В родные места
Всё путешествие в Дубенскую колонию заняло около двух недель, причём сама дорога – полтора дня. Остальное время пришлось ждать этапа в Полтавском изоляторе.
Незадолго до отъезда Марк получил от отца посылку с тёмно-синим милюстиновым костюмом, который зоновский портной за две банки тушёнки подогнал по его фигуре.
И когда он в этом костюме вошёл в камеру Полтавской тюрьмы, с угловой нижней койки навстречу поднялся богатырского роста и с необъятной ширины плечами парень лет двадцати пяти в чёрном милюстиновом костюме, под которым виднелась «вольная» майка. Авторитет. Познакомились: Павел.
Камера была забитой. Но Павел определил Марка на соседнюю койку, сразу показав всем остальным его статус.
Они целыми днями делились рассказами о пережитых днях в джунглях. Марк – в херсонских, Павел – в полтавских. В тюрьме он был по невесёлому поводу: вскрылась ещё одна кража, которая не вошла в его прошлое дело, и теперь его пересматривали по вновь открывшимся обстоятельствам.
Павел был удивлён, когда узнал, что Марк – «мужик», а не «пацан». Но это не помешало добрым отношениям, а небольшой конфликт, возникший у Марка за столом с «семьёй» местных хулиганов, был погашен одним львиным рыком Павла.
Стояла жаркая погода. Они валялись на нарах в одних трусах и слушали беззаботную песенку Аллы Пугачёвой «Лето, ах лето! Лето звёздное, звонче пой! Лето, ах лето! Лето звёздное, будь со мной…».
И почему-то в родной области свобода показалась намного ближе, а мир по ту сторону тюрьмы – значительно реальней.
Павел немного просветил Марка, рассказав о Дубенской зоне, где отсидел полгода.
В противоположность Херсонской зона эта «голодной» не считалась и не была такой беспредельной. Там после бунта администрация держала порядок, и хоть «масти» были те же, но зверств и убийств в последний год не наблюдалось.
И вот наступила ночь отправки в новую колонию. Войдя в вагон «Столыпина», Марк оказался в тесном купе на двух человек, с голыми деревянными полками и остался один на один с высоким худым кавказцем, старше его лет на двадцать. Взгляд широко раскрытых карих глаз был приветлив и добродушен. Познакомились.
Попутчик Марка жестом фокусника выудил из воздуха пачку печенья и гостеприимно разделил между ними поровну. И под мерный стук колёс и непрерывное дёрганье поезда (видно, действительно времён того самого царского премьер-министра Столыпина) Юра Саркисян (так он представился) поведал свою историю:
– Короче, Марк, у нас с моим братом Сашей были небольшие цеха в быткомбинате. Мы за свои деньги выкупали кожу и другие материалы и из них шили классные модные женские сапожки, доплачивая рабочим за сложность. А на бумаге рисовали, что шьём перчатки и другую мелочь, ценой гораздо меньше, чем сапоги. Разница – наша.
За это суд повесил на меня тринадцать, а на Сашу четырнадцать лет усиленного режима за хищение в особо крупном размере, и мы уже по шесть лет оттянули. Вот приговор. Глянь одним глазком.
При свете еле горевшей в вагоне лампочки Марк с трудом разбирал затёртые буквы приговора на листах шестилетней давности.
«То, что они делали, полностью подпадает под статью "Частно-предпринимательская деятельность", а там всего до пяти лет лишения свободы, – определил он, – та же статья, что у Кабирова! Судебная ошибка в том, что они ничего не похищали, а выкупали материалы, внося в кассу предприятия свои личные деньги. Нет безвозмездности – нет хищения! Пять лет заключения и четырнадцать лет – большая разница, целая жизнь. И эта жизнь просто сломана. Как и многие другие. Из-за чего? Из-за непрофессионализма и тупости юристов? Таких, что ещё недавно сидели рядом со мной на лекциях и по три раза сдавали экзамены, получая "хвосты" каждую сессию?»
А сейчас братьев перевозили в другую зону – в далёкую Сибирь.
С нескрываемой горечью Юра рассказывал о своей семье – супруге и четырёх детях, которые теперь-то уж наверняка не смогут ездить к нему на свидания за многие тысячи километров.
«Наказание – чудовищно несправедливо: убийцам столько не дают…» – думал Марк, слушая неторопливый рассказ своего попутчика, слова которого были насквозь пропитаны горем и безнадёжностью.
И Марк невольно проникся сочувствием к интеллигентному и добродушному Юре, расположившему его к себе с первых минут знакомства.
Понимая, что неприятностей от него не ждать, Марк вкратце рассказал о себе, оставил свой дубенский адрес с тем, чтобы тот передал его своим родственникам, и пообещал попробовать помочь, когда сам окажется на свободе.
В больших глазах Юры засветилась надежда, и он долго со словами благодарности тряс Марку руку.
Наступило утро. В окошке промелькнул до боли знакомый перрон железнодорожного вокзала в Дубнах – родном городе Марка. На глазах выступили слёзы, ведь до дома, где его уже столько времени ждут не дождутся самые родные люди: папа и мама – было рукой подать. Всего-то полчаса.
Вагон протянули дальше, где Марка уже ждал чёрный воронок для доставки в колонию, располагавшуюся в тридцати километрах от города.
Через час тряски по разбитой дороге они наконец въехали в ворота новой зоны. Короткая встреча с пожилым завхозом колонии, получение матраса, подушки, постельного белья, полотенца – и он заходит в локалку своего нового третьего отряда.
Зона на работе, в отряде только несколько человек. Совсем молоденький, лет девятнадцати-двадцати, симпатичный паренёк в милюстиновом костюме, сидевший на корточках у стены двора с сигаретой, увидев Марка, поднимается и подходит.
– Здорово, земляк! С этапа? – чуть насторожённо спрашивает он.
– Здорово! С этапа.
– А откуда к нам причалил?
– С Херсонской зоны.
– С Херсонской?! Так там же Немой. Знал его?
– Познакомиться не успел. Но много о нём слышал. Он хоть и Немой, но без слов всю зону в кулаке держал. Менты его боялись и вывезли в Сибирь незадолго до меня.
– Я смотрю, ты в милюстинчике, «пацаном» живёшь, как и я?
– Нет. «Мужиком».
– А сам откуда?
– Дубенский.
– Что-о? – насторожённое вражение вмиг исчезло, и лицо его осветила широкая улыбка. – Из Херсона прибыл, а сам дубенский? Землячок?
– Ну да.
– Так я тоже из Дубен. Хома, – он протянул руку.
«Молодой, неосторожный. Верит первым словам.
А вдруг я "опущенный", "козёл" или с "косяками" по прежней зоне? Рискует протягивать руку, не наведя справок…» – подумал Марк, зажатый в жёсткий мундир понятий, впитанных в тюрьме и прежней зоне, и назвал своё имя.
– А кого из «пацанов» по Дубнам знаешь? – продолжал обычный в таких случаях допрос Хома.
– Чапая, Вовку Дмитриева, – назвал Марк первых бандюков города, которых действительно знал, хоть никаких дел с ними не имел.
– Ну, так это ж центровые «пацаны»! – обрадовался Хома. – Ладно, приколи за Херсонскую зону.
– Хорошего сказать нечего. Зона – «голодная». Её сейчас херсонские «держат». Был Немой – он старался, чтобы по понятиям жили. После того как его убрали, такого авторитета в зоне больше нет. В каждой локалке свои «пацаны», и беспредела полно. Менты… с одной стороны, лютуют, с другой – за деньги можно всё достать: сигареты, чай. Но денег в зоне мало, потому и «голодная». Кормят – только чтоб не померли.
– А полтавские ещё есть?
– Да, Солдат, если слыхал за такого.
– Да ты чё?! Конечно, слыхал. Его брательник Баламут месяц назад из нашей зоны откинулся. Пятерик отмотал. Про Солдата мы знаем. Правильный «пацан»! Знаем, как он там херсонских беспределыциков гасил неслабо.
«Где Херсон, а где Дубны… – подумал Марк. – Ну и почта тюремная! Всё известно. Ничего не скроешь».
– А ты с Солдатом как? Пересекался? – продолжил допрос Хома.
– Так мы с ним на одном отряде были. Он же меня и встретил в зоне. По-земляцки встретил. Как положено. Кентовались, пока меня сюда не вывезли.
– Солдат тебя встречал?! Ну, земеля, тебе считается! – обрадовался Хома. И вдруг неожиданно, с хитрым прищуром: – А с каких дел тебя сюда вывезли?
Марк подобрался. Понимал: от его ответа и от того, поверят ли ему, зависит его участь в этой зоне. Хотя… правду говорить всегда легче. Выдумывать, рисковать не надо.
– С ментами у меня там сильно не сложилось. «Хозяин» и «кум» пытались зачинщиком бунта сделать. «Мужики» взбунтовались из-за сигарет в ларьке, а менты меня главным выставили. Заставили пятерых «козлов» на меня заявы написать. Хотели из моей «пятёры» «червончик» нарисовать. Закрыли. Но начальник производства вытащил. За то, что на гильотине день и ночь пахал. После этого батя-фронтовик и добился моего перевода к вам.
Часа два они беседовали, пока не вернулся с работы отряд. Внешне картина та же, что и в предыдущей зоне: «пацаны» – в чёрных блестящих милюстиновых костюмах, подогнанных по фигуре, остальные – в обычных серых мешковатых робах.
Зайдя в барак, Хома подвёл Марка к небольшого роста светловолосому парню лет двадцати пяти, с добродушным выражением лица, сидевшему на нижней койке в углу комнаты.
– Бочик, – начал Хома, – тут вот землячок мой, Малыш, пришёл с Херсона. А сам наш, дубенский. «Мужик» – всё правильно. В Херсоне с Немым в одной зоне был. Ты же знаешь, Немой там всей зоной рулил, пока не вывезли. А Малыша вывезли, потому что он бунт с «мужиками» устроил. За сигареты. У ментов – у «хозяина» и «кума» – на него зуб конкретный. К тому же Малыш там с Солдатом полтавским, брательником Баламута, кентовался. Солдат его и встречал в зоне. А по Дубнам он и Чапая, и Вовку Дмитриева знает. Короче, говорю тебе, «мужик» – всё правильно! Так… надо бы и положить землячка правильно. Как думаешь?
Бочик, как оказалось, смотрящий «пацан» в отряде, внимательно посмотрел на Марка. Помолчал. Очевидно, обдумывал «блестящую» характеристику, которую только что дал Марку Хома. Посмотрел на ряд коек.
– От меня четвёртая нарка внизу. Пусть занимает. «Что?! В новой зоне – сразу спать на первом ярусе и на четвёртой койке от угла?» – да если б на свободе Марку дали трёхкомнатную квартиру, он не был бы так поражён и обрадован.
– Бочик, за приём спасибо, конечно. Но та койка уже занята, – поблагодарил он смотрящего, указав рукой на мужика лет сорока пяти, чинившего свою робу и сидящего на этой койке. Бочик кивнул Хоме, который подошёл к мужику и, указав ему на пустое место во втором ярусе, предложил перебраться туда.
– Я пятый год срок тяну, – резким прокуренным голосом зашумел мужик. – С каких дел мне переезжать?
И тогда из угла прозвенела сталь – негромкий, но внушительный голос Бочика:
– А с таких дел, что я так решил. Или тебя ногами поднять?
Мужика как ветром сдуло, и уже через минуту четвёртая койка от угла была свободна.
Конечно, в душу Марка лёг тяжёлый осадок. По понятиям обычной морали мужик был прав. Но ведь в джунглях своя мораль: кто сильнее, тот и прав.
У Марка не было выбора. Отказавшись от предложения Бочика и разместившись наверху, он бы сразу уронил себя, о чём мгновенно узнала бы вся зона. И подняться потом практически нереально.
А от уровня положения в джунглях зависит и безопасность, и сама жизнь. Это Марк понял ещё по тюрьме. И Херсонская колония утрамбовала эту истину в его голове окончательно.
Да, не зря говорят, дома и стены помогают.
Мало того, что его земляками из Дубенского района оказались и новый бригадир Артём, и завхоз отряда Витя Губенко по кличке Губа, принявшие Марка тепло и по-дружески и устроившие ужин с «вольной» едой, так эта зона вообще радикально отличалась от предыдущей.
Бытие определяет сознание, как они учили по философии. Ведь посади в банку голодных крыс – они перегрызут друг друга. С сытыми этого не происходит.
Питание в новой колонии было значительно лучше, порции больше. Зэковские робы и ботинки – добротней. А главное: атмосфера общения и отношения между «мастями» сложились намного спокойнее, человечнее, что ли.
Да, всё те же «масти», но не существовало отдельного отряда «петухов», они были в каждом отряде. И хоть держались в сторонке, ели и спали отдельно, но никогда никто не бросал в них камнями на проверках, никто не обижал без причины.
Да и администрация не проявляла того презрения к зэкам и той нервозности, на которые Марк вдоволь насмотрелся в предыдущей зоне.
Работу ему определили сначала на штампах, и выйти на неё он должен был уже через три дня, в понедельник.
Но случилось так, что, стоя на вечерней перекличке, Марк увидел, как двое зэков под руки вели в санчасть молодого парня. В лице его не было ни кровинки, зато тонкий ручеёк крови из рукава струился на землю, а мёртвые и уже посиневшие два пальца болтались на тоненькой ниточке кожи отдельно от кисти руки.
Сердце сжалось от пронзившей боли.
– Это что? – кивнув в сторону искалеченного, шёпотом спросил Марк у стоящего рядом Губы.
– Штампы грёбаные… – коротко ответил тот. – Недели без травм не обходится. Старые они, а менять – не меняют. Говорят, денег нет.
– Слушай, так меня же на штампы работать поставили. С понедельника выходить в промзону.
– Не, этого нам не надо, – отрицательно покивал головой завхоз, – не боись, решим. Я поговорю с начальником производства. Поменяем тебе работу… – улыбнулся он.
И слово сдержал. В понедельник Марк вышел на работу в другую бригаду, на термопласт-автомат.
Неделю, пока он обучался, рабочее время проходило в основном в разговорах с земляками, так как сама работа – засыпать полистироловые гранулы в станок и через время вынимать и складывать выплёвываемые термопластом детали – спокойно позволяла это делать.
А через неделю…
Юра Свирский
Итак, уже больше года прошло-проползло в заключении.
«А что же друзья моей юности и детства? Моя бывшая команда, которую я так боготворил? Где же они? И что они сделали, чтобы хоть немного облегчить мне эту чёртову петрушку за колючей проволокой?» – иногда с грустью думал Марк.
Я полагался на друзей —
А что мне оставалось делать?
Я строил им в душе музей,
И мрамор был, конечно, белым… —
строчки одной из его песен, навеянные размышлениями о друзьях.
Как выяснилось позже, Коле Гарину никто даже не сообщил о том, что произошло с Марком. И тот замкнулся в Запорожье в своей семейной жизни. Как и Гена Маневич, оставшийся преподавать в Минском университете.
Толик Плоткин и Витя Белый приезжали на суд. И только от них приходили письма. Правда, нечасто. Не баловали.
И неожиданно единственным конфидентом, писавшим регулярно, много и эмоционально, писавшим почти каждую неделю, стала Витина жена Инна, которой Марк помог пролечиться в Ленинграде, после чего у неё родилась первая дочь.
Умница, историк и философ. Каждое её письмо доставляло удовольствие не меньше, чем то, которое Марк испытывал, наслаждаясь в юности стихами и поэмами её мужа.
Цензоры зоны, читавшие все письма, не хотели верить, что между Инной и Марком не было романа – такими тёплыми, глубокими и пространными были эти письма.
В них светилась не только душа молодой женщины, в них Марк – в ответ на излияния своей души – всегда находил именно те драгоценные единственные слова, которые могли его успокоить. И конечно, его благодарности не было предела.
«Письма в зону. Это даже не письма в армию. Там хоть иногда можно было выйти в увольнение. Там я часто видел город, если рота не была в карауле. Да и вообще: солдат и зэк – разные вещи. Здесь же каждое письмо – это возвращение в сказочный мир, в котором вроде бы жил когда-то. Или только кажется, что жил?» – иногда с грустью думал Марк.
Получая письма от Витиной жены, каждое из которых было глотком живительной влаги в безводной пустыне, Марк невольно вспоминал их с Инной первое, чуть фантастическое знакомство.
Первый и последний стройотряд в летние каникулы после первого курса запомнился ему жуткой жарой и таким же непомерно тяжёлым ручным трудом. Основными инструментами на строительстве фермы были носилки и лопата. Правда, спина после этого стала гранитной.
После стройотряда полагался месяц отдыха, и Марк вернулся в Дубны, уставший так, что ныла каждая косточка.
Его отец сшил и подарил председателю профсоюза на быткомбинате, на котором работал, отличные хромовые сапоги, раздобыв таким путём для сына дефицитную путёвку на Рижское взморье. Ведь в то время получить путёвку на море без блата для простого сапожника было абсолютно несбыточной мечтой.
Марк уже собирал вещи. И вдруг распахивается дверь и влетает Витя Белый. Только что из Минска.
Марк рассказал ему о возможности покупаться и позагорать на Балтике, а в ответ:
– Рижское взморье отменяется. Послезавтра мы едем в Белоруссию, в Оршу знакомиться с моей невестой. А оттуда – в Новгород на свадьбу моей сестры Наташи.
Гром среди ясного неба! У Вити – невеста?
Легко отказался от путёвки на море, уговорив отца поехать вместо него. И вот уже поезд с пересадками мчит их с Витей среди белорусских лесов и полей в неизвестную Оршу Приехали к вечеру отыскали дом, позвонили в дверь.
Выходит стройная (мастер спорта по гимнастике), в облегающем и подчёркивающем её точёную фигурку ситцевом, в цветочек платье, миловидная девушка с короткой стрижкой. Тёплый взгляд и необыкновенно приятная, располагающая улыбка:
– Привет! С приездом! Так это ты тот самый Марк? Рада знакомству! Витя много о тебе рассказывал.
– Плохое?
– Нет. Только хорошее. Говорил, что вы с ним – одна душа.
– Это верно. Потому и к тебе заехали вместе. Только нам скоро опять на поезд.
– Я знаю, времени у вас немного, сейчас оденусь и выйду.
И это минутное общение, необыкновенно чистая улыбка, лучистые глаза, обволакивающе тёплый и озорной взгляд, тембр её голоса, весь её облик вмиг очаровали Марка. Поэтому на вопрос Вити: «Ну, что скажешь?» – он не задумываясь ответил: «Если не женишься ты – женюсь я».
Вскоре Инна выпорхнула из дома, и они пошли в сторону вокзала, с которого через пару часов отправлялся их поезд в Новгород. Они шли по длиннющей улице Ленина, которая была обязательным атрибутом каждого города Советского Союза.
С обеих сторон – столбы с электрическими фонарями, и ни один из них не горит. Тьма. Только луна, звёзды и освещенные окна домов.
Разговаривали не умолкая, перебивая друг друга. Витя, как всегда, удачно острил, и их хохот долетал до другого конца улицы. Инна была с ними на одной волне, и уже через десять минут Марку казалось, что он знает её целую вечность.
Чувство радости от того, что Витя встретил такую девушку, чувство счастья за друга всё росло, переполняло Марка и наконец взорвалось.
– А хотите, я вам сейчас фонари зажгу? – кричит Марк на всю пустынную тёмную улицу.
– А давай! – задорно отвечают хором Витя и Инна.
Марк поворачивается к ближайшему фонарю справа. Протягивает к нему правую руку и кричит:
– Зажгись!
…Фонарь оживает…
Кричит ребятам:
– Ещё?
– Давай!
Поворачивается влево:
– Зажгись!
…Второй фонарь вспыхивает…
– Ещё?
– Давай!
Поворачивается вправо:
– Зажгись!
И третий фонарь зажигается тоже!
Марк приходит в себя: «Неужели сейчас все фонари поочерёдно начнут загораться?»
Ответа не было.
Как только Марк остановился, больше ни один фонарь не вспыхнул. Все затихли. Что это было? Совпадение? Чудо?
Или действительно взрыв человеческого счастья вдохнул свет в эти три фонаря? Ответа нет.
На следующий день Марк с Витей уже топали по одному из старейших городов России – Новгороду.
Их поразили Новгородский кремль и единственный в стране памятник Тысячелетию России в виде царской шапки – шапки Мономаха – с фигурами князей, царей и других известнейших людей государства Российского с древних времён до девятнадцатого века, когда памятник и был создан.
Полночи ходили вокруг него, созерцая историю России в чёрном металле.
…Воспоминания закончились, и Марк снова вернулся к мыслям о своей команде: «А где же мой старый друг Юра Свирский? Тот, которому я реально помог поступить в юридический институт. С которым десять лет учился в одном классе, а потом ещё три года прожил в одной комнате, день в день».
Окончив институт на год раньше и расставаясь с Юрой, Марк просил его:
– Юрчик, через год ты тоже заканчиваешь, и у меня к тебе только одна просьба: не вздумай идти следователем в милицию. Ничего хорошего, кроме пьянок и отвратной работы, ты там не увидишь. Ты будешь винтиком в машине, которая крутится только в одну обвинительную, сторону, и из нормального парня станешь ментом, не знающим ни жалости, ни сострадания. Год назад на стажировке я на это насмотрелся – на всю жизнь хватит. Понимаешь?
Юра пообещал и через год пошёл… следователем в милицию. А ещё через год в Дубнах на своей свадьбе он, хорошо подвыпив, горячо каялся, что не послушал Марка:
– Ты представляешь, вот пьём мы водку вместе ещё с двумя офицерами, пьём. А потом каждый скорей бежит на другого начальству капать. В глазах только одно: звёздочки на погоны, должности, карьера. Представляешь?
«Да, – вспоминая об этом, думал Марк, – всё те же джунгли – кто кого быстрей сожрёт».
На протяжении прошедшего года он иногда представлял себе: а что бы делал сам, попади кто-то из друзей на его место?
И он не то что думал, он знал наверняка, что, переживая за друга, дневал и ночевал бы и под тюрьмой, и под зоной. Любым путём завязал бы знакомство с кем-нибудь из администрации, через кого передавал бы и еду, и деньги, и всё, что понадобилось бы другу. Любыми путями искал бы возможность обеспечить ему УДО.
«А что же мои друзья? Ну ладно, Коля не знал. Витя, Толик не юристы, для них всё это – тёмный лес. Но Юра! Он-то весь уголовный процесс вплоть до исполнения наказаний мало того что в институте изучал, так уже три года на практике через себя пропускает. И что? А ничего. Ни письма, ни привета, ни ответа… не говоря уже о большем. Значит, не друзьями были – приятелями. От слова "приятно". Приятно проводили время. А как грянула беда – тут и табачок врозь?»
Сказать, что эти мысли мучили Марка, – нет. Не мучили. Просто отмечал: произошло то, что произошло. Отмечал, что некоторые вещи переосмысливает уже с позиций сегодняшнего опыта.
«Да, а друзья-то мои совсем не такие, какими я их себе напридумывал. Они такие, какие есть в действительности. Понятие и пределы дружбы у каждого свои. Для одного дружба – разделить веселье, погулять на праздниках. Для другого – деньги одолжить без вопросов и расписок. Для третьего – и в горе не затеряться, ободрить, поддержать. Четвёртый – скорей сам в тюрьму пойдёт, но друга не выдаст. А пятый – наивысший предел – "жизнь отдать за други своя", как в Евангелии говорится. Только таких, наверное, рождается не больше чем раз на миллион…»
И тем неожиданнее было…
– Рубин, на КПП! – выдернул его из отряда старшина-контролёр.
Марк следует за ним в дежурку, заходит и видит симпатичного, с закрученными усами и круглыми розовыми щеками старшего лейтенанта, который, протягивая руку («Не сон ли это?»), представляется:
– Начальник оперчасти Кулько. «Кум» по-вашему. Присаживайся.
Инстинктивно оглянувшись, не заметил ли кто, что он с ним за руку здоровается, Марк представился по всей форме, опасливо размышляя: «А этому-то что от меня надо? Неужели и сюда Пасюк добрался? Ну, всё. Теперь мне точно "век воли не видать"».
В его воображении зловещая тень Пасюка вновь нависла над ним, и Марк приготовился к худшему.
– Ну как тебе, Марк Захарович, в нашем учреждении? – слишком ласково, как показалось, спросил старлей.
«Марк Захарович?! Год уже такого обращения не слышал. Что-то тут не то!» – скользнула мысль.
– Честно?
– Да уж сделай милость, – улыбается «кум».
– По сравнению с Херсоном, откуда я пришёл, у вас просто курорт. Но, может, это мне так только кажется – родная все-таки земля.
– Вот-вот, и я о том же, – как порох вспыхнул начальник оперчасти, – долблю нашей «отрицаловке»: вы ещё пороху не нюхали. Попадёте в «голодную» зону пешком назад прибежите. Слава богу, колонию мы изменили, порядок навели. Практически во всём.
Очень хотелось ему сказать, что реформы эти извечных язв колонии так и не коснулись: те же «масти», те же джунгли, только с менее кровожадными хищниками, которых удаётся держать в узде.
«А менты, – думал Марк, – захотят – отпустят по УДО. Не захотят – задолбают фиксацией мелких нарушений, и сидеть тут до конца срока. Разница – в несколько лет лишения свободы. И это здесь, где каждый день как жизнь! И не знаешь, будешь к следующему утру жив или, сказав неосторожное слово, не будешь. Начиная от простого контролёра и до начальника колонии, каждый тут – царь и бог».
Но говорить об этом «куму» – плевать против ветра. Поэтому Марк понимающе кивнул, по-прежнему ежеминутно ожидая услышать запах беды от человека, должность которого он с этим запахом привык ассоциировать в прежней зоне.
И в это время дверь с шумом распахнулась.
В комнату вихрем влетел капитан милиции в новенькой форме.
«Юра Свирский?!»
Бросившись к Марку, он до боли стиснул его в своих объятиях и, не стесняясь посторонних, разрыдался.
– Марик… родненький… прости идиота, – пробивалось сквозь слёзы, – я же сразу, как твоя Лера мне позвонила… рванул в Херсон, в прокуратуру… Попал к Вовке Мудко, что с нами учился. А он, как только меня в коридоре увидел, втянул в свой кабинет и кричит, чтоб я скорее чесал отсюда, пока моему начальству не сообщили. Сказал, что ты за убийцу взятку дал, а его самого, Вовку значит, под статью подвёл. Я, идиот, ему и поверил. А сейчас прочёл твоё дело – там же явная подстава. И подстава от него же. От этого Муд…ка. Прости меня, брат, ради бога, за то, что сволочи поверил… Идиот…
Марк застыл, намертво стиснутый руками друга. Слышал его слова. Видел слёзы, текущие из мужских глаз. Прислушивался к себе.
И с ужасом отмечал: внутри пусто. Он ничего не чувствовал. Ни радости от встречи с Юрой, ни жалости к раскаявшемуся. Пусто и тихо. «Неужели я так очерствел? Неужто это навсегда?» – скользнуло огорчённо.
Когда Юра немного успокоился, он тут же при «куме» передал Марку объёмистый пакет с едой, деньги и письмо от отца. Юра уже был старшим следователем в Миргороде и чувствовал себя в работе как рыба в воде. Марк заметил, что начальник оперчасти говорит с ним исключительно уважительно и на «Вы».
«Ну что ж, каждый зарабатывает свой авторитет. Хоть по ту сторону джунглей, хоть по эту».
Они проговорили около двух часов. В это время «кум» то выходил, то заходил вновь. Наконец, улучив паузу в их разговоре, он вмешался.
– Марк, у нас к вам есть предложение, – с улыбкой произнёс он и сделал большую паузу, пристально глядя Марку прямо в глаза.
«Так, – чувствуя, как запрыгало сердце, насторожился тот, – начинается. Сейчас предложит стучать, а иначе не видать мне УДО. Знаю я эти "кумовские предложения". Наслышан, слава богу. И что делать? Выбор один: или стучать, или сидеть все четыре года вместо оставшихся семи месяцев? Капкан! Нет. Будь что будет. Стучать не стану!» – решил он, и спокойствие мягко легло на душу.
– Слушаю вас внимательно, гражданин начальник оперчасти.
– Мы предлагаем вам должность завхоза колонии! – изрёк старлей.
Марк обалдел. Завхоз колонии – это зэк номер один! Главная должность среди всех заключённых! Он свободно передвигается по всей территории! Он ест отдельную еду! Он не присутствует на утренних и вечерних проверках! Он принимает этапы, обеспечивая им одежду, обувь и всё остальное. У него в подчинении несколько различных специалистов и помощников.
Он – главный! Такими обычно назначают самых доверенных, проверенных и опытных зэков. И самое главное: УДО – в кармане!
Было только одно «но». И в прежней зоне, и в нынешней Марк жил «мужиком». Завхоз колонии к этой «масти» не относился. И теперь нужно было понять, насколько станет меньше его безопасность, если он это предложение примет. Да и стоит ли? Ведь работа на термопласт-автомате его устраивала.
– Простите, почему я? Я ведь у вас без году неделя. Должность слишком ответственная, как я понимаю, – он вспомнил прежнюю зону. Завхоза колонии там довелось видеть лишь пару раз. Он, как небожитель, не снисходил до общения с простыми зэками, каким был Марк.
– Мы изучили ваше дело. Там больше хорошего, чем плохого. И о том, о чём сейчас сказал ваш друг, – он кивнул в сторону Юры, – в отношении провокации взятки вашим сокурсником – мы тоже догадались. Как его фамилия?
– Мудко, – подсказал Свирский.
– Да, Мудко… Ну и фамилия… Один в один по его поступкам, – улыбнулся начальник оперчасти. – Марк Захарович, мы понимаем, что вы здесь случайно. И поэтому просьбу капитана Свирского облегчить ваше пребывание здесь выполним с удовольствием. Решение за вами.
– Спасибо за предложение, – наконец вымолвил Марк, никак не ожидавший, что «кум» просёк суть его дела. Ведь эту должность он всё это время ассоциировал с должностью жандарма и палача. – Только… это для меня совсем неожиданно. Можно я отвечу завтра? Надо всё обдумать.
– Договорились, завтра встречаемся здесь же в десять утра, – улыбнулся старлей.
Конечно, он всё понял. Понял причину его сомнений и настаивать не стал. Что ж, этот «кум» понравился Mapкy намного больше, чем его истеричный коллега в прежней зоне. Люди разные. В том числе и среди оперов.
Новая должность
Вечером Марк попросил Хому собрать «пацанов» из их отряда. Разложил угощение, переданное отцом. Заварил чай. Пришли все пятеро во главе с Бочиком.
– В общем, тут такое дело, – чувствуя себя немного не в своей тарелке, начал Марк, – сегодня «кум» вызывал.
– Стучать прибивал? – ухмыльнулся Бочик.
– Нет. Предложил стать завхозом зоны.
Лицо Бочика озарила улыбка, удивившая Марка больше, чем если бы тот выругался.
– Ну, и что ты?
– Пока ничего. Вы знаете, что я жил и живу «мужиком» и…
Улыбка испарилась с лица Бочика.
– Малыш, у нас уже давно всё устаканилось: если завхоз правильный – ему только уважуха.
– Бочик, не знаю, как у вас, но в Херсоне это означало бы смену «масти». И за это… ну ничего хорошего, кроме плохого, ко мне бы не прилетело. Моё положение и работа здесь и сейчас – вполне устраивают. Какой смысл ещё чего-то искать на свою голову? Лучшее – враг хорошего!
Обычно добродушное лицо смотрящего на отряде мгновенно превратилось в глыбу гранита.
– Значит, так. Слушай сюда внимательно. У нас ты – не в Херсоне! Там голод и беспредел. А чем больше в зоне беспредела, тем больше там «пацаны» под «путёвых», под «воров» себя рисуют. У нас же «путникам» даже хавать с завхозом не западло. Он наш, зэк. Если он к нам по-людски – и мы к нему по-людски. Короче, Малыш, соглашайся и ни о чём не думай. Братва, завхоз будет с нашего отряда! Значит, и «подогреешь» нас, и поможешь, если что с ментами надо решить. Догнал?
Остальные тоже одобрительно зашумели. Меньше всего Марк ожидал такой реакции, но в том, что она была искренней и единодушной, не сомневался.
Поэтому уже на следующий день он приступил к новой работе в своём собственном кабинете, расположенном рядом со складом обуви и одежды, мастерскими портного и сапожника.
Кроме них, у Марка было три помощника, работавших во время приёма очередного этапа, одевавших и обувавших вновь прибывших.
И в тот же день на него как из рога изобилия посыпался поток благ, о которых Марк даже мечтать не мог.
Портной взялся сшить «центровой» костюм на зиму из плотного чёрного милюстина. Сапожник снял мерку и обещал за неделю сделать «ботиночки с фасоном». Художник предложил бесплатно набить на спине тагу – пятиглавый собор, – чего, конечно же, Марк делать не стал.
Старший по кухне «шнырь» пригласил на обед в отдельный кабинет, где Марка ждали наваристый борщ, в котором ложка стояла как вкопанная, с крупными кусками мяса (ничего подобного он год уже не видел), котлетки с жареной картошечкой и компот с пончиками. Марк был в шоке. «Никаких передач не надо. Да я же тут за месяц стану как три толстяка, вместе взятых…» – еле отвалившись от стола, размышлял он.
Теперь не нужно было изнывать летом от липкого зноя, а зимой трястись от лютого холода на утренних и вечерних проверках, длящихся по тридцать-сорок минут.
Марк свободно ходил по всей зоне, в любой отряд, в санчасть и в библиотеку. Причём и работы-то было немного. Оставалось время и почитать, и помечтать.
Вернувшись в отряд вечером, обнаружил, что ему уже приготовили новое спальное место в другой бригаде – нижнюю койку., в углу. (Пентхаус отдыхает!)
В углу спали только самые авторитетные зэки. В основном – «путёвые». И «путёвые» вместе с завхозом отряда уже приготовили стол, чтобы отметить новую должность Марка.
Засыпая, успел подумать: «Вот уж чего не ожидал. Вовремя нагрянул Юра Свирский! И правда: жизнь – зебра. Чёрная полоса – белая полоса. После того, что пережил в Херсоне… А джунгли-то потихоньку расступаются… Ещё полгодика – и я о них забуду… Фортуна поворачивается…»
Не всё так просто…
Первые три недели в новой должности прошли без неприятностей и приключений. Но вот однажды утром Марк получил приказ: заменить часть колючей проволоки вокруг зоны.
Огораживать самих себя – позор, западло. На любой зоне. Но и отказаться было невозможно.
Пришлось послать на эту работу помощников, а самому сказаться больным (благо с врачом санчасти он уже успел подружиться). Никто в отряде ничего не спрашивал, но всё равно он переживал. И не напрасно. Вечером на следующий день к нему подсел Хома. Выглядел встревоженным.
– Такое дело, Малыш. Был на первом отряде. «Пацаны» прикололи, что Пузырь на тебя бочку катит: «Посмотрите, как новый завхоз вышагивает по плацу.
Раз-два, раз-два. Офицер. Ну точно мент. Не успел прийти в зону – без году неделя, а его сразу – завхозом зоны. С каких дел? Ни сроком, ни авторитетом это место не выслужил. Явно из ментуры притопал. Вот они своего на тёпленькое местечко и пристроили. Да ещё и колючку вокруг зоны тянет. Мент – он и есть мент. А с ментом разговор короткий – опустить его без базара!»
– А ещё я тебе скажу, Малыш, Пузырь – он такой: задумал – не успокоится. Не отстанет, гадёныш, – закончил Хома. Его голос был полон ненависти и презрения – ведь Хома был «семьянином» Марка и предъява Марку в том, что он – мент, касалась его напрямую. Раз в «семье» мент – значит, вся «семья» ментовская!
И вновь над Марком нависла угроза. Самое страшное – расправа могла обрушиться как рысь, атакующая сзади. Ночью, днём – в любое время. И от любого. От того, от кого меньше всего ожидаешь: «пацана», «шныря», «опущенного».
Любого, кому заплатят или кого на эту роль приговорят.
«Бежать за помощью к ментам – не факт, что поможет. Охрану на двадцать четыре часа в сутки ко мне никто не приставит. Единственное, что могут сделать, – вывезти в тюрьму или в другую зону. Но куда бы ни вывезли – слух о том, что я ломанулся с зоны, всё равно дойдёт куда угодно. И тогда – крышка. Единственный шанс – идти на опережение», – стараясь успокоить беспорядочно и гулко затарахтевший «мотор», думал Марк.
О Пузыре он был наслышан немало. Внешне – типичный председатель колхоза: полноватый, с толстыми щеками и курносым носом-пуговкой. Только глаза – серые, колючие и злые. Волчьи глаза. Не «пацан» и не «мужик». Что-то среднее. Но богат и хитёр без меры. Всегда с регулярным «гревом»: едой, чаем, водкой и деньгами. Чем и держал половину «пацанов» зоны в своих руках.
Но, слава богу, не ту половину, в которой был отряд Марка. Поэтому, переговорив с Бочиком, на следующий день они, захватив Хому и остальных «путёвых» из их отряда, неожиданно нарисовались перед Пузырём.
Увидев их и смекнув, что гости явно не с пирогами, Пузырь тут же кликнул «пацанов» своего отряда. Пришли тоже пятеро. Их взгляды ничего хорошего не предвещали, а правые руки прятались в карманах костюмов. Марк знал, что «пацаны», сопровождавшие его, вооружены, и не сомневался, что хозяева тоже пришли не с голыми руками.
«Начнётся поножовщина – никому мало не покажется…» – подумал Марк, сжав в кармане тяжёлую заточку, которую приготовил заранее.
Помня разборки с Омурбеком, он, недолго думая, резко бросил Пузырю тот же вопрос:
– Пузырь, я слышал, что у тебя ко мне предъява? Ты что, меня ментом выставляешь? А ты за базар отвечаешь? Если «да», то чем? Только я тоже молчать не буду. И за свой базар я отвечу. Мой приговор – в спецчасти зоны, в деле моём, и его копию достать мне – на раз. А там чёрным по белому написано, кто я и за что я здесь. И будет мой приговор приговором тебе, Пузырь. А ты… Ты что предъявишь? Есть что – предъявляй! Сейчас! При «пацанах!» Короче, говори: ты за базар отвечаешь?
Щёки Пузыря вспыхнули, как два помидора. Он понял: раз к нему пришли, значит, уверены в своей правоте. В этой ситуации у него, не ждавшего такой скорой лобовой атаки и не имевшего на руках никаких доказательств, был только один выход. Он им и воспользовался:
– Ты чё, ты чё, охолонь! Да это был просто прикол, Малыш, – с вымученной улыбкой забормотал Пузырь. – Ты ходишь по плацу, размахивая руками, как офицер, я и прикололся. Ну а колючку-то ты в натуре тянешь. Или нет? – и он хитро прищурился.
– Пузырь, – решительно вклинился Бочик, – Малыш уже два дня на больничке, из барака не выходит. Колючку «шныри» тянут, это их дело. И, между прочим, Пузырь, когда у тебя в «семье» бывший завхоз зоны был, ты с ним что – не хавал вместе? Нет? А он тоже не раз колючку тянул. И всё нормалёк было? А, Пузырь? Тебе тогда никто предъяву не делал? Думаешь, мы не в курсах, что ты сам на место завхоза рвался? А когда Малыша поставили, так тебя жаба задавила?
Пузырь молчал. Молчали и «пацаны» его отряда. «Грамотный наезд. Молодец Бочик!» – одобрил про себя Марк.
– Ладно, Бочик, проехали. Непонятка вышла, – выдавил наконец Пузырь, – признаю. Пошли запьём этот базар, я хавку ставлю и водочку. Только щас с воли подогнали. Давай кардан, Малыш, забыли… – и он протянул свою пухлую руку Марку.
Марк взглянул на Бочика. Тот кивнул. Марк, отпустив заточку, вынул руку из кармана, пожал пухлую и неприятно повлажневшую от пота ладонь Пузыря, и все пошли запивать ситуацию, стоившую Марку бессонной ночи и напомнившую о его худших днях в предыдущей зоне.
А промолчи он да не имей поддержки, трудно сказать, чем бы всё это кончилось. Пузырь – враг опасный и хитрый. Нашёл бы способ разделаться с конкурентом.
Но с этой минуты Марк решил при первой же возможности с новой должности съехать. Последние полгода хотелось прожить без приключений.
И, видно, желание это дошло до небесной канцелярии, потому что её Хозяин уже вскоре подарил ему такую возможность.
Аврал
Был уже вечер, когда Марка вдруг вызвали на КПП. Войдя в дежурку, он увидел двоих: «хозяина» – начальника колонии, крупного седого офицера в форме подполковника МВД, и гражданского – начальника производства зоны. Чувствовалось, что настроение у обоих на нуле.
– Рубин, – начал «хозяин», – сегодня тридцатое число, последний день месяца. Зона впервые проваливает план по производству воздушных фильтров. Если к утру он не будет выполнен, нам – труба. Я тебе не приказываю, но если сможешь организовать и за ночь сшить эти недостающие чёртовы фильтры, проси чего хочешь. Ни в чём не откажу. Договорились?
– Точно ни в чём? – уточнил Марк, сразу сообразив, что ему попросить надо.
– Точно.
– Сделаю всё, что от меня зависит, – кивнул Марк, уже соображая, что предпринять, чтобы ускорить работу, – но мне нужен от вас чай без ограничений. В ночной работе крепкий чай – лучший помощник.
И закрутилось. В промзону он вывел двойное количество рабочих, а пятерых забрал даже из санчасти. К каждому швецу приставил помощника, расправлявшего войлочные ленты и принимавшего готовые фильтры, чего раньше никогда не делалось.
Затем он пригнал на кухню поваров и кухонных рабочих, поставив им задачу готовить бутерброды с маслом, нажарить мяса и вскипятить чай, причём еда должна подаваться на рабочие места каждые четыре часа, а чай – каждые два часа.
Марк сам мотался между кухней и промзоной, разнося рабочим еду и чай, подбадривая их и по-доброму уговаривая превозмочь наваливавшуюся с каждым часом всё больше и больше ночную усталость, собрать все силы и добить план до конца.
К восьми утра всё было кончено. С красными от бессонницы и постоянной беготни глазами Марк стоял перед начальником зоны. Его шатало от усталости, но улыбку победителя скрывать он даже не пытался.
– Ну, ты молоток, Рубин! – похвалил «хозяин». – Так о чём ты хотел просить?
– Я слышал, освободилось место нарядчика по питанию, переведите меня на эту должность.
Брови начальника колонии прыгнули вверх:
– Зачем? Это ж понижение… А чем тебя не устраивает должность завхоза?
– Это личное. Вы обещали выполнить любую мою просьбу. Я вашу просьбу – выполнил. Слово за вами.
– Ладно. Хоть и не хочется, но слово держать надо. Ты прав. – Он повернулся к своему заместителю: – С понедельника переведите его нарядчиком. Подберите нового завхоза колонии, и пусть Рубин сдаёт ему дела.
Не раздеваясь, Марк плюхнулся в койку и, не успев насладиться радостью новой удачи, погрузился в сон.
«Опять по пятницам – пойдут свидания…»
Новая работа была не хуже прежней.
Та же свобода в пределах зоны. Еда в отдельном кабинете. В любое время – душ. И никаких проверок-перекличек. Их было четверо нарядчиков в отдельном домике-конторе. Нормальная атмосфера. Нормальные ребята. С одним из них – молодым богатырём-дагестанцем Вадиком Вашхебой – Марк быстро подружился.
Поскольку всё питание колонии было в его руках, он иногда помогал и «пацанам», и другим просящим, выделяя большее количество улучшенных паек (включавших мясо) на ту или иную бригаду.
Его авторитет между зэками рос как на дрожжах, а у администрации – тем более. Уже после двух месяцев в зоне Марк получил свидание с родственниками на трое суток, что было в джунглях самой большой радостью и удачей. Сообщил отцу и жене. Готовился как к самому светлому празднику.
Свидание начиналось в одиннадцать ноль-ноль. А часом раньше ему вручили письмо от Леры: «Марк, привет! Я очень огорчена, но с работы меня не отпустили, как ни просилась. Сказали, что у них и так завал с кадрами. Работать некому. Поэтому приехать к тебе не получается…» – и дальше обычное сообщение о делах дома, о Владике и так далее.
«Что значит не отпустили?! Какая там работа? Личное свидание в зоне – манна небесная! Ведь так нежданно появилась счастливая оказия побыть вместе! Да я бы плюнул на любую работу!» – горячая волна возмущения захлестнула сердце.
Но потом, поостыв, успокоился: «А ведь это единственное, что сейчас кормит и её, и Владика. Может, действительно там завал и некому работать». И с этими мыслями он отправился на свидание с отцом, который, конечно же, приехал.
Вид у отца был далеко не радостный.
– Марк, Лера не приехала, – заглядывая ему в глаза, огорчённо произнёс он вместо приветствия, так, будто сам был в этом виноват.
– Да знаю уже, она меня предупредила. Не отпустили с работы, – Марк заставил себя улыбнуться и, не возвращаясь больше к этой теме, с удовольствием на трое суток погрузился в ауру человека, которого любил и уважал больше всех на свете и который больше всех на свете любил его.
С тех дней не прошло и месяца, как к ним в нарядную вдруг зашёл начальник колонии. «Хозяин» был в хорошем настроении и, вспомнив успех Марка во время ночного аврала, с барского плеча подарил ему ещё одно внеочередное личное свидание на трое суток.
Не помня себя от счастья, Марк написал отцу и Лере и затаился, ожидая от неё письма о невозможности приехать вновь.
Письма от Леры не было. И он отправился на свидание в самом лучшем расположении духа.
В комнате для свиданий сидел отец. Один. Сердце сжалось.
– А где Лера? – наконец почти шёпотом вымолвил Марк. Отец огорчённо пожал плечами: «Не знаю, сынок».
Чёрная тьма задавила, заполонила его всего, пробралась в каждый уголок. Все трое суток они просидели как на поминках, почти не разговаривая. Поминках по его семейной жизни.
Марк полностью ушёл в себя. В своё предчувствие беды, надвигавшейся медленно, но неуклонно.
Развязка
Письмо от Валерии пришло через несколько дней после окончания свидания с отцом.
«Марк, я понимаю, что тебе будет больно читать эти строки.
Но на свидание меня не жди, я не приеду. У меня сейчас другая жизнь, и я не хочу её менять».
«Вот оно как?!» – А сердце бухало всё громче и чаще!
Не желая сдаваться без боя, Марк тут же бросился строчить ей письмо: «Какая другая жизнь?! Лера, ты только вспомни, как уютно нам было вместе в нашем маленьком мире! Вспомни, сколько любви и нежности окружало нас всё это время! А Владик? Для него же папа и мама – это одно целое, как и он для нас – самый дорогой человечек!..» – и так далее, и в том же духе.
Ответа не последовало. Не откликнулась она и на последующие пять писем, в которых Марк судорожно пытался остановить несокрушимую лавину, несущуюся на его дом.
Потому что все эти месяцы в тюрьме и зоне он, думая о семье, неустанно идеализировал Леру, помня, как она пыталась помочь ему в трудную минуту. Он всеми силами укреплял в своей душе здание их общего мира, представлявшегося совсем иным по сравнению с тем, который он оставил полтора года назад.
Всё это время Марк не расставался с фотографией жены и Владика. С любовью и болью он глядел на милые лица, и каждый раз в нём вспыхивало щемящее чувство разлуки с родными людьми.
Так в гнетуще-унылой и тягостной атмосфере джунглей им постепенно овладело то чувство, которое Марк так и не испытал за весь предыдущий период жизни с женой. Теперь он был уверен, что любит её. Любит по-настоящему.
Постоянно слушая рассказы зэков о том, что «все бабы – б…ди», бросающие своих мужей в заключении, Марк с пеной у рта доказывал, что исключения есть, они бывают. И его жена – одно из таких исключений.
Ошибся? Но надежда всё ещё жила. Ведь она умирает последней.
Сгорая от нетерпения, Марк отправил письмо Толику Плоткину в Кременчуг с просьбой немедленно навестить Леру и попытаться поговорить с ней.
Ответ не заставил себя ждать. Толик тут же съездил и прислал телеграмму: «ВСТРЕТИЛСЯ С ЛЕРОЙ ПЫТАЛСЯ ОТГОВОРИТЬ ОНА СОЖАЛЕЕТ У НЕЁ ДРУГОЙ МУЖЧИНА».
Удар! Ещё удар! И всё равно Марк заставлял себя не верить, что это конец. Пока однажды к ним в нарядную не пожаловал начальник спецчасти и не вручил ему зелёный бланк заявления в загс Валерии Рубиной о разводе с Марком Рубиным.
Мир рухнул… Рухнул дом…
Два дня Марк лежал на кровати не вставая. Не ел, не пил, не спал. Это была кома, прострация, что-то ещё, никогда им не испытанное. Он никого не видел вокруг себя. Не слышал ничьих голосов. Ни с кем не разговаривал. К нему никто не подходил. И слава богу.
Обида и острая боль. Ощущение того, что его, намертво связанного колючей проволокой, Валерия безжалостно хлещет по голове, по сердцу, не останавливаясь, а он здесь, в джунглях, не может, не в состоянии остановить её и даже просто поговорить с ней, могильной плитой придавило к постели душу и тело.
Впервые за много-много лет Марк плакал. Хоть ни одна слезинка не выкатилась из его глаз. Рыдала душа, навеки хороня его чувство к жене, взлелеянное каждым днём невыносимых душевных мук в двух тюрьмах и двух зонах.
Все знали об этом. Вадик Вашхеба делал за него всю работу. Зэки молчали. Администрация, просматривавшая все письма и оттого знавшая всё и обо всех, тоже не беспокоила. Это было горе. Настоящее горе. И это горе уважали.
Когда Марк пришёл в себя, он был уже другим человеком. Последний розовый романтический дурман унёсся из его души в бескрайнее синее небо. Остались пустота и холод. Безразличие ко всему вокруг.
И только три желания: свобода, свобода и свобода.
Тем более что до УДО оставалось всего два месяца. Но зэкам, которых бросили жёны, условно-досрочное освобождение не светило. Опасались, что не совсем остывшие горячие головы нагрянут к бывшим жёнам с местью.
И для того, чтобы избежать развода через загс, надо было сообщить туда, что имеется спор об имуществе. И он сделал это, когда пришёл в себя.
Но уже вскоре пришло новое заявление Леры о разводе. На этот раз в суд.
И тогда пришлось взять бумагу и ручку и написать ей короткое письмо, ясно ощущая, что пишет он совершенно далёкому и чужому человеку: «Валерия, если ты станешь добиваться развода, ты продлишь мне срок ещё на три года. Я у тебя этого не заслужил. Потерпи всего два месяца. Я скоро освобожусь, и ты сразу получишь развод».
Её ответ был таким же кратким: «Заявление в суд отозвала. Я делала и буду делать всё, чтоб облегчить твоё положение».
Добавить нечего. Ещё одна страница жизни перевернулась и закрылась навсегда. В этом он был уверен. К худшему или лучшему? Жизнь покажет.
Воля
Время лечит. Последние два месяца остались позади.
Не имея за все почти два года в обеих зонах ни одного нарушения режима, Марк вполне подходил для условно-досрочного освобождения на стройки народного хозяйства. По-простому – на «химию». И администрация колонии не подвела. Материалы на УДО поступили в Дубенский суд вовремя.
И снова удача: председателем суда оказался земляк и сокурсник Марка Саша Хорошенко, с которым вместе они ехали поступать в юридический институт и добрая дружба с которым сохранялась все четыре года их совместной учёбы.
Саша учился в той же группе, что и Мудко. Но какими же разными оказались эти два однокурсника!
Увидев на одном из дел фамилию Рубин, Саша уже через день, вне графика, назначил судебное заседание и вынес решение об освобождении.
Более того, он, не теряя ни минуты, тут же сообщил об этом родителям Марка. Долго слушая счастливые всхлипы, сам радовался не меньше.
И вот майское солнце в ярко-бирюзовом небе по-летнему щедро дарит своё тепло по ту и по эту сторону ворот зоны.
Марк – уже в своей гражданской одежде и кепке – ещё по эту сторону.
Вдалеке стоят и машут руками те, которые были рядом с ним последние полгода, делили радости и горе.
А перед ним железные ворота.
Словно необозримое чёрное покрывало, укрывавшее весь белый свет.
Ворота такие огромные, что, кажется, своими зловещими краями они упираются в девственно чистый свод майского неба.
И вдруг обе эти чёрные громадины – створки ворот, так долго символизировавшие вход и выход из ада, – начинают медленно-медленно расползаться в разные стороны.
Одним дыханием Марка вынесло на волю, где к нему уже летел Юра Свирский, а за ним, пытаясь не отставать, чуть прихрамывая, с повлажневшими глазами и крепко сжатыми губами, чтобы не расплакаться, спешил отец.
Марк тоже еле сдерживался. Закрыв глаза и замерев в двойных объятиях – отца и друга, он слышал, как грохочет в невидимый колокол его сердце, а сам – просто захлёбывался от счастья: «Свобода! Свобода! Свобода!»
Он с головой нырнул в поток своих новых сказочных ощущений, и ему казалось, что даже солнце, сиявшее намного ярче, чем в зоне, радуется вместе с ним.
Марк слышал жуткий скрип медленно закрывающихся за ним чёрных железных монстров – тюремных ворот.
Но оглядываться не стал.
Это уже прошлое! И возвращаться к нему он не собирался!
А впереди его ждала новая жизнь, и он понимал, что то, как она сложится, во многом зависит от него самого…
Конец первой книги Продолжение следует…