего подзащитного. Бегоев отступал под ударами Кононова, пока не упёрся спиной в стену здания.

Что он мог ещё предпринять в тот момент?

Не сопротивляться?

Ждать, пока будет избит до потери сознания или убит, как обещал это сделать Кононов?

Естественно, он попытался защищаться и оттолкнул нападавшего. И не его вина, что нога потерпевшего в этот момент оказалась в луже. Тот поскользнулся, упал и ударился головой о каменный бордюр.

В чём же виноват мой подзащитный? В умышленном убийстве?

Я показал вам, что у него не было умысла не только на убийство, но и даже на драку.

В убийстве с превышением пределов необходимой обороны? Тоже нет. Методы и средства его защиты не превосходили методов и средств нападения: он не пользовался никаким оружием против кулаков потерпевшего.

Тот факт, что произошла смерть, в юридической науке носит название «казус». Случай, когда обвиняемый не желал, не предвидел и не мог предвидеть наступления особо опасных последствий, поэтому и не может нести уголовную ответственность за свои действия.

Прошу моего подзащитного в инкриминируемом ему преступлении оправдать!

Меньше всего Марк мог ожидать такой реакции зала, которая последовала через миг после того, как он замолчал.

Половина публики орала, посылая проклятия и угрозы в его адрес, но другая половина – аплодировала!

Аплодировали те, кто слушал и до кого дошёл смысл его речи, – в основном люди среднего возраста и старше. Возмущалась молодёжь, которая и не слушала, и ничего не поняла, заряженная только на одно – расправиться с убийцей.

Суд удалился в совещательную комнату для вынесения приговора. Марк стал собирать бумаги, намереваясь воспользоваться предложением судьи и незаметно покинуть посёлок.

Неожиданно к нему подошла секретарь судебного заседания и шёпотом попросила зайти в кабинет судьи. Как? Нарушение тайны совещательной комнаты – грубейший акт против отправления правосудия, влекущий безусловную отмену приговора. Но момент не для рассуждений. Заходит в кабинет судьи.

– Ну и что ты прикажешь нам делать? – хмуро спрашивает судья. – Всё понимаем: парень невиновен. Но ты же знаешь – оправдательных приговоров у нас не бывает. А если мы вынесем оправдательный приговор, никакая сила их не удержит. Будет море трупов с обеих сторон.

– Понимаю. В любом случае Бегоев пострадает. Наша задача эти страдания минимизировать. Я бы объявил о признании его виновным и назвал только номер статьи сто шестой Уголовного кодекса («Неосторожное убийство»), не поясняя публике её сути, и назначил два года лишения свободы с применением статьи двадцать пятой со значком «прим» (условное осуждение с обязательным привлечением к труду), не расшифровывая этого. Главное: слова «приговаривается к лишению свободы» зал услышит. Ну поработает Бегоев немного на стройке – он строитель и есть. Не в колонии же. А там и освободится условно-досрочно.

– М-да… Ладно. Наверное, так. А теперь давай бегом на служебный выход. Такси тебя ждёт. И ближайшие месяцы не бери дел в Березанке. А то мало ли что случится. Тебя тут хорошо запомнили. Будь здоров!

С этим напутствием Марк и уехал. Домой добрался без происшествий.

Эта история неожиданно имела продолжение.

Менее чем через год в конце рабочего дня в кабинет к Марку вошли Алан Бегоев с женой и маленьким ребёнком на руках. Алан был освобождён условно-досрочно и воссоединился с семьёй уже через восемь месяцев после суда.

Ребята принесли трёхлитровую банку мёда («с нашей пасеки») и много слов благодарности.

Марк быстро организовал чаёк, и они ещё два часа вспоминали все события того дня, решившего судьбу молодой семьи.

– В Березанке мы жили одни: ни родителей, ни родственников. Если бы Алана тогда посадили на восемь лет, как просила прокурор, и я осталась одна, вряд ли у нас был бы наш сыночек. Я и так почти каждый месяц лежала в больнице на сохранении. Спасибо вам, Марк Захарович! От всей нашей семьи и от всего сердца! – с чувством произнесла жена Бегоева. – Мы вас… всегда будем помнить!

– Конечно, будем, – прощаясь, уже в дверях улыбнулся Алан, – мы ведь и сына назвали Марком… Марик Бегоев.

Дело о краже из сельского магазина

В недалёком прошлом Марк, читая речи выдающихся адвокатов прошлого по уголовным делам, не раз встречал, как знаменитые адвокаты России выигрывали процесс, произнеся всего одну фразу.

Пытаясь представить подобное сейчас, он был уверен, что в нынешнем суде это уж никак невозможно. И тут…

В понедельник утром, как всегда после двух выходных дней, заведующая сельским магазином Зинаида Ветрова подошла к магазину и достала ключ от замка, чтобы открыть дверь.

Ключ не понадобился. Замок висел на месте, но дужка его оказалась спиленной и его легко можно было вынуть одной рукой.

– Кража, – пронеслось в голове Ветровой.

Не заходя внутрь, она вызвала сначала участкового, а потом и милицию из района. Осмотром было установлено, что воры похитили товаров на три тысячи сто рублей, что должно было квалифицироваться как хищение, совершённое группой лиц в крупном размере.

Поскольку наследили они немало, да и похищенное сбывали не особо скрываясь, задержали воров (а их было двое) довольно быстро, в соседнем районе.

Только вот дядя у одного из них оказался работником областной прокуратуры и племянника в беде не бросил.

При задержании у них обнаружили товаров из магазина на пятьсот рублей. Эту сумму хищения они (после встречи с дядей) и признали. Но не больше.

Вопреки существующей следственной и судебной практике – похитители отвечают за всю сумму недостачи (залез – отвечай) – следствие вменило ворам кражу имущества только на эти пятьсот рублей, а виновной в хищении остальной суммы – двух тысяч шестисот рублей – определили… Зинаиду Ветрову, заведующую магазином, мать-одиночку воспитывающую двоих малолетних детей.

Следствие приводило в качестве доказательств два установленных факта: 1) однажды, заколов кабана, она незаконно продавала своё собственное мясо через магазин и 2) наличие списка односельчан-должников, которые получили товары, но ещё не расплатились, на общую сумму аж двести семьдесят восемь рублей.

Какое отношение эти нарушения правил торговли (в лучшем случае дисциплинарная ответственность – выговор или увольнение) имели к хищению, у нормального человека в голове не укладывалось.

Но в голове следователя, прокурора, суда первой, второй и надзорной инстанций оно почему-то уложилось без проблем.

Три года лишения свободы, иск на две тысячи шестьсот рублей и запрет работы в торговле на пять лет – таков был приговор районного суда, «самого гуманного суда в мире». Детей определить в детский дом.

Оставалась последняя надежда – Верховный суд Украины, и Марк отправился на приём к председателю уголовной коллегии.

Приехав в Киев утром и с вокзала на такси добравшись до здания Верховного суда, он сдал свою жалобу последним – видно, другие адвокаты дежурили с шести утра.

Весь день просидел в приёмной, наблюдая, как один за другим адвокаты с воодушевлением заходят в кабинет председателя уголовной коллегии Супренко и как спустя непродолжительное время выходят обратно с одинаково потухшим взглядом: отменял или изменял приговоры Верховный суд чрезвычайно редко.

Наблюдая за коллегами, Марк всё больше убеждался, что шансы на успех у него минимальны.

«Какая-то продавщица в каком-то сельском магазине… Кому это надо?» Его надежда на положительный исход таяла с каждым часом.

Время рабочего дня подходило к концу, и вот наконец его очередь. Перед вызовом в кабинет председатель минут пятнадцать знакомится с поданными им материалами. Называется фамилия: «Рубин».

Марк входит.

Перед ним пожилой уставший человек в костюме без галстука, а на столе – стопка бумаг.

И Марк с предельной ясностью видит и чувствует, что всё уже решено, что никакого интереса его дело для председателя уголовной коллегии не представляет и что вся заготовленная заранее и сто раз выверенная адвокатская речь в одно ухо влетит, а из другого вылетит.

Тяжёлый взгляд серых глаз ползёт по лицу Марка. И, не предложив даже присесть, взглянув на его имя на жалобе, Супренко так же медленно спрашивает:

– И что же такого особенного, вы, Марк Захарович, хотите добавить к вашей жалобе, что соизволили приехать лично к председателю уголовной коллегии Верховного суда республики?

Сердце сжалось в комок: цена его ответа – судьба невинной женщины и двух её детей.

В один миг похоронив свою такую продуманную речь, он неожиданно для себя громко выпалил:

– Да ничего особенного я не скажу, Пётр Григорьевич! Зато вся Николаевская область гудит: «Теперь воровать можно. Государство воров жалеет! Всё украденное на продавцов спишут, да их же в тюрьму и посадят!»

– Что?! – во взгляде Супренко мелькнула молния. – Говоришь, «воровать можно, на продавцов спишут»?

С этими словами он резко пододвинул к себе листы жалобы, и в верхнем правом углу крупными буквами зажглось: «Истребовать дело. Супренко».

Через некоторое время Верховный суд отменил приговор районного суда.

Дело было направлено на доследование, в процессе которого воры получили по полной программе, а подзащитная Марка была освобождена от уголовной ответственности и восстановлена на работе. Её дети вновь обрели мать, и призрак детского дома навсегда исчез из их жизни.

Дело о злостном хулиганстве

Такая же простая фраза, произнесённая в другой раз на таком же приёме у того же председателя уголовной коллегии Верховного суда Украины, подарила свободу если не спасла жизнь, другому подзащитному Марка.

Однажды к нему в кабинет вошла, чуть прихрамывая, скромно одетая светловолосая молодая женщина, назвавшаяся Варварой. Она положила на стол приговор и решение областного суда, утвердившее этот приговор.

– Скажите, пожалуйста, есть ли возможность помочь моему другу? – спросила она.

Бегло просмотрев документы, Марк ответил:

– Можно обратиться с жалобой в президиум областного суда в порядке надзора, а потом в Верховный суд.

– Тогда я прошу вас заняться этим, – сказала она и, заключив договор на оказание юридических услуг, ушла.

Ознакомившись с делом, Марк выяснил следующее.

На окраине большого села в недавно построенном им просторном доме жили – не тужили Евгений Клочков вместе с женой и тёщей, которых он привёз в свой дом из другого села. Работал на Южно-Украинской атомной станции в ста двадцати километрах от дома, так что домой приезжал, как правило, на выходные.

Село хоть и большое, да всё равно – личная жизнь на виду. В общем, после года такой безоблачной жизни «доброжелатели» стали ненавязчиво намекать Евгению, что жена-то его «погуливает».

Евгений любил жену, хоть и был у неё уже третьим мужем. Долгое время он старался не обращать внимания на сплетни. Но «капля камень точит»: постепенно скандалы на почве ревности стали обычными в их доме.

Однажды, вернувшись домой в неурочное время и не застав дома супруги, Евгений спросил о ней тёщу.

– К сестре уехала, – буркнула та.

Сев на мотоцикл, Евгений помчался в село, где жила сестра, километров сорок от его дома. Увидев Клочкова, сестра удивлённо сообщила, что жены его она сегодня не видела.

Евгений вернулся домой. В душе кипел вулкан. Вошёл в хату. Жена и тёща были дома. Заметив огромный синяк на шее жены, Евгений побледнел.

– Ты… где была?

– У сестры.

– Я только что оттуда, тебя там не было.

– Так ты… шпионить за мной надумал?! Как же меня тошнит от тебя, импотент проклятый! – И тут в его адрес полился такой поток оскорблений, который привёл бы в бешенство любого мужчину.

Рука Евгения непроизвольно взлетела вверх, и, получив крепкую оплеуху, жена упала на кровать с разбитой губой. Сбоку подлетела тёща и… с разбитым носом оказалась рядом с дочерью.

Вышедший из себя Евгений вытащил на улицу телевизор, холодильник, стол и с криком «Достали с…ки!» облил всё это бензином, поджёг и уселся на лавочку около дома. На вопрос соседа «Женя, что ты делаешь?» обречённо вздохнул: «Милицию жду».

Приехавшая милиция обнаружила окровавленных жену и тёщу и сгоревшие вещи во дворе. Дело возбудили по двум статьям: уничтожение личного имущества и злостное хулиганство.

Клочков во всём признался и был отпущен до суда, дав подписку о невыезде. Домой дорога ему была заказана. Жена и тёща придумали бы что-нибудь ещё.

Поэтому он сошёлся с Варварой, работавшей вместе с ним и давно в него влюблённой. До суда жил у неё, надеясь, что всё обойдётся.

Не обошлось. Клочков был осуждён по обеим статьям, получив два года лишения свободы за уничтожение личного имущества (половина его по закону принадлежала жене) и три года за хулиганство с причинением вреда здоровью потерпевших (разбитые губа жены и нос тёщи).

На суде обе женщины так красочно живописали свои раны и так клеймили Евгения как хулигана и дебошира, что, несмотря на положительные характеристики, суд приговорил Клочкова путём частичного сложения наказаний к четырём годам лишения свободы.

И к моменту вступления Марка в это дело Евгений находился в колонии уже более года.

Оспаривать его вину в уничтожении имущества оснований не было. Сжёг так сжег. А вот с хулиганством дело обстояло иначе.

Уголовный кодекс формулировал хулиганство как «грубое нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу».

Обязателен мотив хулиганства – желание показать своё пренебрежительное отношение к обществу, своё превосходство.

Пленум Верховного суда Украины в Постановлении о делах о хулиганстве прямо указывал, что насильственные действия, совершённые не в общественном месте и вытекающие из личных неприязненных отношений, нельзя квалифицировать как хулиганство.

По мнению Марка, это и было именно то, что произошло в доме Клочкова. Ведь у него на почве ревности как раз и сложились те самые личные неприязненные отношения и с изменявшей ему женой, и с тёщей, покрывавшей свою дочь.

Удары, которые Евгений нанёс жене и тёще, никто не видел, конфликт произошёл внутри дома.

Никакого грубого нарушения общественного порядка он не совершал, как не выражал и явного неуважения к обществу.

Общества, посторонних людей вокруг просто не было. Значит, не было и хулиганства.

Всё это Марк подробно описал в надзорной жалобе, направив её в президиум областного суда. Ответ отрицательный.

Пошёл на приём к председателю областного суда. Не обратив внимания на подробные объяснения Марка, чиновник коротко заметил:

– Ну что ты ворошишь дело двухгодичной давности? Всё там нормально, всё заслуженно. Отменять приговор оснований не вижу.

Буквально на следующий день в юрконсультации неожиданно появилась встревоженная Варвара.

– Вчера получила письмо от Жени. У него в зоне конфликт с отрицаловкой, смертью угрожают. Просит, молит хоть что-нибудь сделать. Можете?

– К сожалению, председатель областного суда не прислушался к моим доводам. Последняя попытка – ехать в Верховный суд Украины, в Киев.

– Ой, а нам зарплату ещё не выдавали, у меня нет денег…

– Деньги небольшие. Я найду. Отдадите, когда сможете.

– Конечно, конечно, отдам. Не сомневайтесь. Спасибо вам! Главное – спасти Женю!

И вот Марк снова в знакомой приёмной Верховного суда, и снова вызывают одним из последних. Супренко, узнав его, улыбается:

– А… защитник селян. Прошлый раз продавщицу сельмага, а теперь сельского хулигана защищаешь? Читал, читал твои рассуждения, что хулиганства тут нет. И что на этот раз нам скажешь? О чём теперь гудит Николаевская область? Или уже не гудит?

Удивлённый его феноменальной памятью («Надо же, сколько у него просителей каждый день, а он меня запомнил») и поощрённый таким благодушным тоном, не задумываясь выдал:

– Как же не гудит? Ещё как гудит! Говорят: «Во как бабы верх взяли! Мало того, что им теперь своим мужьям изменять можно и спать с кем попало, так если мужик возмутится, то его – сразу в тюрьму, а ей, изменщице, – и дом, и всё его имущество! Значит, государство поощряет бл…ство?» Извините… Это не я, Пётр Григорьевич, это селяне так говорят.

Супренко усмехнулся.

– Ох и непростой ты хлопец, Марк Захарович. Молодой, да ранний. Знаешь, как на больную мозоль наступить. «Государство поощряет бл…ство?» Не будет этого! С доводами твоей жалобы согласен, хулиганства тут нет. Ладно. Поправим николаевских коллег.

И на второй жалобе Марка в Верховный суд вспыхнула заветная надпись: «Истребовать дело. Супренко».

Вскоре Верховный суд оправдал Клочкова по статье о хулиганстве, а поскольку за уничтожение личного имущества он отсидел уже больше половины срока, то и был освобождён условно-досрочно.

Спустя некоторое время Варвара навестила Марка на работе. Она возместила его расходы на поездку в Киев и принесла гонорар. Только радость на её лице не просматривалась.

– Варя! Что случилось? Почему грустим? По моим сведениям, ваш жених уже месяц как на воле, – удивлённо поинтересовался Марк.

– Да… он на свободе, Марк Захарович. Только жить он пошёл не ко мне. К своей жене вернулся. Сказал: «Люблю её. И весь срок только о ней и думал. А тебе спасибо, что вытащила меня из зоны. Век не забуду, если нужна будет помощь – только свистни». Но я свистеть не стану. Помирились они. Пусть живут, раз такая любовь.

Марк был в шоке. К радости заслуженной победы примешалась толика горечи: ведь девушка практически спасла любимому жизнь.

Но, с другой стороны, останься он с ней только из благодарности – вряд ли были бы счастливы. Сердцу не прикажешь. И в этом деле Марк был бессилен.

Дело Кабирова

Прошёл год. Однажды Марк проводил небольшое дело в посёлке Баштанка, где когда-то начинал самостоятельную адвокатскую практику. В перерыве получает телеграмму. Читает: «Прошу срочно перезвонить по телефону (московский номер). Заранее благодарю. Кабирова».

«Москва? Кабирова? Срочно презвонить? Странно…» – но уже через пять минут любопытство принесло его на междугородный переговорный пункт, расположенный рядом с судом. И вот в трубке властный женский голос:

– Кабирова. Слушаю.

– Добрый день! Меня зовут Марк Захарович Рубин, адвокат из Николаева. Мне передали телеграмму с просьбой позвонить вам.

– Здравствуйте, Марк Захарович! Спасибо за звонок. Я хотела бы просить вас взять на себя защиту моего сына Валентина.

– В чём его обвиняют?

– В коммерческом посредничестве. Следствие закончено.

– А где проводилось следствие?

– В Москве.

– Простите, но вы кто? – наконец решается спросить Марк.

– Вам что, фамилия Кабиров ни о чём не говорит?

– Ну, я знаю, что Кабиров – древняя дворянская фамилия. Знаю, что в Отечественную войну был партизанский генерал Кабиров, совершивший рейд по тылам фашистов из России на Западную Украину.

– Для начала – неплохо. А я – Анна Марковна Кабирова, жена этого партизанского генерала.

«Вот это да! И каким же образом жена такого известного на всю страну героя из самой Москвы узнала обо мне, начинающем провинциальном адвокате?» – мелькнула мысль.

– Простите, Анна Марковна. Я представляю ваши возможности. Вы ведь можете взять лучшего адвоката страны. Почему я?

– Я наняла адвоката из «золотой десятки» Москвы. Он изучил дело и сказал: «Вляпался парень! Помочь не смогу. Тем более что дело будет рассматриваться не в Москве, а на Украине, в Николаевской области, по месту нахождения большинства свидетелей. Ехать туда не хочу. Мне это неинтересно».

– После этого я обратилась к другу нашей семьи академику Бабию, с сыном которого вы учились, – продолжала Кабирова. – Он порекомендовал вас. А его рекомендация для меня закон. И я бы настоятельно вас просила на следующей неделе приехать к нам в Москву. Расходы оплачу. Адрес: площадь Восстания, дом один. Метро «Баррикадная». Подойдёте к дому – позвоните мне из автомата. Я встречу.

– Хорошо. Договорились.

На следующей неделе после звонка Кабировой Марк вошёл в одну из семи московских сталинских высоток, которая показалась ему сказочным дворцом: в холле – красное дерево, разноцветный мрамор.

В квартиру Кабировой поднимался на лифте вместе со звездой советского кино Элиной Быстрицкой.

Квартира удивила невиданной роскошью. Анна Марковна сразу предложила почитать обвинительное заключение, пока подъедет Валентин. Он четыре месяца находился под стражей. Идти к генеральному прокурору и просить продлить срок следствия прокуратура не решилась и освободила Кабирова до суда, взяв с него подписку о невыезде.

И вот что Марк прочёл.

Сельские жители Николаевской, Воронежской и других областей на своих приусадебных участках выращивали траву сорго. Короткими днями и длинными зимними вечерами они вязали из неё обыкновенные веники, благо зимой работы в колхозе немного.

И была только одна проблема – низкая цена на веники в местных заготовительных конторах. Поэтому селяне выбирали из своего числа людей, грузили тысячи веников в грузовые фургоны и везли их в Москву, на Тишинский и Дорогомиловский рынки.

Там сгружали на склады и сами стояли за прилавками, продавая в розницу по восемьдесят копеек. Естественно, дело шло очень медленно – тысячи веников быстро не продашь.

Судьба Валентина Кабирова складывалась по-разному. После счастливого детства в генеральской семье он поступил в Московский университет.

А на третьем курсе влюбился и женился на официантке ресторана, женщине с ребёнком. Появился свой ребёнок. И жена ежедневно пилила его, в выражениях не стесняясь: «Ну что, генеральский сынок. Сам рос как сыр в масле, а своих детей обеспечивать не желаешь?! Сколько ты ещё будешь за книжками на моей шее сидеть, студент недоделанный?!» – Скандалы следовали один за другим.

В конце концов Валентин бросил университет и устроился в отдел снабжения исполкома одного из районов Москвы. Там он быстро сдружился со своим начальником, который, уходя на пенсию, и передал ему своё «дело».

Оказалось, что те самые «веники обыкновенные» в столице были в большом дефиците. Но госорганизации не имели права покупать их у частных лиц, только у посредников – райпотребсоюзов, принимавших веники от селян.

Отыскав захудалую заготконтору райпотребсоюза, Кабиров пообещал директору выполнение плана заготовок и получил чистые бланки накладных на приём и отпуск веников.

С этими накладными он приезжал на рынки Москвы и предлагал колхозникам купить у них веники оптом по семьдесят копеек за веник.

Те соглашались с огромной радостью: во-первых, цена вдвое выше, чем дома, во-вторых, не надо мёрзнуть долгими неделями на базаре, жить в съёмной конуре и есть что попало.

Валентин тут же загружал веники в грузовые такси и вёз их в ГУМ, ЦУМ и другие крупнейшие московские магазины, где якобы от Владимирской заготовительной конторы продавал их по рублю, а то и по рубль двадцать за штуку. Тридцать – пятьдесят копеек с веника – его практически чистая прибыль.

Вскоре он познакомился с директором московской хозяйственной базы Себяновым, который с ходу предложил ему покупать все его веники, если пять копеек с веника Кабиров будет платить ему. На том и поладили.

Следствие установило, что за полтора года Валентин вместе со своим помощником, проведя сорок семь подобных сделок, «заработали» сто шестьдесят пять тысяч рублей (!) – фантастическую по тем временам сумму.

Статья Уголовного кодекса – коммерческое посредничество – предусматривала до пяти лет лишения свободы, и, учитывая размер преступного дохода, Кабиров мог реально получить все пять лет.

Имея такие деньги, Валентин с семьёй «гуляли» по полной программе. Они неделями «зависали» в лучших гостиницах Сочи и Ялты, делали сногсшибательные покупки, меняли автомобили.

Но как только Валентина арестовали, жена его тут же, сменив дверной замок, привезла в их семейное гнёздышко кавказца-бармена из Сочи, с которым у неё была давняя связь.

Она ни разу не пришла к мужу на свидание в тюрьму не передала ни одной передачи. Хищница. Щука!

Марк узнал, что в течение срока ареста дело Валентина вели шесть следователей прокуратуры. Одна из них, Татьяна, влюбилась в него без памяти, что не осталось незамеченным.

И когда Валентина освободили, он сразу встретился с Татьяной и перешёл к ней жить.

В ожидании сына Анна Марковна рассказала Марку об их семье, о её муже-герое, о книгах, которые они писали вместе. Книги Кабирова были на слуху: «За линией фронта», «Таинственная записка», «Отвоёванная весна».

Случайно обмолвилась о своих дружеских связях с первыми лицами государства: председателя Президиума Верховного Совета СССР Подгорного она называла Колей, сообщив, что он помогает ей менять автомобили «Волга».

– Анна Марковна, но как же тогда получилось, что сын такого заслуженного человека попал в уголовное дело?

И тут он услышал такую историю, что сразу вспомнились «высокие» отношения высших сановников при королевском дворе Франции, описанные Александром Дюма.

Когда Кабиров издал свою книгу «Отвоёванная весна», его секретарь, как всегда, отправила авторские экземпляры в подарок Брежневу, Косыгину, Подгорному и ещё десятку высших должностных лиц страны, абсолютно случайно позабыв включить в этот список непосредственного начальника Кабирова – министра внутренних дел.

На одном из приёмов в Кремле к Щёлокову подошёл министр обороны и в разговоре между прочим брякнул:

– Слушай, а твой Кабиров… неплохую книжонку издал.

– Какую?

– «Отвоёванная весна»… А ты что, не получал от него экземплярчик? Ну, Кабиров! Забыл про своего начальника?! Ха-ха-ха!

Какой конфуз! Какой позор! Какая «пощёчина»! И это в присутствии окружающих! Что подумают другие «вельможи»? Щёлоков затаил обиду.

Когда Александр Никонович Кабиров тяжело заболел, Анна Марковна несколько месяцев не отходила от его постели. Она искренне любила мужа и крайне тяжело переживала его уход.

На похоронах министр МВД, как и другие официальные лица, не только присутствовал, но даже был в числе тех, кто нёс гроб с телом Кабирова. Анна Марковна, вся в слезах, поддерживаемая сыном, шла за ним.

На кладбище, улучив минутку, к ней подошёл референт Щёлокова и, выразив соболезнование, предложил:

– Анна Марковна, дело прошлое, но было бы чрезвычайно правильным, если бы вы задним числом всё же отправили авторский экземпляр вашей последней книги министру внутренних дел.

Вся боль последних месяцев, всё горе утраты выплеснулись на незадачливого референта в один момент.

Трёхэтажный мат в его адрес и в адрес его шефа из уст Анны Марковны вмиг сдул референта из поля её зрения. Зато её ответ он передал Щёлокову слово в слово.

В 1977 году один из старых и заслуженных коммунистов, проживавших в селе, где процветала торговля вениками, из простой человеческой зависти накатал огромное заявление в генеральную прокуратуру о том, что его односельчане неправедным путём «гребут деньги лопатой», продавая веники на рынках столицы нашей Родины.

Вскоре на этих рынках появились милиционеры в штатском, которые, подойдя к селянам с вениками, будто между прочим спросили:

– Ну что, мужики, и как идёт торговля?

– Плохо. Ждём, когда Валик приедет.

– Какой Валик?

– Какой-какой, Кабиров.

– А зачем вам Кабиров?

– Так он же у нас всё забирает. Оптом. Правда, что-то давно не показывался. Загулял, наверное. Ха-ха! А вы-то покупать будете? Недорого отдадим. Уступим. Надоело тут стоять, домой охота.

И завертелось. Были проведены сотни допросов, собрана масса документов и других доказательств. И когда эти материалы легли на стол Щёлокову с вопросом «Как прикажете поступить с сыном Кабирова?», тот, ни на минуту не задумываясь, ответил: «По закону».

В шесть часов утра Валентина Кабирова арестовали, и он четыре месяца провёл в Бутырской тюрьме, пока следствие не закончило складывать один к одному двенадцать томов его уголовного дела.

Под стражей находился и Себянов. Пять копеек с веника, которые он получал от Кабирова, превратились в сорок одну тысячу рублей взятки, в получении которой он и обвинялся.

Валентин, добровольно заявивший об этом, был следствием освобождён от уголовной ответственности за дачу взятки согласно Примечанию к соответствующей статье Уголовного кодекса.

– Анна Марковна, но почему, как только началось уголовное дело, вы не обратились к высокопоставленным друзьям, к тому же Подгорному?

Долгая пауза. А потом, не глядя на него:

– Марк, мне честь семьи Кабировых дороже собственной жизни!

«Вот так. Сказала как отрезала. На одной чаше весов – её репутация, на другой – свобода, а может, и жизнь её единственного сына. Она выбрала первое. Что ж, не мне судить».

Наконец приехал Валентин. Красавец тридцати шести лет, умница и эрудит. Вместе с ним приехала и Татьяна, которой пришлось распрощаться с работой следователя. Карьере предпочла любовь.

Познакомились.

– Знаешь, Марик, – быстро сократил между ними дистанцию Валентин, – если б я только мог себе представить, что попаду в тюрьму и что она такая, сидел бы на хлебе и воде всю жизнь. Но я даже подумать не мог, что попаду туда! Где я, сын своего отца, а где – тюрьма! И за что?! Я убил кого-то, ограбил, изнасиловал?!

– Ну, от тюрьмы и от сумы… – не я, Валентин, придумал, как не я сочинил и сотни статей Уголовного кодекса. Ты ведь, как указано в обвинительном заключении, во всём признался. Сейчас наша задача – смягчить наказание. И, учитывая фантастическую сумму твоего дохода, избежать колонии будет ох как непросто! Я говорю вам об этом честно и сразу, так же как сказал и предыдущий твой адвокат. Так что, если передумаешь брать меня защитником, не обижусь.

– Даты чё, Марик? Тебя же сам Бабий рекомендовал! Никого мне другого не надо! Ты уж только постарайся! Отблагодарим по полной!

В конце их беседы Марк передал Валентину список документов, которые они с Татьяной должны были собрать к суду для смягчения участи Кабирова, а также банковские реквизиты коллегии адвокатов. Договорились, что тот заключит договор на защиту, и Марк уехал обратно в Николаев.

Прошло некоторое время. Вестей от Валентина не было. Деньги на защиту в Николаев тоже не поступали. И вдруг Марк случайно узнал, что уголовное дело Кабирова уже поступило в Николаевский областной суд. Это само по себе говорило о его важности, вернее, о важности подсудимого.

Дело принял судья Березинский, один из самых «непробиваемых» судей, и, изучив материалы дела, задумался: «Если я приговорю сынка известного всей стране героя к лишению свободы, а за ним кто-то стоит – мне несдобровать. Если не приговорю, а за ним не стоит никто, по протесту прокуратуры приговор отменят. Тоже нехорошо».

И судья принял соломоново решение: он возвратил дело обратно в Москву на дополнительное расследование, указав: «Следствием Кабиров был освобождён от уголовной ответственности за дачу взятки в сумме сорок одна тысяча рублей в связи с тем, что написал добровольное заявление о даче взятки. Но, поскольку это заявление сделано в день возбуждения уголовного дела, оно не считается добровольным и Кабиров должен быть привлечён к ответственности за дачу взятки в особо крупном размере».

Мера наказания – лишение свободы сроком до пятнадцати лет.

Расчёт судьи был простой. Если у Кабирова есть покровители, дело вернётся в прежнем виде. Если покровителей нет – он получит ещё и статью о даче взятки, и тогда сажать его можно, не оглядываясь на Москву.

В Москве возвращённое дело попадает к новому молодому следователю, который, не мудрствуя лукаво, буквально за две недели впаривает Валентину статью о даче взятки, утверждает у прокурора обвинительное заключение и направляет дело в Николаевский облсуд уже по двум статьям Уголовного кодекса.

Всё это время от Кабирова не было ни звонка, ни письма. И когда до дня слушания дела осталось несколько дней, он наконец позвонил.

– Маркуша, ты меня уже похоронил? – его первая фраза.

– И тебе доброго дня, Валентин! Да нет, просто я решил, что ты обратился к другому адвокату.

– О чём ты говоришь? Я же тут совсем расклеился! После того как на меня повесили ещё и вторую, «расстрельную» статью, сначала топил себя в водке, потом пытался с собой покончить – всю грудь ножом изрезал. Слава богу, Татьяна спасла, и завтра я вылетаю к тебе. Теперь одна надежда на тебя, Марик. Деньги – сто пятьдесят рублей на защиту – в твою коллегию уже отправил. Хватит?

– Хватит.

– Тогда можешь знакомиться с делом.

– Ну, спасибо за разрешение. Хорошо, что хоть не в последний день сообщил.

И вот перед Марком все двенадцать томов уголовного дела по двести листов каждый. Вполне на все пятнадцать лет лишения свободы.

И, глядя на эту груду бумаги, он отчётливо понимает: на самом деле ему нужны всего только две страницы.

Всего две: заявление Кабирова, в котором он признаётся в даче взятки Себянову – пять копеек с каждого принятого веника, – и постановление о возбуждении уголовного дела.

И есть только один способ выиграть: доказать, что первый документ появился на свет раньше второго. Что Кабиров написал своё заявление до момента возбуждения уголовного дела.

Марк сравнивает эти два документа.

Постановление о возбуждении уголовного дела написано 26 февраля в десять ноль-ноль утра.

Заявление Кабирова датировано тоже двадцать шестым февраля. Время – не указано.

До десяти ноль-ноль или после десяти ноль-ноль – неизвестно. Судьба Валентина – в этих двух документах. Обозначенных одним числом.

Час за часом он сжигает взглядом эти две бумаги. Вчитывается в их содержание. Выучивает наизусть каждое слово напечатанного на машинке текста.

Как бы он хотел, чтобы на заявлении Кабирова – пусть в самом неожиданном месте – чудом появилось время его написания. И было бы это время ранее десяти часов, то есть до вынесения постановления о возбуждении уголовного дела. Хотя бы девять пятьдесят девять.

Но нет. Таких цифр нет и взяться им неоткуда! Ведь именно на этот факт и обратил внимание судья Березинский, когда отправлял дело на доследование.

Первый день прошёл безрезультатно. Ночь – без сна, мысли не давали заснуть.

Следующий день – та же картина. Марк до буквы впитывает в себя содержание обоих документов и, как и вчера, ничего нового не находит.

Во второй половине дня начинает потихоньку читать дело дальше. Читает вполглаза. Том за томом. Страница за страницей. Допросы, документы, допросы, документы…

Документы со множеством резолюций в правом или левом верхнем углу.

«Стоп! Резолюций? Резолюций!»

В голове ярко взрывается фейерверк, а сердце начинает колотиться с бешеной скоростью: «Что я делал все эти два дня? Как всегда, читал только содержание перелистываемых документов! Точно так же и судья, и следователь, и прокурор, знакомясь с делом, читают только его содержание. И никто и никогда не обращает внимания на резолюции, написанные мелким, неразборчивым почерком, налезающие одна на другую, часто вообще нечитаемые! Да и ни к чему тратить время, когда перед тобой двенадцать томов по несколько сот страниц в каждом. Дай бог содержание документа просмотреть, ухватив его суть».

Он бросается обратно к первой странице, к заявлению Кабирова.

В правом верхнем углу вкривь и вкось разными чернилами и разными почерками наложены несколько резолюций.

Марк знает, какая ему нужна!

Он жаждет, чтоб она была!

Он молит Бога, чтоб она появилась!

И – о чудо – она по-яв-ля-ет-ся: «Рассмотреть заявление и решить вопрос о возбуждении уголовного дела. Майор…» – подпись неразборчива.

То есть, несмотря на то что в заявлении не указано время его написания, из текста этой замечательной резолюции видно, что:

1) сначала было написано заявление;

2) потом какой-то майор прочитал его;

3) потом он написал резолюцию о том, что надо сначала рассмотреть данное заявление и только после этого решать вопрос: возбуждать уголовное дело или нет.

А до этого заявления органы о даче взятки не знали?!

Следовательно, заявление сделано Валентином добровольно и от уголовной ответственности за дачу взятки он в соответствии с законом должен быть освобождён!

«Фух… Вот это да! Фантастика! Но ведь это пока только я так считаю. А как вдолбить всё это в головы судьи и прокурора?» – мозги пылали.

«Ведь если учесть, что именно Березинский предположил, а московский следователь и прокурор с ним согласились, то сейчас, доказывая судье, что он так грубо ошибся, я тем самым просто ткну его мордой в грязь? И после этого рассчитывать, что он со мной согласится, признает, что проглядел?! – Марк чувствовал, как душа плавится от беспомощности. – Но Кабиров однозначно не заслуживает такого жуткого наказания! Пятнадцать лет лишения свободы! За умышленное убийство и то только до двенадцати дают. Да… Но пытаться доказывать это – всё равно что шпагу наголо и… галопом на ветряные мельницы!»

Всё это Марк слишком хорошо понимал, но ещё лучше он понимал другое: конь уже мчит его быстрее ветра, шпага – в руке и он обязан победить эти недоступные «ветряные мельницы». Победить во что бы то ни стало!

«Что ж, главное у меня есть, – успокаивал себя Марк, – у меня есть инструмент. У меня есть оружие! А уж как применить его – зависит только от меня. Найду правильную тактику – есть шанс. Ошибусь – проиграю. Как и в любом сражении. Конечно, ждать суда и в прениях попытаться объяснить свою позицию – поражение без вариантов. Судебное следствие будет длиться долго – свидетелей много и документов тьма. Наивно полагать, что за те считаные минуты, которые мне будут отведены для речи в прениях, судья проникнется убеждением в моей правоте и откажется от собственной версии, поддержанной московским и николаевским обвинителями. Тут надо что-то другое…»

Вспомнив, что судья заядлый курильщик, Марк покупает пачку болгарских сигарет и, улучив момент, когда Березинский выходит из кабинета для перекура, тоже выходит в коридор.

Угостил судью сигаретой и прикурил свою (хоть сам не курил).

– Вы знаете, – начинает разговор, – я тут обнаружил интересную резолюцию на заявлении Кабирова о даче взятки. Получается, что оно действительно было написано до момента возбуждения уголовного дела. Да и вообще-то он парень неплохой, это жена его…

– Да брось ты, Рубин, – резко прерывает Марка судья, – Кабиров твой – не чета отцу – негодяй ещё тот! Да он за полтора года три машины сменил, и все иномарки. Посуду, из которой на своих оргиях жрали, не мыли – выбрасывали. С моим мнением и московское следствие, и московский прокурор согласились. А ты: резолюция… Какая там резолюция, вляпался твой клиент по самые уши. И снисхождения пусть не ждёт: сидеть будет, пока не состарится!

«Бух! Первый блин – жирным комом. Чёрт! Ничего, главное сейчас – не падать духом! Ещё есть целых пять дней».

На следующий день с коробкой шоколадных конфет Марк приземляется в канцелярии суда. Секретари вскипятили чаёк. Пьют, болтают.

– Девочки! И что за человек ваш Березинский?! – возмущается Марк. – Ну чистый памятник. Никаких эмоций. Никогда не улыбнётся, не разозлится. Человек в футляре.

– Видел бы ты его во время игры в настольный теннис, – перебивает его секретарь Света. – Когда мы играем, он аж из штанов выпрыгивает! Такой заводной!

«Оп-па! Я, конечно, теннисист не супер, но в юности пинг-понгом баловался», – обрадовался Марк.

– Светочка, так то ж моя любимая игра! Можешь устроить, чтоб я поиграл с вами?

– Нет проблем. Моя напарница заболела. Приходи в час дня, в обеденный перерыв. Поиграем.

В час дня Марк распахнул двери большой комнаты, где был установлен стол для настольного тенниса и несколько судей и секретарей уже разминались.

Света объявила, что играть в паре она будет сегодня с Марком, и они начали игру. Против них играли Березинский и другой судья. Немного освоившись, Марк понял, что Березинский с партнёршей играют послабее, чем они со Светой.

«Что ж, попробуем пощекотать его амбиции…»

Игру повёл так: выигрывают три-четыре очка, проигрывают столько же. Выигрывают – проигрывают. В конце тайма уступают на «больше-меньше».

Ох, как же преобразился судья, которого Марк считал сухарём! Как он сокрушался при каждой неудаче и как радовался каждому очку!

Сыграли ещё раз. Марк изменил тактику: выигрывая семь-восемь очков, к концу тайма давал Березинскому возможность догонять и в последнюю минуту – выигрывать. И как же «искренне» и громко Марк огорчался поражению!

А потный, раскрасневшийся Березинский радовался как мальчишка.

Обеденный перерыв закончился, и Марк подошёл пожать руку сопернику-победителю.

– Слушай, Захарыч (?!), классно поиграли! Завтра придёшь? – спрашивает Березинский.

– Мне тоже понравилось. Жаль, что продули. Но завтра возьмём реванш. Не сомневайтесь!

Покровительственная улыбка была ему ответом. Света ничего не спрашивала. Она играла неплохо и сразу всё поняла.

На следующий день играть явились только они вдвоём: Марк и Березинский. Играли один на один, и Марку гораздо легче было вести свою тактику.

При каждом пропущенном мяче он сокрушался, будто проиграл миллион. Зато судья расцветал так, как будто он этот миллион выиграл. Они сыграли три партии, из которых Березинский «победил» в первой и последней.

Промокнув лицо полотенцем, он подошёл к Марку, пожал руку и вдруг, хлопнув его по плечу, неожиданно спросил:

– Да… так а что ты там давеча бормотал мне о какой-то резолюции? Где она? Что в ней?

Вспыхнув от неожиданности, ещё не веря своему счастью, Марк скороговоркой выпалил:

– В правом верхнем углу заявления Кабирова о даче взятки, среди других резолюций имеется короткая, но внятная: «Рассмотреть заявление и решить вопрос о возбуждении уголовного дела». Я сам её только на третий день углядел. Но смысл не оставляет сомнений – заявление было сделано до вынесения постановления о возбуждении дела! Кроме того, в томе третьем я нашёл протокол допроса милиционера-оперативника, который прямо заявляет: «До Кабирова мы о взятках не знали». – И тут же, достав из своей папки копии первого листа заявления и страницу с допросом оперативника, Марк протянул их судье.

– Ладно. Посмотрим на досуге, – не глядя засовывает Березинский бумаги во внутренний карман пиджака. – Завтра придёшь? А то что-то твоим реваншем пока и не пахнет, ха-ха-ха!

– Посмотрим. Завтра – сто пудов – победа будет за мной!

Ах, как ему хотелось сказать, что победу, пусть пока только маленькую, промежуточную, он уже положил в свой карман. Более глубокий, чем карман пиджака судьи.

Так они и играли во время обеденных перерывов, пока не открылось слушание этого дела.

Кабиров прилетел за два дня до этого. Погрустневший, угрюмый, растрёпанный. Было видно, что он переживает. Все мысли – о предстоящем суде и бесконечном сроке заключения. Поселившись в квартире Марка, он заявил:

– Запомни, Марик, я больше в тюрьму не пойду. Насмотрелся… – И он показал большую упаковку снотворного. – Вот, видишь: выпил, заснул и… никаких мук.

Этот судебный процесс затянулся на три недели. Первые дни – в Николаеве, а потом в сельском районе, где проживало большинство свидетелей, торговавших вениками с помощью Кабирова.

Обвинение поддерживал зампрокурора области, убелённый сединами юрист, умница и интеллигент.

Работа изо дня в день в крохотном посёлке сблизила участников процесса: судью, его секретаря, прокурора и Марка. Они вместе завтракали, обедали и ужинали в местном кафе, жили в одной допотопной гостинице.

И хоть о деле не говорили, человеческие отношения невольно стали ближе.

За это время Марк собрал целый ворох материалов, в которых разъяснялось, в каких случаях заявление о даче взятки следует считать добровольным: 1) постановление Верховного суда Украины; 2) конкретные дела, решённые Верховным судом; и 3) статьи видных учёных юристов, подтверждавших его позицию. Нужные абзацы ярко выделил, и они сразу бросались в глаза.

Разложив всё это в наиболее читабельном порядке, он однажды за ужином, оставшись вдвоём с прокурором, предложил:

– Товарищ прокурор, вы знаете, я начинающий адвокат. Дело Кабирова особой важности и находится на контроле Министерства юстиции. Каждую неделю я отчитываюсь о его ходе перед Президиумом коллегии адвокатов. Скоро прения сторон. Вы опытный профессионал, у вас за плечами десятки, если не сотни подобных дел. Пожалуйста, посмотрите эти материалы, и единственное, о чём я прошу: скажите, правомерно ли с моей стороны занять такую позицию защиты? Очень не хочу опростоволоситься в таком резонансном деле.

Брови прокурора поднялись, но документы он взял и пообещал через пару дней дать ответ. И действительно, возвращая папку, заметил:

– А вы неплохо поработали. Ваше мнение заслуживает тщательного анализа.

Вот! Ведь это то, что и было надо!

Ведь для чего он заранее всунул прокурору обоснование своей позиции?

А для того, чтобы после прочтения такой массы юридического материала в пользу добровольности заявления Кабирова она отложилась в его голове ещё до начала их поединка в судебных прениях и вызвала сомнения в правильности обвинения.

Приближался день окончания судебного следствия. Марк с Валентином жили в одном номере районной гостиницы. Как-то утром, выйдя из ванной комнаты с зубной щёткой в руках, Валентин неожиданно спросил:

– Марик, послушай, а что мне делать с этими бумажками?

И он протянул три больших листа бумаги, убористо исписанных мелким женским почерком, на которых перечислялись десятки изделий из хрусталя: люстры, посуда, статуэтки. Их размеры и стоимость. Всего на сумму более пятнадцати тысяч рублей! Внизу дата и чья-то подпись.

– Это что?

– Ты понимаешь… меня арестовали в шесть утра. А обыск провели только в десять. Жена успела до обыска перенести весь наш хрусталь в квартиру соседки с нижнего этажа, а у меня с ней всегда были хорошие отношения. Когда через четыре месяца меня отпустили под подписку о невыезде и я, купив шампанского, пришёл домой, жена прогнала меня, не отдав даже тряпки и обувь и пригрозив вызвать милицию, – продолжал Валентин. – Расстроенный, я спустился вниз, в квартиру соседки, с которой раньше дружили. Мы выпили шампанское, потом она принесла коньяк. Я расчувствовался, расплакался – даже с дочкой повидаться не пустили. И тут соседка проговорилась: хрусталь-то наш, как оказалось, у неё находится! Но отдаст она его нам только по обоюдному согласию. Как разделим, так и отдаст. И сколько я ни уговаривал её вернуть мне хотя бы половину – ни в какую. Но она дала мне копию расписки, которую моя бывшая жена её написать заставила, оставляя у неё хрусталь. Вот эти три листа бумаги. Соседка расписалась и вручила мне как свидетельство того, что себе она его забирать не собирается.

– Валик, а ты надеешься, что получишь хоть что-нибудь из этого списка «по обоюдному согласию»?

– О чём ты говоришь?! Да бывшая скорее удавится! Конечно, нет.

– Ну тогда у тебя есть возможность сделать уникальный жест на завтрашнем процессе.

И после этого Кабиров битый час репетировал перед зеркалом роль, которую на следующий день он с блеском и исполнил.

На вопрос судьи «Имеются ли у подсудимого заявления, добавления или вопросы перед окончанием судебного следствия?» Кабиров встал и хорошо отрепетированным голосом взволнованно произнёс:

– Граждане судьи! За эти три с небольшим недели я прожил жизнь более долгую, чем за все прошедшие тридцать шесть лет. Долгую не по времени, а по переосмыслению того, чему меня учили с детства: что такое «хорошо» и что такое «плохо». Я осознал, что последние годы жил абсолютно неправильно! Я стремился совсем не к тому, к чему должен стремиться каждый советский человек. Наваждение лёгкой наживы вскружило мне голову и всячески поощряемое моей бывшей женой в конце концов привело меня на скамью подсудимых. Я глубоко раскаиваюсь в содеянном и хочу хотя бы частично загладить свою вину – вернуть государству имущество, нажитое мною незаконным путём. Я вручаю вам расписку соседки по квартире, из которой следует, что у неё сейчас находится имущество на пятнадцать тысяч рублей, ранее принадлежавшее мне. Я выдаю его государству с чистым сердцем, и огромная тяжесть снимается с моей души! Это всё.

В зале – оглушительный взрыв тишины.

И судья, и народные заседатели, и прокурор прекрасно знали, что в девяноста девяти случаях из ста подсудимые, несмотря ни на что, перед лицом угрозы стараются утаить и сохранить хотя бы какую-то копейку для того, чтобы можно было на что-то жить и содержать семью, когда закончится срок.

А тут подсудимый сам, по своей воле отдаёт государству последнее, что имеет, да ещё и в таком размере! Редчайший случай!

Первым опомнился прокурор. Он встал и заявил, что деятельное раскаяние Кабирова обязательно будет учтено при назначении меры наказания.

«Есть! Сработало!» – возликовал про себя Марк.

И действительно, в прениях прокурор выступал очень коротко. Он хоть и просил признать Валентина виновным, но попросил приговорить Кабирова только к пяти годам лишения свободы (ниже низшего предела) из пятнадцати, предусмотренных санкцией.

Речь адвоката заняла сорок минут. В ней Марк сделал подробнейший анализ юридической составляющей дела. Разжевал до мельчайшей консистенции факты, указывающие на то, что заявление Кабирова было сделано до того, как милиция об этом узнала, то есть до возбуждения уголовного дела.

Затем подробно остановился на личности подзащитного. Зачитал массу положительных характеристик, начиная со школы, института, места работы и места жительства.

И конечно, красочно высветил дарение государству имущества на пятнадцать тысяч рублей (а ведь на такие деньги можно было лет на десять забыть о работе).

В заключение Марк просил оправдать Кабирова по статье о даче взятки, а по статье о коммерческом посредничестве определить меру наказания, не связанную с лишением свободы.

«Такому человеку тюрьма не нужна! Его исправление вполне возможно без изоляции от общества!»

Суд удалился в совещательную комнату. Совещались они часа три. После этого судья огласил резолютивную часть приговора: Себянова, который, будучи должностным лицом, занимавшим ответственное положение (директор хозяйственной базы), не признал свою вину, за вымогательство и получение взятки в особо крупном размере приговорить к двенадцати годам лишения свободы; Кабирова – по статье о даче взятки оправдать, по статье «Коммерческое посредничество» приговорить к двум годам лишения свободы условно с обязательным привлечением к труду на стройках народного хозяйства.

Татьяне, жене Кабирова, которая привезла ему целый ворох вещей, необходимых для заключённого, пришлось везти их обратно в Москву. Вместе со своим непутёвым мужем. Целым и невредимым. И конечно же, совершенно нетрезвым. Его еле загрузили в вагон, где он сразу уснул, оглашая всё вокруг громким храпом.

«Добрых снов, Валентин Александрович, сын партизанского командира, Героя Советского Союза! Нож гильотины, просвистевший рядышком с твоей головой, чуть-чуть не задел её. А чуть-чуть, как у нас говорят, не считается…» – философствовал Марк, махая рукой счастливой Татьяне, улыбающейся ему через стекло вагона.

Анна Марковна на суде так и не появилась. Видно, не верила она в благополучный исход дела и не хотела присутствовать в момент, когда её сын получит длительный срок. Не дай бог – попадёт в прессу.

Ведь, как заявила она при первой их встрече, мне честь семьи Кабировых дороже собственной жизни!

Теория и практика джунглей

…Приятные воспоминания убаюкали Марка, а проснувшись, он первым делом показал Николаю ходатайство о помиловании.

Читая ходатайство, Николай так разволновался, что к завершению глаза его стали влажными.

– Спасибо, Марик! Век не забуду! Думаю, такое точно сработает. Наверняка…

– И ещё не забудь: пусть жена подключит всех знакомых и родственников, чтоб депутат Верховного Совета это ходатайство поддержал. Вот тогда будет наверняка.

– Да помню я, помню. Ладно, давай ешь свою кашу а потом я тебя учить буду, – пряча ходатайство между своими бумагами, всё ещё растроганным голосом проговорил Николай.

Он оказался бесценным источником информации и «профессором», обучившим Марка многим премудростям тюремного быта, а главное – отношениям между зэками. Их понятиям, стилю поведения. Что можно говорить и делать, а чего нельзя.

Конечно, всё предусмотреть было невозможно, но фундамент, базис таких важных для него знаний Марк получил. И главный среди них: «Не верь! Не бойся! Не проси!»

«Не верь» – потому что в преступном мире обмануть и получить выгоду одобряется однозначно. Если позволил себя обмануть, значит, ты лох, глупец, слабак.

«Не бойся» – хочешь выжить, не показывай страх. Иначе затопчут или даже «опустят». Покажешь дух, бесстрашие (хоть страх и разрывает тебя изнутри) – даже если и изобьют, заслужишь уважение, а в дальнейшем и поддержку (если повезёт).

«Не проси» – просить означает проявить слабость. Просить вообще не принято. Проявишь себя – и тебе помогут. Если сочтут нужным.

И ещё: он не раз упомянул, что и в тюрьме, и на зоне надо не семь, а тысячу раз подумать, прежде чем сказать слово. Потому что за слово надо «отвечать»! И поэтому молчание здесь даже не золото. Молчание – бриллиант! В сто каратов!

«Университеты» Николая Марк запомнил на всю жизнь.

Пришёл август. Последний месяц лета.

Его уходящая нежность была доступна только в тот час, когда их выводили на прогулку, да и то в пределах четырёх замызганных бетонных стен и ржавой железной решётки, нависавшей над всем периметром тюремного дворика размером восемь на десять метров.

Он мерил это пространство неторопливыми шагами вдоль и поперёк, и вместе с плывущими над ним молочными облаками в крупную рыжую клетку одна за другой выплывали строчки песни об уходящем лете:

Ударит внезапно судьба по глазам горя плетью.

С кем радость делил – как их чётко фильтрует бедой…

Их лица,

как будто последние дни уходящего лета,

Печально

прощальной плывут чередой.

Надолго-надолго укутана жизнь чёрным пледом —

Не каждый теперь поспешит руку мне протянуть.

Их лица,

как будто последние дни уходящего лета,

Которых

уже никогда не вернуть…

Кто верен мне был, что я вам оставляю в наследство?

Любви огорченья и дружбы терновый венец…

За то,

что в смертельно-холодный буран уходящего лета

Мне жизнь спас

костёр ваших верных сердец.

А осень срывает с деревьев златых эполеты —

Вот так же бесстрастно разжалован нынче и я…

Звездою,

рождённой в безлунной ночи уходящего лета,

Надежда

мне ласково будет сиять…

А после прогулки – снова стылая духота тесной камеры и ползущие черепашьим шагом часы в ожидании новых неприятностей.

Время от времени Маркадёргал надопрос новый следователь – белобрысый нагловатый парень, чуть младше Марка. Верноруб укатил в командировку, и блондин заменял его.

Следак в первую же их встречу без слов, одним взглядом, в котором сквозило холодное презрение, дал понять: «Адвокат, мы с тобой по разные стороны баррикад».

Первый раз – на очной ставке с Любой. Марк видел, что она угнетена и расстроена. Чувствовала себя явно не в своей тарелке. Отвечала на вопросы коротко, отворачивая глаза: да, такого-то числа, в такое-то время вручила адвокату Рубину Марку Захаровичу пять тысяч рублей для передачи следователю Мудко, чтобы облегчить судьбу матери.

«Раз Люба признаётся, что дала взятку, и при этом не арестована, значит, её освободили от уголовной ответственности в связи с добровольным заявлением о даче взятки. Так же, как недавно Кабирова», – с горечью думал Марк.

Последние сомнения в том, что это Люба сдала и его, и Володю, отпали.

Опустошённый, еле переставляя ноги, Марк вернулся в свою камеру, и нескончаемые часы ожидания в полной тишине потянулись снова. Стемнело. Ни есть, ни спать он не мог. И под утро снова рухнул в самобичевание, ещё сильнее растравляя душу: «И почему опять, второй раз, я плюхаюсь в одну и ту же лужу? С разбега наступаю на одни и те же грабли! Зачем иду на этот жуткий риск? Отец тоже делал добро людям. Бескорыстно, но без всякого риска. У меня же чувства отключают разум. Стирают его на время. Как в этот раз, так и в предыдущий, семь лет назад, когда кинулся помогать другу с поступлением в институт культуры…»

Поступление в институт культуры

Встретившись с Марком в Дубнах сразу после армии и узнав, что тот собирается ехать в Харьковский юридический, Лёва Липович пригорюнился.

Дело в том, что нормально учиться в школе возможности у него не было – Лёва рос сиротой и надо было работать, чтобы прокормить себя и больную мать. Кое-как окончив восемь классов, он поступил на заочное отделение в музыкальное училище, работал и одновременно посещал вечернюю школу, где учёба была формальной.

Марк понимал, что, если друг останется работать музыкантом в Дубнах, нормального будущего ему не видать: во-первых, зарплата небольшая, во-вторых, пьянство засосёт его – не выбраться. Многие музыканты спивались в хлам.

Поэтому Марк и предложил Лёве поехать вместе с ним в Харьков и попробовать поступить в институт культуры.

– Музыку-то я сдам. Но сочинение, история, русский язык и литература – без понятия. В школе толком не учил, а сейчас тем более забыл. И что знал, и чего не знал, – отбивался Лева.

Вспомнились их дни в армии, мечты о будущем, забота и помощь друга в голодные дни. «Оставлять его одного в Дубнах было бы предательством, – подумал Марк, – ведь он же не виноват, что с малолетства пахал как проклятый. Я должен, должен ему помочь».

– Не боись! Я сам сдам эти экзамены за тебя, – неожиданно выпалил он, – прорвёмся!

Приехав в Харьков, Лева отнёс документы в институт культуры.

Первый экзамен – музыку – он сдал блестяще и, положив в свой багаж первую пятёрку, отправился вместе с Марком на его главный, решающий экзамен по истории СССР, который, к счастью для них обоих, завершился успешно.

На следующий день Лёва должен был писать сочинение, хотя для него гораздо легче было бы взобраться на Эверест. Поэтому после сдачи Марком своего экзамена по истории и «обнадёживающего» разговора с деканом они поехали к Рите домой.

Дома никого не было, и вот тут начались приготовления к тому, на что, наверное, решился бы далеко не каждый.

Лёва сел за стол и каким-то образом отклеил свою фотку с экзаменационного листа. Это фото было скреплено круглой печатью: третья часть печати – на белом поле фотографии, а две трети – на экзаменационном листе, на котором это фото наклеено.

Затем на место своей он вклеил фотографию Марка с таким же полукругом белого поля, на котором должна стоять такая же треть печати.

– И где мы возьмём печать института культуры? – спросил Марк.

Ответили «золотые руки» его друга: он взял прямоугольную фиолетовую стиральную резинку, разломал надвое тонкую пластинку лезвия безопасной бритвы и его кончиком аккуратненько вырезал на резинке и контур печати, и каждую буквочку, которая была на его фото, отклеенном только что. Получилось с первого раза.

Перепробовал несколько чернил, после чего одним из них заполнил вырезанную часть печати на резинке. Сначала – оттиск на чистом листе бумаги, а затем он прислонил резинку к белому полю на фото Марка. Буквочки и полукруг точно совпали с частью печати на листе.

«Левша», а не Лёва!

Получился экзаменационный лист Льва Липовича с фото Марка, как будто оно всегда там и было.

И уже на следующий день Марк написал сочинение в институте культуры. Писал быстро, проверил наспех. Нервничал. Результат – четыре балла. Затем сдал историю: отлично.

Последний экзамен – русский язык и литература устно. Лёва сообщил, что после этого забирают экзаменационные листы. И?..

Пришлось возвращать на место его фотографию и идти сдавать экзамен с лицом в экзаменационном листе, похожим на Марка примерно так же, как Элвис Пресли – на Майкла Джексона.

Русскую литературу Марк помнил ещё со школы, специально не готовился, но вопросы в билете попались лёгкие. На вопрос «Ранние произведения Горького» он мог отвечать, цитируя дословно.

Заметил, что другие абитуриенты, отвечая довольно скромно, получали неплохие оценки. И если бы и Марк отвечал попроще, ничего бы не произошло. Но… «Остапа понесло…»

Когда на вопрос «Ранние произведения Горького» он стал сыпать цитатами не останавливаясь, то вдруг с ужасом увидел, как женщина-экзаменатор протягивает руку, берёт со стола его, вернее, Лёвин экзаменационный лист, открывает его на первой странице и… взгляд на фото – взгляд на Марка, взгляд на фото – взгляд на Марка. Её ассистентка тоже заглянула в лист и тоже стала как-то странно на него смотреть.

Сердце заколотилось так, что хоть держи обеими руками.

Пот струится по лицу и справа, и слева.

Сообразив, Марк достаёт платок и, не переставая отвечать, отворачивается то вправо, то влево, якобы вытирая пот, а на самом деле прикрывая лицо рукой и платком. Потом будто нечаянно роняет ручку, ныряет под стол и долго-долго её ищет.

«Заметят или нет? Поднимут крик? Вызовут милицию?» – мысли сжигали мозг.

Вечно сидеть под столом он не мог. И когда вылез пред светлые очи экзаменаторов, они таращились на него так, будто увидели инопланетянина.

«Конец фильма! Бежать!» – напрягся Марк, готовый вскочить. И в тот же миг голос преподавателя:

– Прекрасный ответ, Лев! Сразу видно, что вы любите русскую литературу. Держите ваш экзаменационный лист. Можете идти.

Дважды им повторять не пришлось. Через секунду он уже был у выхода из аудитории и, сбросив с души гору сдал Лёвин экзаменационный лист в приёмную комиссию. (Хорошенькое начало юридической карьеры!)

В итоге Лев «набрал» девятнадцать баллов из двадцати и стал студентом Харьковского института культуры.

К его чести, в дальнейшем учился он прекрасно. Сам получал свои пятёрки и четвёрки, доказав тем самым, что в институт он попал не напрасно, и окончил его одним из лучших студентов.

…Воспоминания прервались очередным вызовом на допрос. Тот же молодой и наглый следователь, заменявший Верноруба, снова встретил его таким взглядом, будто Марк вырезал всех его родственников.

До этого момента Марк ничего не знал о своей семье. Решил спросить:

– Я хотел бы узнать о семье, как она там? И позвонить жене…

– Рубин, какой звонок, какая семья? Нет у тебя больше семьи! Забудь! Жена от тебя сразу отказалась! Когда мы её допрашивали, она сказала, что никогда тебя не любила, с зэком никаких дел иметь не желает и подаёт на развод. У неё в роду судимых не было и не будет. Тем более, что сын тебе… не родной!

Болью рвануло сердце. Марк застыл: «Как так? За что?»

«Да, первое время у нас не складывалось. Но в последние годы отношения были безупречны: Лера с нетерпением ждала меня с работы, не дай бог опоздать – всех знакомых обзвонит. Переживала за малейший пустяк. Была намного нежней и ласковей, чем вначале. И тут?..»

Предательство жены, с которой прожиты тысячи дней, было намного больнее, чем предательство цыганки Любы. Сердце плавилось от горя. Ведь он потерял не только жену. Потерял и ребёнка – своего первого и любимого сына!

Вернувшись в камеру, камнем упал на нары. Николай понял, что случилось что-то страшное, и с вопросами не лез.

«Лера, Лера, неужели это правда? Я не могу, не хочу верить! Ведь, казалось, ты так любила меня! И я никогда не обидел тебя ни одним словом. А Владик? Он стал мне таким же родным, как и тебе! Как это можно?! Ну ладно, в обычной, повседневной жизни… всякое бывает. Но предать сейчас, в такую минуту, когда я – на волоске между жизнью и смертью… Зачем ты своими же руками рвёшь этот волосок? Рушишь семью… А ведь я тебе так верил!» – мысли и образы прошлого терзали душу.

«Лера, Лера…» – и то ли наяву, то ли во сне он вдруг увидел себя – студента, – приехавшего летом в Николаев на трёхмесячную стажировку. Увидел и с головой окунулся в первые дни знакомства с будущей женой.

Неожиданное знакомство

Николаев. Закончились два месяца стажировки Марка после третьего курса в милиции и в суде. Закончилась и полукурортная жизнь в Корабельном районе, в гостеприимном доме Паши Орловского.

Последний месяц стажировки проходил в прокуратуре, в центре города Николаева.

Сказать, что ему понравился Николаев, – ничего не сказать. Марк был абсолютно очарован его необычайным южным колоритом: уютными белыми хатками, широкими чистыми прямыми улицами, снежным цветом акаций и дефиле кареоких красавиц по центральной пешеходной улице Советской.

День уснул, и над вечерним Бугом

Алым пламенем расцвёл закат.

Заколдованным струится кругом

Южной ночи аромат.

На акациях луны творенья —

Гроздья белые цветов.

И под небом, где не властно время,

Гордо властвует любовь! —

первая песня, навеянная южным ветром и романтическими впечатлениями.

Поселился он у Ольги Михайловны, дальней родственницы своей мамы.

Она оказалась доброй, заботливой худенькой седой старушкой, которая жила в двухкомнатной квартире со своим неженатым сыном Борисом – спокойным кареглазым крепышом лет сорока.

Марк быстро подружился с дальними родственниками, и через пару дней они общались так, будто знали друг друга всю жизнь.

Прокуратура находилась рядом, и из стажировки в ней Марк практически ничего не вынес. За исключением ящиков с овощами и фруктами, которыми с ним делился руководитель стажировки – помощник районного прокурора – после посещения в выходные дни своих «подшефных» колхозов точно так же как это делали следователи в Корабельном районе.

Ящики Марк отдавал родственникам, чему они, привыкшие жить на одну пенсию и одну зарплату, были чрезвычайно рады.

Ольга Михайловна уже не работала и помногу общалась с ним в свободное от домашних дел время. Среди прочих тем она подробно рассказывала о своей семье.

Особенно много он услышал о Валерии, любимой внучке Ольги Михайловны. Она была замужем за инженером намного старше её. По словам Ольги Михайловны, тот совсем не любил Леру.

Несколько месяцев назад у Валерии и её мужа родился сын Владик, который, по словам его бабушки, интересовал отца не больше чем прошлогодний снег.

Ольга Михайловна каждый день с болью в голосе рассказывала, как муж обижал Леру, в том числе и когда она была беременна. И эти рассказы, повторяющиеся изо дня в день, невольно будили в сердце Марка жалость к незнакомой внучке такой хорошей и доброй бабушки.

Затем Ольга Михайловна показала альбом с фотографиями, на которых Валерия выглядела красавицей: правильные и тонкие черты лица, аккуратненький носик, огромные карие глаза, пухлые бантики губ.

Красивых жалеешь больше. И откуда ни возьмись влетела мысль: «Вот возьму и женюсь на ней. И всем будет хорошо: и мне, и Лере, и бабушке».

Лера нагрянула внезапно вместе с подругой – «проведать бабушку» (хоть пирожков почему-то не принесла). И Марк отметил, что оригинал оказался лучше фотографий.

Это не было любовью с первого взгляда, но Лера ему понравилась. На следующий день позвонила её мать и пригласила к ним в гости.

Их военный городок располагался в густом парке, в котором после знакомства с родителями они с Лерой гуляли вечером больше часа. И Марк предложил сходить в кино на следующий день.

– Если мама согласится посидеть с Владиком, – ответила она.

Мама была не против. После фильма они опять долго гуляли. Лера рассказывала о разных эпизодах своей неудавшейся семейной жизни, а у Марка перед глазами почему-то проносились лихие картины к тому времени прошедших разудалых свадеб его друзей: Вити Белого, Коли Гарина, Толика Плоткина.

«А что же я? Чем хуже?» – сквозила мысль.

И перед самым расставанием в тиши ночного парка вдруг прозвучало:

– Лера, а выходи за меня замуж! – сказал и сам испугался.

После глубокой паузы она напомнила, что, вообще-то, ещё замужем, но в то же время обещала подумать.

– А я и не тороплю. До отъезда в Харьков ещё три недели, и у нас будет время познакомиться поближе.

С того вечера он каждый день после стажировки мчался к Лере домой и проводил все вечера с ней и её маленьким сыном.

Марку сразу понравился солнечный улыбчивый бутуз Владик, так радостно реагировавший на любого, кто ему улыбался.

Марку нравилось наблюдать, как Лера в домашнем халатике возится с ним, пеленает, кормит, играет.

И эта атмосфера – «мадонна с младенцем», в которую он попал впервые, наполняла душу неведомым ранее теплом и умиротворением.

Марк больше не упоминал о своём предложении. Ведь действительно неизвестно, как пройдёт её встреча с мужем после завершения командировки. Но о том, чтобы он звонил ей из Харькова почаще, Лера попросила сама.

Получше узнать друг друга так и не получилось.

Марк о себе рассказывал больше, она о себе – только в общих чертах, и, кроме того, что Лера – филолог, но работает в детском саду, а также многочисленных историй, как муж не любил и обижал её, он больше так ничего и не узнал.

Четвёртый, последний курс учиться приходилось поусерднее. Но почти через день с переговорного пункта летели звонки в Николаев. Буквально пару минут, но они в достаточной мере поддерживали ту невидимую нить, которая протянулась между ними с момента знакомства.

Сентябрь, октябрь, ноябрь.

В ноябре Марк загремел в инфекционную больницу с желтухой. На три недели. Попросил Юру Свирского сообщить Лере, что временно звонить не сможет. Частенько ребята приходили проведать его, но общаться с ними получалось, только выйдя на балкон палаты, расположенной на втором этаже. Внутрь больницы никого не пускали.

Однажды слышит со двора знакомый голос Юры. Выходит на балкон и видит: внизу стоит… Валерия.

За время пребывания в её доме Марк успел неплохо познакомиться с её матерью. Властная, деспотичная и не признающая иных мнений, кроме своего.

Ни подполковник-муж, ни Лера даже и не пытались с ней спорить. Отношение ко всем домочадцам – холодная строгость без сантиментов. Не раз приходилось слышать в ответ на просьбу Леры побыть пару часов с Владиком:

– Ты не для меня его рожала.

Поэтому, увидев съёжившуюся на пронизывающем ноябрьском ветру Леру во дворе харьковской инфекционной больницы, первое, что подумал: «Как же она вырвалась из дома? В другой город? Ко мне?»

Это уже был другой уровень отношений.

Оказалось, сообщение Юры о том, что некоторое время Марк звонить не сможет, не на шутку встревожило Леру и она решила выяснить всё сама.

Между прочим сообщила, что, встретив мужа из командировки, объявила ему, что подала на развод. Он не возражал.

Свадьба

В марте Марк с Лерой отнесли заявление в николаевский загс и свадьбу наметили на май, как раз перед выпускными экзаменами.

Из Николаева Марк поехал домой, в Дубны, рассказать родителям о своём решении. Он ещё не закончил говорить, как понял, что сейчас произойдёт что-то страшное.

Никогда прежде ему не приходилось видеть отца таким. Несколько часов подряд он просил, кричал, уговаривал Марка не делать этого, приводя массу аргументов. Он был категорически против.

Несколько дней Марк пытался убедить его согласиться – бесполезно. «Тебе будет плохо. Жизни не будет!» – твердил раз за разом отец. И только после двухдневных уговоров отец дал своё согласие.

Марк приехал в Николаев за два дня до свадьбы. Обсуждались последние детали.

И вдруг они с Лерой как начали спорить! По мелочам: заказывать шампанское в загсе или нет, бить бокалы «на счастье» или нет, кого куда посадить за столом, как принимать его друзей на следующий день… Это было ужасно.

В какие-то полдня прояснилось, что они совсем разные: поэзия и проза, романтик и прагматик. И никто не хотел уступать. Споры переросли в ссоры.

И в ночь перед свадьбой дошло до того, что Марк, взорвавшись, крикнул: «Всё! Хватит! Свадьбы не будет! Лучше раньше, чем позже!»

И это притом, что с десяток его друзей, приехавших из разных городов, уже ждали в военной гостинице в ожидании завтрашнего торжества. А вот родители приехать не смогли – заболела мама.

Почти всю ночь Марк не спал, твёрдо намереваясь завтра же уехать обратно в Харьков. И вдруг в семь часов утра отец Леры позвал его к телефону – междугородный звонок. И такой родной папин голос:

– Сынок, мы с мамой поздравляем тебя с самым главным днём в твоей жизни и желаем, чтобы в твоей семье всё было так же хорошо и по-доброму, как всегда было у нас! Помни: хоть приехать не получилось, но мы – с тобой!

У Марка, как удавкой, перехватило горло: «Папа, родной… Если бы ты только мог представить, что у меня сейчас в душе! Ты так пытался отговорить меня не делать это, но сейчас… Я же убью вас, вдруг отказавшись от свадьбы, на которую ты отдал мне последние деньги. И что ты подумаешь о своём сыне, у которого семь пятниц на неделе: "Истерик?!" И будешь прав. Не по-мужски это».

Он понял, что не хватит ни сил, ни совести объявить папе о том, что отменил свадьбу. Не смог. Слабак!

Судьба вела его по своему пути, известному только ей.

Друзья, конечно же, не подвели. Свадьба удалась на славу!

Витя Белый, Толик Плоткин, Лёва Липович, Коля Гарин, Гена Маневич и Юра Свирский залили зал каскадом стихотворных тостов, юморных сценок, песен и танцев так, что николаевским друзьям Валерии только и удалось, что «украсть невесту», на поиски которой ушла уйма времени.

Так на правой руке у Марка заблестело первое тоненькое золотое колечко, с которым он и вернулся в Харьков сдавать госэкзамены.

В это же время, отправив в министерство копию своего свидетельства о браке и просьбу изменить назначение в адвокатуру с Волынской области на Николаевскую, засел за подготовку к госэкзаменам, которые и сдал успешно, получив красный диплом.

Николаев

Семейная жизнь в солнечном Николаеве началась, как говорят на Украине, «в приймах», в квартире родителей жены.

Молодожёны спали на диване в гостиной, куда в самое неподходящее время ночью без стука любила врываться Лерина мама, всегда находя предлог.

А через пару месяцев Марк отправился на стажировку в посёлок Казанка, где когда-то располагался казацкий полк и вместо названий улиц остались номера казацких сотен: Первая сотня, Седьмая сотня и так далее.

Жена с сыном оставались жить в Николаеве. Зарплата стажёра – шестьдесят рублей, половину из которых он отсылал Лере и Владику Снял комнату в домике у старушки и, чтобы как-то прожить, организовал вокально-инструментальный ансамбль в крошечном Доме культуры, где они играли на танцах по выходным. Но всё равно жилось впроголодь.

Казанка располагалась в ста двадцати километрах от Николаева – к семье не наездишься.

Но по окончании обязательных шести месяцев стажировки Марка перевели адвокатом в посёлок Баштанка в шестидесяти километрах от города. И бывать в Николаеве, где они с Лерой сняли комнату, он мог теперь уже каждый выходной день.

Искреннюю радость доставляла возня с маленьким Владиком, который стал ему любимым сыном, а Марк ему – настоящим отцом. Первый ребёнок. Первые шаги. Первые слова. Первое «папа». Это прорастает в душе навсегда.

К сожалению, общение с женой радовало мало, они действительно были разными. Дней, когда ссорились, было не меньше, чем дней, когда этого не было.

Жизнь уверенно катилась к разводу, и спустя год после свадьбы они подали заявление в загс. После этого полагалось ждать три месяца, и только потом оформлялся развод.

Два месяца истекли. И вдруг в гостях у Марка неожиданно впервые появился Сергей, брат Леры.

Он с ходу огорошил рассказом, что у Валерии возник кавалер – офицер из Владивостока. Тот успел познакомиться и понравиться её родителям и настойчиво зовёт Леру замуж.

Странно: если до этого Марк спокойно ждал развода, то сейчас, когда он услышал о сопернике, всё в его душе перевернулось. А мысль о том, что маленький Владик станет называть папой чужого мужика, добила совсем.

– Тебе надо ехать, если хочешь сохранить семью, – последние слова Сергея перед прощанием.

И конечно же, в следующий выходной Марк появился в Николаеве. Пришлось изрядно потрудиться, прежде чем Лера согласилась забрать заявление назад.

Сыграло роль и то, что ему наконец удалось добиться перевода из Баштанки в одну из юрконсультаций города Николаева.

Они сняли квартиру рядом с домом родителей жены. Отношения налаживались постепенно, но неуклонно. Последние годы они были уже порядком лучше и теплей. И этому во многом способствовала обоюдная любовь к улыбчивому и белокурому ангелочку Владику.

Им даже удалось съездить за границу, в Болгарию.

Страна как раз отмечала столетие со дня освобождения её Россией от турецкого ига, и на дорогах красовались огромные плакаты: большой русский солдат в зелёном мундире, перехваченном белыми лентами, и с длинной штыковой винтовкой ведёт за руку маленькую болгарскую девочку в яркой национальной одежде.

София, Пловдив, Велико-Тырново, Шипка – Болгария с её прекрасным морем, песчаными пляжами курортов, а также горами, плотно укутанными густыми изумрудными лесами, показалась им сказочно красивой, куда хотелось приезжать вновь и вновь.

…Первое, что больно хлопнуло по глазам после возвращения в душную ночную камеру, это вечный свет засиженной мухами тюремной лампочки, а по ушам – храп «наседки» Николая, вытянувшегося животом вверх на койке внизу. И мысль…

«Значит, всё. Семьи у меня нет. Я – один. И сколько лет предстоит выносить эту пытку тюрьмой – одному богу известно. За что? Ведь, так же как и отец, я с детства стремился делать людям только добро! Не упускал ни одной возможности! Тогда за что ж такое наказание?»

И тут в его душе, заполняя её всю, до самых краёв, снова поселился отвратительный призрак – желание уйти из жизни.

Не такое острое – оно не взорвалось в нём, как тогда в милицейской машине. Но чем больше Марк переживал предательство жены, тем больше это желание день заднем завладевало им, не давая думать ни о чём другом.

К тому же пришла бессонница.

Как только ночью он закрывал глаза, перед внутренним взором появлялась, раскачивалась, приближалась и тяжело наваливалась чернота, формирующаяся в фантастические чудовища. Чернота, сжимавшая душу ужасом, не позволявшая дышать.

Приходилось открывать глаза, и тогда кошмары растворялись в свете лампочки, не выключавшейся ни на миг. И так всю ночь. Без сна. День, второй, третий.

Выносить пытку сном больше не было сил, и Марк уже решился просить Николая помочь ему уйти из жизни. Любым путём: «Уж он-то знает, как это сделать. Такую школу прошёл. Больше пяти лет за решёткой…»

Но в этот момент из тюремной библиотеки принесли книжки. Машинально взял одну. На обложке прочёл: «Александр Куприн. Поединок».

С первых же страниц талант писателя унёс Марка в то далёкое время и в ту беспросветную жизнь офицеров в российском захолустье, которые описывал Куприн.

И вот уже Марк вместе с главным героем – офицером Ромашовым и его другом Назанским плывут в лодке по вечерней реке перед дуэлью Ромашова и слушают, как Назанский пытается уговорить Ромашова отказаться от дуэли:

«– А посмотрите, нет, посмотрите только, как прекрасна, как обольстительна жизнь! – воскликнул Назанский, широко простирая вокруг себя руки. – О радость, о божественная красота жизни! Смотрите: голубое небо, вечернее солнце, тихая вода – ведь дрожишь от восторга, когда на них смотришь, – вон там, далеко, ветряные мельницы машут крыльями, зелёная кроткая травка, вода у берега – розовая, розовая от заката. Ах, как всё чудесно, как всё нежно и счастливо!

Нет, если я попаду под поезд, и мне перережут живот, и мои внутренности смешаются с песком и намотаются на колёса, и если в этот последний миг меня спросят: "Ну что, и теперь жизнь прекрасна?" – я скажу с благодарным восторгом: "Ах, как она прекрасна!" Сколько радости даёт нам одно только зрение! А есть ещё музыка, запах цветов, сладкая женская любовь! И есть безмернейшее наслаждение – золотое солнце жизни, человеческая мысль!

Положим, вас посадили в тюрьму на веки вечные, и всю жизнь вы будете видеть из щёлки только два старых изъеденных кирпича… нет, даже положим, что в вашей тюрьме нет ни одной искорки света, ни единого звука – ничего! И всё-таки разве это можно сравнить с чудовищным ужасом смерти? У вас остаётся мысль, воображение, память, творчество – ведь и с этим можно жить. И у вас даже могут быть минуты восторга от радости жизни».

Слова, прочитанные им только что, пылали перед глазами. И этот огонь испепелил все мысли о самоубийстве, завладевшие Марком с того момента, когда он услышал о предательстве жены: «Боже, как это верно! Жизнь – такое чудо! Самое прекрасное, что подарено нам родителями, Богом или Судьбой! А желание уйти из неё – просто слабость. Малодушие. Неспособность держать удар, которого раньше не испытал. Ну уж нет! Выжил в армии – выживу и сейчас! Поборемся ещё!»

В эту ночь Марк спал без кошмаров и сновидений. А когда проснулся, стал настраивать себя на долгую и непростую борьбу. Борьбу за выживание.

И когда через несколько дней был снова доставлен для допроса в прокуратуру, твёрдо и безапелляционно отказался давать показания и подписывать что-либо до тех пор, пока не дадут позвонить жене.

Молодому следователю, спешившему закончить дело, пришлось согласиться.

И вот дрожащими пальцами, ещё не веря в происходящее, он набирает свой домашний номер.

– Слушаю… – такой родной… такой сладкий голос Леры… и такой чёткий, будто она – в соседнем кабинете.

– Это я… – еле шепчет Марк (горло высохло от волнения).

– Говорите! Я вас не слышу, – встревоженно продолжает Валерия.

– Лера, это я… – уже громче.

И вдруг неистовый жалобный крик:

– Ма-арик! Господи, ты жив! Мне сказали, что ты умираешь…

– Я буду жив, пока буду знать, что ты меня ждёшь! Следователь сказал…

– Я всегда тебя буду ждать! Что бы ни случилось! Марк, я люблю тебя! Никогда во мне не сомневайся, слышишь?!

– Слышу, родная. Я тоже тебя люблю!

– Марк, не сдавайся им! Мало того, что тебя закрыли, так они ещё пытаются и семью нашу развалить?!

– Лерочка, это им никогда не удастся! Сам не знаю, как поверил этому идиоту. Ведь я тут… Что я могу сделать?!

– Ты только держись! Я буду бороться за тебя! Я сделаю всё, что смогу! Ты мне веришь?!

– Верю, любимая! А как Владик? Он обо мне ещё помнит?

– Да он каждое утро спрашивает: «А где мой папа Марик? А он сегодня к нам приедет? А когда? Мамочка, позови его. Я так за ним скучаю…».

Невероятное счастье вместе с непередаваемой тоской разорвали сердце.

Марк будто услышал рядом родной голосок четырёхлетнего сына, увидел лучистые глазки и золотые завитушки его волос.

И тут вдруг с ним повторилось то же, что и в машине по пути следования в Херсонскую прокуратуру: в глазах потемнело, судорога и…

Очнулся на полу кабинета. Под головой – картонная папка. Врач скорой помощи собирает свои инструменты. Перекошенное от страха лицо следователя, наверное уже попрощавшегося со своей должностью и проклинающего себя: «Идиот, зачем дал ему позвонить домой?»

Оказывается, умереть можно не только от горя. Но и от радости.

Радости, которая в ту минуту пела и плясала в каждой клеточке его обессиленного тела и вновь ожившей души: «Боже, какое счастье! Никто меня не бросил. Я любим моей семьёй. Мне есть для кого жить!»

Да, о таком сюрпризе он даже и не мечтал.

А ведь уже через несколько дней его поджидали, толкались в очередь сюрпризы совсем иного свойства…

Возвращение в «мёртвый дом»

В один из дней дверь камеры с характерным лязгом распахнулась и Марк услышал:

– Рубин, на выход! С вещами.

Как всегда при этих звуках, застучало, запрыгало сердце.

«Куда бы это? – подумал он, прощаясь с Николаем. – Видно, нужно освобождать место очередному бедолаге для последующей разработки наседкой.

А Марка вновь привели в ту же большую камеру, куда он попал сразу после карантина. Всё те же персонажи во главе её, хотя и новых лиц было немало.

– А, николаевский, тебя опять к нам? – встретил Саня. – Марко, кажется? Ну иди, расскажи, где тебя мариновали? Наверное, «наседку» подсаживали?

– А ты откуда знаешь? – удивился Марк.

– С моё посидишь – и не то ты знать будешь, – ухмыльнулся Саня. – Ну и что, расколол он тебя?

– Да нет, это я его расколол.

– В смысле?

– А он сам признался, что «наседка».

– Ну ты даёшь! Такого я что-то не припомню. А какое у него погоняло?

Поскольку ничего плохого Николай не сделал, выдавать его Марк не стал, назвав первое пришедшее на ум имя.

– Ладно, располагайся пока наверху, а там посмотрим.

На удивление, в этот раз в камере было поспокойней, может, потому, что только что закончился обед. Не намного, но всё же не такой гнетущей была атмосфера. Каждый занят своим делом: кто играл в нарды, кто читал.

Только одна группа парней то ли скандалила, то ли горячо что-то обсуждала, как всегда, с матами и феней. Несколько человек по-прежнему сидели на матрасах недалеко от туалета.

«Опущенные», – вспомнил Марк рассказы Николая. Это могли быть или изнасилованные или просто геи.

На одной из нижних нар играли в шашки, и вокруг играющих собралось немало болельщиков. Вспомнив юность, Марк занял очередь. Играли на вылет: проигравший выбывает.

Высокий, мосластый, с неприятным выражением красного прыщавого лица и растрёпанной шевелюрой цвета соломы парень выигрывал у одного за другим. Играл неплохо. Марк услышал его имя – Гарик.

Гарик и его «семья» – три дружка – грабители и отморозки из Херсонской области. По рангу в камере они были второй «семьёй» после Саниной «семьи» из самого города Херсона.

Вот и очередь Марка. Гарик ходит быстро, а Марк играет, как всегда, не спеша, думая над каждым ходом. Гарик начинает подгонять. Не обращая внимания, Марк подводит его к трёхходовой комбинации и, отдав одну шашку, забирает три шашки Гарика. А вскоре – и партию.

Не уступая очереднику, Гарик снова расставляет шашки.

– Давай ещё раз.

– Давай.

Марк выигрывает вторую партию, а затем и третью. Болельщики, в том числе и «семья» Гарика, с криками и насмешками реагируют на его поражения:

– Что, Гарик, опять попандос?

– Это тебе не лохов дурить!

– Во пацан тебя сделал. Сваливай уже!

– Суши вёсла! Дай другим поиграть.

Взбешённый Гарик снова расставляет шашки. «Если откажусь – решит, что струсил», – подумал Марк, заметив, что почти вся камера, в том числе и Саня с «семьёй», сгрудились вокруг них.

Сыграли ещё три партии, из которых первая и вторая закончились вничью, а третью Марк снова выиграл. Поймал в конце партии тремя своими дамками единственную дамку Гарика, применив треугольник Петрова.

Камера бурно обсуждает поражение бывшего чемпиона.

Когда расходились, злобный взгляд глубоко посаженных бесцветных глаз прыщавого лица прожёг Марка насквозь. Он понял: одним врагом стало больше.

«Вот идиот, – ругал себя, лёжа на нарах, – учил же Николай не высовываться, присмотреться. Меньше говорить, больше слушать. Нет, понеслась душа в рай! И что теперь этот чёрт отмочит – один Бог знает. Значит, ночью лучше не спать…»

Зажав в руке ложку за неимением иного оружия, приготовился ждать нападения.

На удивление, ночь прошла спокойно, хотя часам к четырём сон всё-таки сморил его, несмотря на ярко горевшую лампочку. Надзирателю, время от времени посматривающему в глазок, должно быть видно всё, что происходит в камере.

Утром, когда сели завтракать, Марк еле втиснулся между другими сидевшими за столом напротив Сани. Молодой организм брал своё, и он уже привык есть всё, что приносили, а также с огромным удовольствием то, что было в передачах с воли, присылаемых отцом раз в месяц.

Только набрал первую ложку каши, как почувствовал удар по плечу. От неожиданности Марк выронил ложку, а в сердце, отдаваясь в мозгах, застучала барабанная дробь. Поднял голову. Над ним сзади нависло прыщавое лицо Гарика. Оно кривилось в подленькой усмешке.

– Слышь, тут нам «скинули», что ты… да, ты… людей на свободе сдавал, – выпалил он.

«Обвинение в "сдаче" – выдаче людей, совершивших преступления, то есть в предательстве (по воровским понятиям), – одно из самых тяжких обвинений, – мгновенно вспомнились «университеты» Николая. – Смолчать – признать обвинение. Ответ один – удар и посильней», – всё это в долю секунды пронеслось в голове.

Но в этой тесноте пока встанет, пока развернётся, пока вылезет из-за стола, его самого пять раз уложить можно.

И тогда, схватив со стола свою миску с горячей кашей и собрав все силы, Марк с разворота впечатал её вверх, в нависшее над ним ненавистное прыщавое лицо.

Крик боли. Марк вскочил, и вскочили трое зэков из «семьи» Гарика. А сам Гарик, отпрыгнув от стола, судорожно счищал с лица и головы липкую кашу вместе с кровью из разбитого носа.

Причём вид у него был столь жалкий и смешной, что сначала Саня, потом его «семья», а потом и вся камера разразились таким громовым хохотом, что готовые броситься на Марка дружки Гарика дружно притормозили, хоть Марк и приготовился к худшему.

«Ещё одна дурость. А ведь мог бы избежать, уступить ему пару партий», – мелькнула мысль. И в памяти тут же возник эпизод из армейской жизни, в котором Марку пришлось выдержать не менее крутой экзамен. Экзамен на силу духа.

Тёмная

К концу первого года службы их дружба с побратимами Толиком и Бахадуром прошла ещё одну проверку на прочность.

«Дедами» были солдаты из Липецкой области, прослужившие на год больше. В тот день рота находилась в казарме. В умывальнике роты возникла ссора между Бахадуром, побратимом Марка, и одним из «дедов» второго взвода, задиристым и высокомерным сержантом. До драки не дошло, но оскорблениями обменялись.

Конфликт «черпака» с «дедом» – ЧП. Все понимали, что безнаказанным «деды» этого так не оставят. И точно: через некоторое время Али Алиев, не раз спасавший Марка в «учебке», шепнул ему, что ночью Бахадуру устроят «тёмную».

Побратимы разработали тактику отпора. После отбоя, когда погасили свет и все уснули, Толик Лятифов лёг с Бахадуром в одну кровать, прикрывшись одеялом, а Марк – в пространство между кроватями. Все они были в одежде, ремни намотаны на правую руку.

Не спят. Нервы стянуты в тугой узел. Сердце бьёт в висок трассирующими пулями.

Часа в два ночи в кромешной темноте послышалось шлёпанье по полу босых ног: четверо нападавших с ремнями в руках сняли сапоги, чтобы подобраться к Бахадуру по-тихому.

В одно мгновение Марк, Толик и Бахадур вскакивают со своих мест и становятся спина к спине, образовав телами треугольник.

«Деды» опешили, не ждали. Шли расправиться с одним, а тут – трое.

В этот момент (согласно плану) Бахадур хватает прикроватную табуретку и со всего размаха бьёт её в пол. Грохот как разрыв гранаты в ночной тиши. Табуретка – в щепки.

Каждый из побратимов хватает в левую руку по её ножке. Теперь обломками, как щитом, можно блокировать удары «дедовских» ремней, а правой – наносить ответные удары ремнями с бляхой на конце.

Кто-то из разбуженных солдат включил свет. Другие приподнялись на своих кроватях.

Да, друзья получили артиллерийскую канонаду восьмиэтажного мата и сверхубийственных угроз со стороны нападавших! Да, каждый из них внутри вибрировал от страха в тот момент, хотя внешне из их глаз в «дедов» била яростная решимость стоять до конца.

Но они победили!

«Дедов» было больше, но они так и не посмели начать драку. Проснувшиеся «старики» первого взвода увели нападавших в их спальню. Инцидент был исчерпан. «Черпаки» показали дух. А это в армии, как и в криминальном мире, работает лучше всего.

…– Ты чё, чокнутый? Никогда деньги в магазин не сдавал? А на деньгах Ленин нарисованный. Ленин был человек. Значит, ты людей на свободе сдавал. Такой ответ правильный… (очередной тюремный идиотизм), – пробубнил опозоренный Гарик и поковылял умываться к раковине.

– Рубай, Марко, – подвинул свою нетронутую тарелку с кашей Саня. А сам нарезал колбасу, намазал хлеб с маслом, и вся его «семья» дружно накинулась на дефицитную вольную еду.

Позже Марк узнал, что в этой камере любой, кто получал передачу, должен был половину её отдавать в Санину «семью». Первую «семью». Иначе забрали бы всё. Поэтому сало, масло, лук, чеснок, колбаса, печенье и конфеты – самые нужные в неволе продукты – в первой «семье» не переводились.

«Джунгли. Сильный поедает слабого. Сильный угнетает слабого. Сильный живёт за счёт слабого. Кто сильнее, тот и прав. И в тюрьме. И, наверное, в зоне. А в жизни?» – осенними жёлтыми листьями кружились в голове невесёлые мысли…

Неожиданное приглашение

После завтрака прошло около часа. Марк заметил, что Саня, собрав вокруг себя «семью», о чём-то с ними переговаривается, иногда поглядывая в его сторону. Марк насторожился.

Благодаря «наседке» Николаю он уже знал, насколько важно в неволе иметь «семью» – стаю, где каждый отвечает друг за друга, а также делится с другими членами «семьи» всем, что получает с воли.

В случае нападения на одного, если только это не драка один на один, вся «семья» встаёт на его защиту. С «семьёй» прожить было гораздо легче.

«Семья» занимала определённую ступень в иерархии камеры в тюрьме или отряда в зоне. Сам по себе ты беззащитен и одинок.

В Санину «семью», кроме него, входили ещё трое молодых здоровенных парней из знаменитой банды «забалковских» с окраины Херсона, наводившей ужас на молодёжь города: как на девчонок, которых они насиловали, так и на парней, которых грабили и стригли налысо из-за длинных волос. Их звали Лука, Кабан и Жердь – все качки и беспредельщики.

Саню же, который до ареста вкалывал докером в порту, посадили за убийство тётки, которая, по его словам, «заслуживала быть убитой не один, а двести раз».

Тётка жила в одной квартире с ним и с его молодой женой, которую Саня боготворил. Как это часто бывает, угодить пожилой женщине было непросто, и та взялась каждый день методично «выедать печень» безответной супруге.

Полгода Саня терпел и пытался урезонить родственницу. Но когда тётка будто случайно, а на самом деле намеренно ошпарила его жену кипящим супом, Саня, услышав дикий крик, влетел на кухню.

Он даже не понял, как лежавший на неубранном столе и остро отточенный им же огромный кухонный нож вдруг оказался продолжением его руки, которая больше двадцати раз взлетела и опустилась на доставшую их тётку. Опомнился Саня, когда всё уже было кончено.

И хоть он не принадлежал к банде Луки, но был постарше и покруче. Иногда, слегка боксируя с Лукой или Кабаном, Саня неизменно загонял их в угол. И «семья», и все остальные подчинялись ему беспрекословно.

– Марко, – крикнул Саня. Он упорно называл его имя на украинский лад, – ходи сюда!

Марк подошёл и по их спокойным и доброжелательным взглядам понял: ему ничто не угрожает.

– Знаешь, мы тут с пацанами перетёрли. Раз ты тут один такой, николаевский, землячков нет, да и, сдаётся, сам по себе хлопец правильный… Короче, падай в нашу «семью»!

Гром среди ясного неба! Если бы вдруг распахнулась дверь и Марку был зачитан указ о снижении потолка наказания по его статье с семи лет до одного года, он не был бы так поражён и обрадован, как тому, что услышал только что.

Приглашение в первую «семью» в камере давало индульгенцию от всех прошлых и будущих его «грехов» до последнего дня пребывания здесь.

Ни одна живая душа не могла теперь даже косо взглянуть в его сторону. Плюс еда – главная проблема в неволе после безопасности – теперь практически не будет отличаться от вольной.

Семья… Такое родное слово: папа, мама, Лера, Владик… Совсем не похожая на «семьи» здесь, в тюрьме, в человеческих джунглях. Да что там – «не похожая» – полная противоположность.

Марк, всё ещё не веря в реальность приглашения, взглянул на татуированных качков.

Радость, вспыхнувшую в его глазах, как и широкую улыбку, невозможно было не заметить, и вся Санина «семья» заулыбалась в ответ. И тут он влепил очередную ошибку, очередную глупость.

– Пацаны, спасибо, конечно, за приглашение, но сейчас я не могу его принять, – гордо, как ему казалось, ответил он.

В этот момент выражение лица всех четверых мгновенно сменилось с добродушного на напряжённо-удивлённое.

– Не хочу падать к вам пустым, нахлебником, – пояснил он. – Вот получу дачку, тогда и поговорим.

Уже произнося последние слова, понял, как же он сглупил!

В мгновение ока Марк просто исчез из их поля зрения. Его больше не существовало. От таких предложений не отказываются. Но и забрать свои слова обратно уже не мог. Слово – не воробей.

«Чёрт, ведь Гарик и его "семья" не упустят возможность отомстить, – казнил себя Марк, – а передача будет только через неделю. Значит, на это время я под прицелом. Вот идиот!»

И вся последующая неделя прошла в ожидании неприятностей теперь не только со стороны следствия, но и главным образом – со стороны сокамерников.

Что уберегло от них?

Как ни странно, то, что Марк вспомнил свои школьные годы. Вспомнил, какое впечатление на соседей и одноклассников производили его невыдуманные и выдуманные истории.

И здесь, в убогой камере, в удушающем однообразии дней ожидания вызова на допросы его моноспектакли с рассказами о необыкновенных приключениях героев книг, прочитанных давно и недавно, в один момент завоевали аудиторию камеры и особенно Саниной «семьи».

Несколько десятков подследственных зэков, в том числе и «семья» Гарика, окружали нижние нары Луки, на которых восседал Марк, и замирали в ожидании столь необычного для этих мест представления.

Больше всех пристрастился слушать Лука, здоровенный качок с угрюмым взглядом больших почти чёрных глаз, бычьей шеей и сбитыми костяшками пальцев – каратист. Когда Марк делал слишком уж длинные перерывы в своих выступлениях, тот подсаживался к нему и, угощая то пряником, то конфетой, как маленький ребёнок, уговаривающий рассказать ему на ночь сказку, басил:

– Ну давай, Марко. Ну прогони что-нибудь ещё, красиво.

За ним сразу начинали подтягиваться другие. И это тот самый Лука, который был грозой всех вновь прибывших в камеру, большинству из которых он устраивал «прописку», не раз пуская в ход свои пудовые кулаки.

И когда Марк наконец получил очередную продуктовую передачу и уже сам обратился к Сане с предложением принять её и вернуться к разговору о вхождении в «семью», Саня хоть и устроил формальный опрос среди своих, ответ был предрешён.

Так Марк стал «семьянином» главной «семьи» закрытого социума, в который попал.

И с этих пор он получил право первым подходить к «кормушке» за супом, киселём или чаем, которых частенько не хватало на всех. Нормальной еды: колбасы, консервов, сала, овощей и сладостей – теперь тоже было вдоволь.

Но главное – безопасность. Теперь он наконец-то мог спать спокойно, не опасаясь, что ночью кто-то воткнёт в шею заточку, которую имел почти каждый. Затачивали о бетон пола черенки ложек. На этом же бетоне под нарами в железных мисках, залитых водой, хранили сливочное масло. Холодильников не наблюдалось.

Тягуче-медленно, в ежечасном ожидании громкого, как выстрел, лязга открываемой двери и вызова на встречу с очередной бедой (что там ещё «нарыл» следак?) ползли последние летние дни.

Стены камер столетней тюрьмы, хранившие в своей памяти столько людского горя, слёз и мук, плавились, не пропуская ни одного свежего дыхания, ни одного ветерка снаружи.

А кратковременные прогулки в тесном тюремном дворике с высоченными бетонными стенами – виден «только неба кусок» – облегчения не приносили.

И однажды в тишине тюремной ночи набежали покаянные строчки:

Никого не виня напрасно,

Будь хоть раз пред собою строг:

В самый радостный – в Жизни праздник

Сам в себя ты нажал курок.

Прямо в сердце ударил выстрел…

Как заманчиво далека

Изумрудная прелесть листьев,

Нежность летнего ветерка.

Раньше песня цвела весельем,

Как берёзами летом – Русь.

А теперь, будто дождь осенний,

В стёклах песни струится грусть.

И теперь не смеётся солнце,

И теперь не цветут сады,

И теперь лишь одно оконце

С занавесками из мечты…

Окончание следствия. Убийственный сюрприз

Когда-нибудь заканчивается всё.

Заканчивался и срок следствия по уголовному делу Марка. В один из дней его вызвали без вещей и провели прямо в специальную комнату для ознакомления со всеми материалами дела.

В таком хорошем настроении Верноруба он видел впервые. Пододвинув небольшой том его дела, Верноруб неожиданно разоткровенничался так, как ни разу до этого себе не позволял:

– А ты знаешь, жаль мне тебя, Марк Захарович… Честно, жаль. Хлопчик ты оказался и в самом деле неплохой. Мы тут раскопали всю твою подноготную. Проверили почти все дела, которые ты вёл. Надеялись ещё хоть что-нибудь на тебя нарыть. Типа, а вдруг ты с подзащитных денежки брал? Им говорил, что для передачи судьям или следователям, а сам их прикарманивал! Тогда бы мы на тебя ещё и мошенничество повесили. Или требовал с клиентов дополнительные гонорары, помимо того, что они в кассу заплатили. Не-а… Ничего не накопали. Все твои бывшие клиенты и их родственники как один поют тебе дифирамбы, и насчёт лишних денег ты оказался чист. Как же ты при этом ещё и все свои дела выиграл? Не знаю. Не пойму. Редкий случай в моей практике. Одно непонятно: если ты такой умный, то что же ты такой… наивный?!

– Вы что имеете в виду? – абсолютно не предчувствуя ответ, удивлённо спросил Марк.

– Ты знаешь, кто тебя сдал?

– Люба, кто же ещё?

Удар Верноруба – кувалдой по голове:

– Тебя сдал Мудко!

Марк перестал дышать. Не отрываясь, он смотрел следователю прямо в глаза и с поразительной ясностью понимал: «А ведь он же не врёт. И я сейчас, сию же минуту на проклятых листах этого проклятого дела увижу, как мой сокурсник Володя Мудко предаёт меня, человека, которого он столько раз называл своим лучшим другом, который защищал его, заботился о нём и верил ему до самой этой треклятой минуты!»

Он замер. Мозг и душу сковал жуткий холод. Всё внутри замёрзло, заледенело.

Лишь перед внутренним взором мелькали кадры его последней встречи с бывшим товарищем по институту Володей Мудко и события, предшествующие ей.

Неожиданное предложение

… С момента второй встречи Марка с Мудко в Херсоне и его отказа в ходатайстве об освобождении Марии под подписку о невыезде прошло две недели.

Марк, с одной стороны, уже пожалел, что принял на себя защиту цыганки, грозившую обернуться для него первым проигранным делом.

А с другой – хоть и слышал немало плохого об образе жизни цыган: воровстве, гадании, мошенничестве – всё равно жалел пожилую женщину. Абсолютно невиновную (в чём он был убеждён), которой, кроме него, даже в малом помочь было некому.

Он ещё пару раз созванивался с Володей, советовался по мелким вопросам и в конце разговора обязательно просил подумать, как облегчить судьбу Марии, о которой постоянно напоминала Люба, приходившая к нему каждый день как на работу.

Однажды вечером в квартире Марка прозвенел звонок. Звонил Мудко.

– Привет, Марик! Есть разговор. Приезжай завтра часам к четырём, сможешь? – коротко предложил он.

– Есть, товарищ генерал! Буду как штык, – браво ответил Марк, понимая, что просто так Володька бы не позвонил. – Есть новости?

– Есть идея, – улыбнулся в трубку Мудко.

– Ну, не томи. Намекнии хотя бы, – не отставал Марк.

– Не по телефону, Марик. Потерпи, завтра озвучу. Когда на следующий день Марк вошёл в кабинет Мудко, тот встретил его совсем иначе, чем в предыдущий раз.

В одной белой футболке, без пиджака, он достал из сейфа ополовиненную бутылку коньяка «Белый аист», разрезанный на дольки лимон и половину шоколадки.

«Остатки с барского стола? – удивился про себя Марк, думая, что сам он никогда не стал бы угощать друга таким образом после стольких лет разлуки. – Но в любом случае неплохое начало».

Они выпили по рюмке, закусив лимоном, затем по второй. Щёки у Мудко порозовели, а в заблестевших глазах явно таилось что-то загадочное, о чём ему не терпелось скорее поведать Марку.

– Володь, я тебя оч-чень внимательно слушаю, – тоже расслабившись, начал Марк, – но прежде хочу сказать, что я заметил. А заметил я, что… похоже, погода у вас в конторе поменялась. Угадал? Что… пронеслась гроза?

– Ну, считай, что так, – улыбнулся друг, – вернее, утихла на время. Давление на нас практически прекратилось. И для тебя, Марик, вернее, для твоего дела это очень важно. Не знаю, надолго ли интерес к цыганскому делу пропал или на время, но нам его надо использовать, пока это время у нас есть.

– Владимир, не говорите загадками, – с улыбкой пошутил Марк.

Мудко встал из-за стола, подошёл к двери кабинета, открыл её и выглянул в коридор. Затем плотно прикрыл дверь, придвинул свой стул поближе и полушёпотом произнёс:

– Ты думаешь, что я тут, в прокуратуре, уже совсем скурвился? Что дружбу нашу похоронил? Что все твои просьбы мне до заднего места были?

– Да не думал я так, – Марк аж поднял руки. В его голосе звенела неподдельная искренность.

– Ладно… Проехали…. Смотри… У меня, честно говоря, это первое дело такое. Чтобы старую больную бабу, хоть и цыганку, спасавшую своего сына от пьяной шпаны, мне своими руками в зону засунуть? Рвёт меня от этого. Понимаешь?

Марк кивнул:

– О чём я тебе и говорил всё это время. Бунт – бунтом, а беспредел – беспределом. Мы с тобой пока ещё совесть не пропили. И если не мы, то кто?

– Вот и я об этом. Раз защитником по этому делу приехал ты, Марик, а ты – мой старый дружбан, есть у меня один планчик. Только, – тут он перешёл на шёпот, – кое-что действительно понадобится, – и он снова продемонстрировал тот же характерный жест, что и при первой их встрече в этом кабинете, потерев несколько раз большой и указательный пальцы правой руки друг о друга.

– Деньги? – изумился Марк, – Вов, я за три года работы никогда этим не занимался. Ты в своём уме? Не… Ни мне, ни тебе это не надо. Как можно верить цыганам? Да и что ты можешь сделать в этой ситуации? Сам говорил, что шеф с тебя глаз не сводит.

– Во-первых, это не для меня. Я тоже такими делами не занимаюсь.

– А для кого?

– Потом объясню. Марик, ты столько раз меня просил придумать что-нибудь! А теперь заднюю включаешь? Скажи, у тебя среди следователей хоть по одному делу был такой друг, как я?

– Нет.

– Был ли человек, которому ты бы доверял так, как мне? И кто бы доверял тебе как самому себе?

– Нет.

– Да мы с тобой за четыре года в бурсе не один, а сто пудов соли съели! Ты что думаешь, я бы другому адвокату предложил? Ни в жизнь! Да и рискую я больше тебя, потому что должностное лицо – это я, а не ты. И я с Любой никаких дел не имел, не имею и иметь не могу. Она твоя клиентка, а ты – адвокат и, слава богу, должностным лицом не являешься. Да и уверен я – не сдаст она нас – слишком сильно за мать переживает. Она мне ею уже все уши прожжужала, – заключил Володя.

– Мне тоже… – машинально пробормотал Марк, всё ещё переваривая услышанное, – но ты… ты же сам всё это время был против. Сколько раз тебе Люба предлагала. А тут…

– Я и сейчас сомневаюсь. Но ты… какой ты видишь выход? Хоть какой-то другой видишь?

– Нет… не вижу, – помолчав, покачал головой Марк, – разве что в суде предъявлять все справки и просить не лишать её свободы. Хотя… учитывая то, что она уже под стражей, и… городской бунт, и прессу – шансов практически нет.

– Я тоже так думаю. И у меня в душе тоже не всё так складно: с одной стороны, и помочь бабе хочется, с другой… чёрт его знает, чем это всё кончится.

– Короче, решай сам. Во мне-то ты не сомневаешься, надеюсь? – Марк кивнул. – А за цыганку отвечать не могу. Думай… Если не уверен, то и не делай. Всё-таки оба рискуем. Короче, пока! Мне ещё работать надо…

В душе как кошки нагадили. «Как будто и логично то, что он говорит. Друг всё-таки». Но предлагаемая впервые роль была ему настолько отвратной, что, кое-как сгладив разговор, перейдя на другие темы, они расстались совсем не на той ноте, на которой встретились.

– Ладно, давай, а что надумаешь – звони, – пожимая руку, попрощался Мудко, – я тоже думать буду.

Последняя встреча

На следующий день после получения денег от Любы, ближе к вечеру в воскресенье, тринадцатого июля (опять чёртово тринадцатое число), Марк приехал в Белозёрку и зашёл в неухоженный дворик крохотной сельской хатки, в которой Мудко проживал со своей семьёй. Водитель остался дожидаться в машине.

На широком крыльце маленькая голенькая девочка с замурзанным личиком, сидящая на горшке, удивлённо стреляет в него своими глазёнками-бусинками.

Из сарая выходит Володя в не первой свежести майке и трениках и вновь, как недавно в прокуратуре, широко расставив руки для объятий, направляется к нему.

– Мать, – громко кричит он, – иди сюда! Смотри, кто к нам приехал! Марик Рубин – мой старый дружбан! Я тебе о нём рассказывал.

Невысокая полная светловолосая женщина вышла из дома на его крик и приветливо поздоровалась с Марком.

– Давай, мать, мечи на стол всё, что в хате есть, – поворачивается к ней Мудко, – ничего не жалей для моего гостя. Мы гулять будем!

Не прошло и минуты, как они уже опорожняли одну за другой стопки с водкой, которую Марк привёз с собой, закусывая кровяной колбасой и квашеной капустой, пока на сковородке жарилась и шкворчала картошка с салом.

Несколько часов они с удовольствием плавали в воспоминаниях о студенческой жизни. Жена хозяина подсела за стол, а Володя как раз вспоминал случай, когда сломал ногу, и вновь стал расхваливать Марка за то, что только он один помогал ему в трудный час и словом, и делом.

Как только жена ушла, Мудко вдруг совершенно трезвым голосом произнёс:

– Ладно, Марик. Лирика – лирикой, а дело – делом. Ты, наверное, привёз?

– Привёз. Только сначала хотелось бы услышать, что у тебя за «планчик». Каким образом ты собираешься вытащить Марию? И если не тебе, то кому предназначены эти деньги?

– Марик, честно сказать, я чувствовал, что ты приедешь. Поэтому всё предусмотрел, всё приготовил. Недавно Мария прошла амбулаторную психиатрическую экспертизу. Там у меня всё схвачено. И вот смотри, – он подошёл к стоявшему в углу комоду и достал из верхнего ящика несколько отпечатанных на бланках листов, – у нас есть заключение о том, что Мария нуждается в стационарной экспертизе. Вот куда пойдут эти денежки, а твою мать-героиню в стационаре официально признают невменяемой, и от уголовной ответственности она будет освобождена. А то, что пару-тройку месяцев Мария отдохнёт в психушке, пойдёт ей только на пользу. Заодно и нервишки подлечит. Ха-ха-ха. Согласен? – и он заговорщически подмигнул.

Что ж, звучало вполне реалистично. Пожилая больная женщина, мать двенадцати детей, расстроенная психика. Случаи, когда таким вот образом обвиняемые избегали уголовного наказания, бывали, и Марк об этом знал. Поэтому кивнул и, вынув пакет с деньгами, передал его Володе. Тот тщательно пересчитал. На лице его проявилось недоумение:

– Не понял… Тут же только половина! Мне Люба говорила о пятерике.

– Половина – сейчас. Другую половину получишь, когда Мария окажется на свободе. Не волнуйся. Деньги у меня дома. А ты сам сказал, когда мы прошлый раз встречались, что веришь мне как самому себе. Или уже нет?

– Да верю, верю, – растерянно протянул Мудко, – ладно, давай ещё по одной. За удачу!

– Нет, Вова, хватит. Завтра понедельник. Мне рано вставать (как в воду глядел). Ну что, на следующих выходных ты с семьёй ко мне, в Николаев?

– Да, конечно! Лады, Марк. Созвонимся в пятницу. На этом и расстались. Марк с водителем мчались по ночному шоссе домой, и на душе было холодно и пусто.

Проезжая пост ГАИ между Одессой и Николаевом, обратил внимание, что ни одного милиционера на дороге не было, хотя в будке горел свет.

Приехав домой, сразу лёг рядом с уже спавшей женой и почему-то долго не мог уснуть. Мысли каруселью вертелись в его голове, и приятными назвать их было трудно.

… Как в прострации, Марк открыл дело, и на его первом листе красовалось заявление следователя по особо важным делам Херсонской областной прокуратуры Владимира Мудко о попытке дачи ему взятки в сумме пяти тысяч рублей цыганкой Любой Михайчак через посредника – адвоката Рубина Марка Захаровича.

В нём он описывал, как Марк приехал к нему домой и как гостеприимно они с женой встретили своего сокурсника. Как они долго предавались воспоминаниям и как вдруг неожиданно Марк предложил ему взятку от Любы за то, чтобы освободить её мать.

Бросилась в глаза и запечатлелась в памяти одна из фраз Мудко: «Я смотрел на этого человека и не верил своим глазам. Передо мной сидел не старый товарищ Марк Рубин, а особо опасный преступник, пытающийся всеми силами склонить и меня совершить особо тяжкое преступление. Конечно, я с негодованием отверг его гнусное предложение и приказал ему убираться вон!»

– Ах, сволочь! – Марк наконец-то обрёл дар речи – Да ведь он же первый предложил принести ему деньги. Звонил, напоминал. И взятку-то он принял – даже пересчитал купюры. Ещё и сокрушался, что я только половину привёз. Да ему же, подонку, сидеть рядом со мной! Хотя… я с ним рядом даже на одну скамью подсудимых не сяду. И статья-то у него пострашней моей будет: получение взятки – до пятнадцати лет! Давайте бумагу, я напишу всё, как было в действительности.

– Тихо, тихо! Остынь, Марк. Успокойся. Скажу тебе между нами. – Верноруб оглянулся на дверь. – Даже среди нас, его коллег, никто его поступок не одобрил.

Конечно, мы все понимаем, что он принял взятку. Но после того, как ты уже на протяжении трёх месяцев столько раз его выгораживал и это зафиксировано и в твоём заявлении, и в протоколах твоих допросов, и на очной ставке с Любой – ну кто тебе поверит, что было так, как ты теперь один раз напишешь? Посуди сам. Ты же столько уголовных дел провёл. Опыт есть. Ни один суд не поверит. Вот если бы ты с самого начала заявил, что он вымогал взятку, и потом упорно держался этой линии, да ещё и неоспоримые доказательства привёл…

– Так я же не знал! Представить себе не мог! Подумать, что тебя может предать, практически кинуть в ад человек, который четыре года подряд называл тебя лучшим другом?! – прервал Верноруба Марк. – Вот вы, вы могли бы такое подумать о своём друге, будь вы на моём месте?

– Ну, слава богу, я не на твоём месте и попадать на него не собираюсь, – ухмыльнулся Верноруб, а потом, посерьёзнев, продолжил: – Ты прав, Марк, наверное, не подумал бы. Но мой тебе совет: не меняй показаний. Не усложняй своего и так непростого положения. Тебе, как сам понимаешь, в любом случае теперь дорога одна – в зону. Себе ты этим не поможешь. А у покровителя Мудко – прокурора области Пасюка – длинные руки: и в суде, и потом в колонии – где хочешь достанет. Мудко признан «потерпевшим» – ты причинил ему моральный ущерб (?). Пусть он им и остаётся. Жизнь – долгая штука. Станет и он по жизни потерпевшим. Потерпевшим без кавычек.

Первой мыслью было: «Ну уж нет! Я буду бить во все колокола, писать во все инстанции, лишь бы Мудко посадили!» Но уже через минуту, заглянув в себя, в свою душу, он не нашёл в ней мести.

Боль от предательства, презрение к подонку, гадливость от того, что обнимался с ним и доверял ему, – были. А мести – нет. Представил его сидящим на скамье подсудимых и… ничего не почувствовал. Понял: облегчения это не принесёт.

– Ладно. Согласен. Один вопрос: зачем ему это было надо? – спросил он Верноруба.

Тот сначала отвёл глаза, но потом перевёл взгляд на Марка в упор.

– Всего я тебе сказать не могу. Хотя кое-что скажу: ты уже второй из ваших, харьковских выпускников, кого Мудко определил за решётку. После таких «подвигов» он и прыгает: сперва с дырявого стула следователя в занюханном посёлке – в кресло следователя по особо важным делам сюда, в Херсон, а теперь и на моё место метит. Далеко пойдёт, если кто-то не остановит, – в голосе Верноруба слышались горечь и презрение.

Теперь стала понятна его откровенность: «Мудко успел и Верноруба сделать своим врагом. Жаль, что мне от этого не легче».

Ознакомившись с материалами дела, он подписал протокол, попрощался с Вернорубом, пообещавшим краткосрочное свидание с женой, и отправился в свой «мёртвый дом», к которому до сих пор так и не привык.

Потому что нормальному человеку привыкнуть к нему просто невозможно.

«Да здравствует советский суд! Самый гуманный суд в мире!»

Спустя некоторое время чёрный воронок, прыгая и отбивая Марку почки на бесконечных ухабах и подбрасывая его с жёсткой отполированной задами до блеска скамейки чуть не до потолка будки, наконец доставил его в Белозёрку где раньше жил Мудко и где должен был состояться суд (по месту совершения преступления).

Два дня и две ночи Марк крутился на голом и холодном деревянном полу КПЗ: вместо подушки – рука под голову.

Но зато наконец-то встретился со своей адвокатессой, лет сорока пяти, яркой, черноглазой, в золотых браслетах и кольцах, богато одетой женщиной, прибывшей аж из Харькова, и много от неё узнал.

Оказывается, буквально сразу после ареста Марка жена ринулась его спасать. Она добралась до самой Москвы, разыскав Кабирову и рассчитывая на благодарность за помощь Марка её сыну. Но Анна Марковна лишь развела руками. И это было предсказуемо.

Ожидать, что при всех её огромных связях с высшими людьми страны она хоть чуть-чуть напряжётся для чужого человека, не стоило. Даже для собственного сына, кроме того что нашла ему адвоката, пальцем не шевельнула.

Тогда Валерия помчалась в Киев, где встретилась с однокурсником Марка Володей Бабиём, чей отец возглавлял Институт государства и права при Академии наук.

Но Бабий только развёл руками и объяснил, что к папе обращаться бесполезно. Он учёный и ходатайствовать за незнакомого человека не станет.

Но и после этого жена не опустила руки, отправившись в Харьков к Паше Орловскому.

Пашина жена Светлана к тому времени успела наработать приличный авторитет в Харьковском областном суде. Вот она-то и убедила адвокатессу из «золотой десятки» второй столицы Украины поехать в Херсон и защищать Марка в суде.

Кроме того, Лера разыскала Витю Белого и Толика Плоткина, предложив им выступить свидетелями защиты. Паша Орловский приехал тоже. Всех их Марк с радостью увидел в зале суда и, поскольку адвокатесса предупредила о них заранее, не удивился.

А удивился он, увидев Галину Васильевну Позднякову, заслуженную учительницу Украины, случайно узнавшую о его беде. Полтора года назад она была признана потерпевшей по делу об убийстве её сына, и Марк представлял в суде её интересы.

Процесс был сложный, долгий и нервный. Убийца – мажор советского разлива, единственный сын разбогатевшей на взятках директрисы торгового техникума – был наркоманом, связанным с криминалом.

Под воздействием наркотиков он и совершил убийство, сначала из-за пустяка вызвав сына Галины Васильевны драться один на один на кулаках, но обманул его и, подобравшись сзади, перерезал горло ножом.

Мать убийцы раззвонила на весь город, что купит всех, но сын сидеть не будет. И действительно, адвокаты один за одним отказывались выступать на стороне потерпевшей.

В конце концов, в последний день перед судом Галине Васильевне кто-то посоветовал связаться с Марком, и они вместе в невероятно тяжёлой борьбе в судебном процессе, когда почти все свидетели изменили показания, выгораживая убийцу, сумели убедить суд в его виновности, и свои девять лет строгого режима он получил.

Увидев Марка, Галина Васильевна заулыбалась и приветственно замахала ему рукой.

– Держитесь, Марк Захарович, – не обращая внимания на конвой и присутствующих в зале, крикнула она, – теперь я вас защищать буду.

Весь судебный процесс Марк находился как бы и в зале, и в то же время где-то далеко.

Допросили его, Любу, Мудко. Видно было, как нервничает, обливается потом и вертится внутри себя волчком Мудко под взглядами присутствующих, в том числе и Паши Орловского, которого он хорошо знал.

– Подсудимый, у вас есть вопросы к потерпевшему? – обращаясь к Марку, спрашивает судья.

– Есть. «Потерпевший», по мнению следствия, я нанёс вам непоправимый моральный ущерб. Не будете ли вы так добры найти возможность извинить меня за то, что я так неосмотрительно потревожил вашу чувствительную душу? – в эти слова Марк вложил столько сарказма, что зал тут же отозвался неодобрительным гулом.

Лицо Мудко передёрнулось гримасой и залилось багровой краской. Он повернулся к прокурору, как будто ища у него поддержки, но тот, опустив голову, молчал.

– Я… я… не буду отвечать на этот вопрос… – наконец выдавил Мудко.

Потом выступали свидетели защиты.

Витя Белый вспомнил, как Марк ещё студентом вместе с ним сутками разгружал вагоны на железной дороге, чтобы заработать денег и свозить его и его жену Инну в Одессу на лечение. Как потом Марк повёз их в Ленинград, где пробил приём у лучшего врача-гинеколога, чьи рекомендации и лечение позволили появиться на свет их первой доченьке.

Толик Плоткин рассказал о том, как их первый с Эммой ребёнок ещё в роддоме заболел стафилококком, а нужного лекарства в Кременчуге не оказалось. Счёт шёл на дни. И тогда он позвонил Марку.

Тот тут же помчался из Николаева в Харьков, где его бывший подзащитный, врач по профессии, с огромным трудом сумел добыть три заветные ампулы дефицитного антистафилококкового иммуноглобулина. Марк передал это лекарство в Кременчуг, и ребёнок был спасён.

Невероятно эмоционально выступала Галина Васильевна, расплакавшись в конце своей речи, и Марк видел, что ни судья, ни народные заседатели не остались к этому равнодушны.

Блестящую речь произнесла и адвокатесса. Перечислила и обыграла все смягчающие обстоятельства: Марк никогда не привлекался ни к уголовной, ни даже к административной ответственности; его чистосердечное признание и раскаяние; молодость; наличие на иждивении малолетнего ребёнка; помощь следствию; положительные характеристики из школы, армии, института и даже из коллегии адвокатов («Молодцы коллеги, не испугались, не подвели!»).

Речь прокурора длилась… три минуты. Он попросил суд назначить потолок наказания – семь лет лишения свободы в ИТК усиленного режима.

Марк охнул! После блестящих выступлений адвоката и свидетелей защиты это было абсолютно неожиданно. Неожиданно и несправедливо. Ведь если бы он был особо опасным рецидивистом, убийцей и насильником, пять раз судимым и вновь совершившим преступление, и то нельзя было бы требовать больше!

Вселенская печаль охватила душу. Печаль и безысходность.

«Ну, вот и всё. Прокурор Пасюк своё слово держит. Он, видно, и судью проинструктировал сверху. Да, для судьи из маленького райончика прокурор области – это величина. И ещё какая величина! С ним – только дружить. А то начнёт опротестовывать приговор за приговором, и недолго тогда судье заседать в своём уютном кресле. Да, в лучшем случае "тестеру" усиленного режима я отхвачу. И выйти условно-досрочно можно только через четыре года…» – удручённо размышлял Марк в ожидании приговора.

Ждать пришлось долго. За это время волнение улеглось.

«Чему быть, того не миновать. Лера обещала ждать. О родителях и друзьях речь не идёт. Они всегда со мной. Ничего, выдержал в армии – выдержу и в тюрьме», – успокаивал он себя.

– Встать! Суд идёт! – резкий голос секретаря судебного заседания поднял зал на ноги.

Судья стал читать приговор. Когда он перешёл к заключительной части, Марка бросило в дрожь. Он с радостным и всё нарастающим удивлением слушал, как судья перечисляет все до одного смягчающие обстоятельства, названные адвокатессой. «Стоп! Такое бывает только в случаях, когда суд хочет определить минимальную меру наказания или условно! Неужели…» – мысль не успела завершиться.

– С учётом изложенного Рубин Марк Захарович приговаривается к пяти годам лишения свободы в ИТК общего режима. Приговор может быть обжалован в течение десяти суток в Херсонский областной суд.

Вот так. «Качели. Вниз – вверх – вниз. Вниз – ожидал семь лет. Вверх – судья перечислил все смягчающие обстоятельства, дав надежду на минимум. И снова вниз – пять лет. Зато общий режим, и, если повезёт, условно-досрочно на "химию" можно будет выйти уже после отбытия трети наказания, причём шесть месяцев я уже отсидел. Осталось четырнадцать. Несомненно, прокуратура станет опротестовывать по мотиву слишком мягкого наказания. Защита будет обжаловать слишком суровое наказание. Но приговор, скорее всего, останется в силе…» – последнее, о чём подумал Марк в зале суда.

…ЧЕРЕЗ ДВА ГОДА ему довелось вновь встретиться со своим судьёй, чтобы забрать документы. В тот день судья не был занят. Он гостеприимно угостил Марка чаем и поведал, что давление прокурора Пасюка было беспрецедентным. Вплоть до угроз.

– И тогда я набрался смелости и ляпнул ему в лицо: «Вы извините, товарищ Пасюк, но от этого дела и так дурно пахнет! Это заметил не только я». После чего прокурор сразу заткнулся, – улыбнулся судья.

А с другой стороны, он переживал такое же сильное давление двух других судей – народных заседателей, которые ни в какую не соглашались лишать Марка свободы вообще.

И как бы судья ни разделял их желание, он понимал, что уступить им будет ошибкой. Крупная сумма взятки и то, что Марк уже шесть месяцев отбыл в тюрьме, будут довлеть над решением вышестоящего суда. И по протесту прокурора столь мягкий приговор будет наверняка отменён.

Поэтому судья и принял соломоново решение. Приговорил к пяти из семи лет, но определил общий режим, что позволяло выйти на волю после отбытия одной трети наказания.

Зная, что всё равно прокурор опротестует приговор, судья указал в нём все без исключения смягчающие обстоятельства для того, чтобы его не отменили. И оказался прав.

…По дороге к чёрному воронку Марка провожали друзья, папа и Лера.

Их глаза, особенно глаза отца, излучали сострадание. Собрав всю волю в кулак, чтоб не расстраивать их, Марк улыбнулся и, уже залезая в машину, крикнул:

– Ничего, родные! Через год и два месяца мы встретимся! А это меньше, чем армия! До встречи в… – дверь воронка захлопнулась, погрузив его в полутьму.

В полутьму чёрного воронка. В кромешную тьму его настоящего.

Свидание

Весь следующий месяц Марк провёл в следственном изоляторе в ожидании вступления приговора в законную силу и отправки в зону.

За это время Саня получил десять лет за убийство тётки. Лука и Кабан – по четыре, а Жердь – шесть лет. Они тоже ждали утверждения своих приговоров. Атмосфера в камере стала ещё угрюмее и мрачнее.

Через некоторое время приговор Марку вступил в законную силу. Ни протест прокуратуры, ни жалоба адвоката его не изменили. Но перед отправкой в колонию Марк наконец получил первое свидание с женой. На расстоянии. Через стекло.

Лера пришла к нему, как будто шла на свидание в парке у фонтана: губы подкрашены, макияж по полной программе. После всего пережитого она казалась ещё красивее, чем раньше. Они долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Марк увидел, как её родные карие очи наливаются слезами.

– Хочу к тебе… – вдруг чётко произнесла она. – Хочу к тебе…

Почувствовав предательское жжение в глазах, он встряхнулся и, улыбнувшись, пошутил:

– Ну уж нет, только не ко мне. Лучше к тебе. Для романтических свиданий с такой дамой есть места и получше.

– Мне всё равно. Лишь бы с тобой. – Слёзы струились двумя ручейками, смывая и размазывая тушь.

– Лерочка, успокойся. Пожалуйста… Поверь, время пролетит быстро. Самое страшное мы уже пережили. Теперь надо набраться терпения. Главное, поддерживать связь. У меня общий режим, значит, письма – без ограничения. Каждые полгода личные свидания на трое суток. А в перерывах – краткосрочные. Ты уже сделала невозможное: я и не думал, что ты поднимешь на ноги всех, кто мог помочь. Адвокатесса была просто класс, и это благодаря тебе и Свете Орловской. Молодчина, умничка! Не ожидал. Я горжусь тобой. Честно.

– Да ладно тебе, – смутившись от неожиданной похвалы и перестав плакать, прервала Лера. – Кабирова меня просто убила. Когда я напомнила, что ты буквально за уши вытащил её сына, которому светило пятнадцать лет, она мне вдруг заявила: «А я дала Валику три тысячи рублей для Марка Захаровича. Разве это не достойная награда?!» Марк, ты видел эти деньги?

– Что-о-о? Ах негодяй! Значит, он внёс на счет консультации сто пятьдесят рублей, включая гонорар и командировочные, а с родной матери содрал три тысячи и прикарманил их?! Ну Валентин! «Марик, Марик…» – во все места готов был целовать, а сам «под меня» мать родную обобрал. Вот и верь после этого людям.

– Я так и думала. А Володя Бабий хоть и сочувствовал, но отца беспокоить отказался.

– Да, адвокатесса рассказала. Я на него и не рассчитывал. А вот Света Орловская – молодец!

Полчаса, отведённые на свидание, пролетели как один миг, и Марк снова нырнул в удушье камеры. Правда, ненадолго.

Уже через пару дней он был вызван на этап. В зону.

Если бы он только мог представить, что ожидало его впереди…

Часть 2