Увидев согбенную фигуру старика-грузчика, который совершал челночные рейсы с тележкой по рельсам, обеспечивая деталями различные операции, Борис поддал ему ногой под зад:
— Ты чего здесь расселся? Я же русским языком тебе сказал: за вторяками подойдешь! — Чо ты, Кривой? Я не… я так сижу… вот… смотрю просто… жду… — виновато залепетал старик, поднимаясь и ретируясь в сторону. Однако он ушел не совсем: сел поодаль, бросая жадные взгляды на банку с желанной жидкостью.
— Чего ты на него взъелся? — лениво поинтересовался Савелий.
— Надоел, всю плешь проел: «Не бросай — покурим! Не выливай — допьем!» Так и пасет, так и пасет!.. Ладно, хватит о нем! Погнали! Серый — банкуй!
Морщинистый мужик, у которого на одном веке была наколка «Раб», на другом — «КПСС», болтанув из банки в кружку и обратно, дождался, когда осядут нифиля, налил четверть кружки и, обжигаясь, сделал три глотка. Причмокнув от удовольствия, передал сидящему рядом Савелию.
— Ништяк упарился!
— Еще бы! Вышак! — заметил значительно Кривой.
— Слышь, Кривой, ты же вроде Угрюмого знаешь? — спросил Серый его.
— Ну, а что?
— А вон он! Может, пригласишь? Борис привстал со своего места и выглянул из-за штабеля. К выходу быстрым шагом шел парень лет тридцати пяти с квадратной фигурой.
— Угрюмый! — окликнул Кривой, но тот, не услышав, скрылся в дверях.
— Скорость хорошая, да нюх ни к черту! — усмехнулся Кривой.
— Это что, кличка такая? — поинтересовался Савелий.
— Ну… Вот сколько его знаю, ни разу не видел, чтобы он когда улыбался…
— Жисть такая пошла: чему дыбиться! — заметил пожилой зек с вызывающей наколкой, достав пачку «Астры», протянул каждому по сигарете. Савелий тоже машинально взял, думая о чем-то своем.
Когда банка с чифирем опустела. Кривой махнул рукой старику, продолжавшему поглядывать в их сторону. Тот сразу же, чуть не вприпрыжку, подбежал и жадно подхватил банку с нифилями, словно побаиваясь, что Кривой передумает.
Савелию стало жаль этого старика: поморщившись, он вздохнул.
— Угостись, отец! — сказал он, протянув ему сигаретку, которую тот моментально схватил, как китайский болванчик, благодарно кланяясь и семеня прочь.
— И всех-то тебе жалко, Бешеный! Тому куртку отдал, за того заступился… Может, и Аршина жалеешь?
— Мне старых и немощных жалко! А Аршина… Аршина — нет! — сказал он, поднимаясь. — Пойду, покемарю чуток…
НЕПРИЯТНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ
Яркое солнце почти скрылось за горизонтом, и последние лучи его ласково касались крыш самых высоких строений зоны.
Настежь открытые ворота, ведущие в промзону, свидетельствовали о том, что идет съем бригад с работы. По просьбе подполковника Чернышева капитан Зелинский вновь заменял заболевшего майора Кирьянова. Процедура шла заведенным чередом.
Осужденные, устало передвигая ногами, проходили мимо «снимающих» ровными рядами по пятеркам. Одна бригада сменяла другую.
— Разберитесь! — потребовал Зелинский, которому не понравился порядок прохождения одной из бригад.
— 73-я?.. Раз, два, три, четыре и три… Смолил, где остальные? — грозно спросил старший нарядчик, заглядывая в свою доску.
— Двенадцать во вторую остались! — протягивая ему листок, доложил бригадир.
— Разнарядку до четырех сдавать нужно! В следующий раз не приму! Ясно? — сердито бросил тот.
— Мне-то ясно! Кума долго искали: только что подписал… — оправдывался Смолил.
— Меня не колышит твой кум! Не приму, и все!
— Валеулин! — мягко одернул нарядчика начальник режима.
— Что Валеулин? — огрызнулся тот. — Мне же сведения в столовую подавать нужно, чтобы они без ужина не остались!
— Ладно-ладно, можно постараться! — примирительно отозвался капитан.
— Пошла 73-я!
Бригада двинулась к своему бараку, а Зелинский окликнул:
— Смолян! Говорков на промзоне?
— Он иногда и третью прихватывает… Как зверь пашет! В натуре Бешеный! — засмеялся он. — Что-то вы зачастили, командир, за дежурного помощника начальника колонии работать…
— У Кирьянова снова приступ, кому-то надо…
— А Говоркова снова в трюм, что ли?
— Почему это? — поморщился Зелинский.
— А зачем еще может понадобиться зек: либо для наказания, либо для работы! Дважды окунули, может, в третий? — Он хитро уставился на капитана из-под козырька «пидорки», похожей на головной убор французских полицейских.
— Ты лучше застегни верхнюю пуговицу, философ! — оборвал его Зелинский, приказав встать в строй.
Поняв, что его юмор не оценен по достоинству, Смолин быстро застегнулся и заспешил вслед за своей бригадой. А Зелинский стоял, сердито смотрел ему вслед. На душе у него было скверно. Нет, не разговор с бригадиром испортил настроение, дело было совсем в другом. Сегодня утром он наконец получил на свой запрос ответ из Москвы. Запрос касался Савелия Говоркова. Спроси сейчас капитана, что заставило его пристальнее всмотреться в этого паренька, он бы не смог сказать тачаю. Причин было много: с одной стороны, спокойное и бесстрашное поведение самого Савелия, с другой — некоторые разговоры о нем с другими людьми. Отношение администрации было однозначным: опасный осужденный, держаться с ним построже.
После разговора с Федором Федоровичем — тот все-таки добился своего, уволился и уехал на Украину
— Зелинский решил ознакомиться с делом Савелия. Потратив на него несколько часов, он ничего не понял с точки зрения убедительности приговора. А ведь у Зелинского был опыт следственной работы. Он читал и перечитывал дело и все больше убеждался, что для того, чтобы понять несостоятельность обвинительного заключения и приговора, составленного на основании выводов следствия, не нужно даже юридического образования. Зелинский знал, что многие уголовные дела решались одним звонком «сверху», интуиция говорила Зелинскому, что и «дело Говоркова» из таких.
Несколько дней он ходил под впечатлением, пытаясь разобраться в самом себе. По натуре он был человек мягкий, не всегда уверенный в своей правоте, умеющий сострадать и жалеть людей. Зелинский часто мучался от того, что порой должен поступать не по совести своей, а по воле, навязанной другими.
Он тяжело пережил моральный удар, полученный в Афганистане. Сколько ни твердил он себе, что эта война справедливая, что она несет братской стране свободу и независимость, все чаше и чаще возникал вопрос: почему наши совсем еще молодые парни должны погибать в мирное время, да еще на чужой золою? Полный крах навязанным ему убеждениям пришел даже не тогда, когда он столкнулся с продажей оружия, а когда понял, что старший офицер, который занимался этим, — лишь винтик в отработанном механизме преступной группы, связи которой тянулись в Москву.
Попытавшись намеками выяснить отношение своего непосредственного начальства к происходящему, он мгновенно осознал, какой опасности подвергал себя: его могли просто убить в Афганистане или потом в Москве, куда был срочно отозван… Напряжение тех лет вылилось в запой.
Вполне возможно, что он так бы и спился, если бы не его жена. Женился он рано, еще на третьем курсе. Зинаида Сергеевна, так звали его жену, — красивая, независимая в суждениях, тогда тоже была студенткой. К тому времени, когда он был уволен в запас, Зинаида Сергеевна, в звании майора, работала секретарем заместителя министра МВД СССР, в ведении которого находились и исправительно-трудовые учреждения. Конечно же, она была посвящена в то, что знали далеко не все сотрудники органов МВД.
Зинаида Сергеевна, а Зелинский ничего от нее не скрывал, понимала, что ему грозит реальная опасность и его нужно спасать. Употребив все свои связи, она добилась перевода на работу в качестве начальника спецчасти в далекую таежную колонию строгого режима, а для мужа ей удалось «выбить» место заместителя командира роты, хотя и с потерей его бывшего звания (из майора он стал капитаном).
Пристальнее присмотреться к делу Савелия Говоркова заставил его разговор с женой. В тот день, придравшись к — строптивому зеку и посадив его в ШИЗО, Зелинский, взвинченный разговором с Федором Федоровичем, сорвал свое настроение на жене. И сейчас он вспомнил тот разговор…
— Что с тобой происходит, Саша? — измученно произнесла она. — Что ты взъелся на парня? Тебе мало тех, кому ты раньше исковеркал жизнь? — Зинаида Сергеевна тяжело вздохнула.
— Ты опять за свое? — вспылил он. — Жена называется! Нет чтобы посочувствовать, успокоить…
— Жена, потому и боюсь за тебя… Ведь только я знаю, как мучаешься, переживаешь… Как кричишь по ночам!.. Господи! Уезжая из Москвы в эту тьмутаракань, я думала, что здесь, в глуши, ты сможешь забыть и то время, и этот проклятый Афганистан! — Она неожиданно всхлипнула.
— Забыть?! — Он даже оторопел, ужаснувшись самой мысли. — Забыть… — Обхватив голову руками, начал яростно тереть лицо. — Это невозможно! Не-воз-мож-но… Понимаешь ты, невозможно!!!
Зелинская с жалостью смотрела на мужа, не зная, чем можно помочь ему, как отвлечь, как вернуть того сильного, бесшабашного Сашу, каким она его знала. Неожиданно ее взгляд остановился на каком-то деле, лежащем на столе. Как она сразу не подумала об этом? Может, действительно она зря его пытается отвлечь? Может, лучше попытаться лечить болезнь по народной мудрости: клин клином? Она быстро встала, открыла железный шкаф с делами осужденных и начала судорожно искать одно дело среди сотни других… Не то… снова не то… Ага, вот оно!
Капитан с недоумением наблюдал за ней и молча ждал, зная, что она никогда ничего не делает просто так. Немного подумав, Зинаида Сергеевна медленно подошла к мужу и положила руку на плечо.
— Саша!.. Очень прошу тебя: почитай это дело…
Пожав плечами, он перевел взгляд с ее серьезных глаз на дело, положенное перед ним.
— Говорков?! — удивленно воскликнул он. — Зачем?
— Саша!.. Я очень прошу тебя, почитай это дело… — повторила она еще раз. — Ты бывший военный прокурор…
— Ну и что?
— Дело в том, что он тоже афганец…