— Шикарная штучка! — заметил Кошка. — Но знаешь, пустая только!
— С чего взял?
— Глаза!.. Вглядись в них… Может, во мне говорит сейчас художник, но… Пустые, холодные… Знаешь, у моей точно такие же! — Он стиснул зубы, помолчал. — Люблю, говорит, жить без тебя не могу… Стерва!.. Прихожу как-то из плавания чуть раньше времени, открываю дверь: сюрприз хотел сделать… — Он матюкнулся. — Все они одинаковы!
— И что дальше?
— Что? Посидели мы все вместе, втроем, за столом: я, как пришел, — одетый, они, как и застал их, — голяком… Выпили, а закусывать я им с кортика подавал: от пахана моего остался. Покормил немного и в ванную их, покупать решил… Хлипкий оказался: больше минуты под водой сидеть не мог, захлебывался…
— Утопил, что ли?
— Ну что ты? Помыл, и за дверь обоих, в чем мать родила… — Кошка усмехнулся. — На прощанье ремешком немного погладил. — Он махнул рукой. — Дальше неинтересно: думал, заявил… Нет, стерпел!.. Ладно, пойду, пожалуй… Ой, чуть не забыл! — Он вытащил из кармана небольшой сверток. — Я тут мяса и огурчиков сообразил чуток.
— Спасибо, братишка! — Савелий почему-то смутился и тут же добавил: — За мной не пропадет.
— Долго думал? — обиделся тот. — Или мы три года из одного котла не хавали? — Он повернулся и пошел к выходу.
— Спасибо, не сердись! — крякнул Савелий вдогонку и долго сидел, задумчиво перебирая фотографии Ларисы. Каждая вдруг передним «оживала», и веселое выражение сменялось тем, какое было у нее на суде. Савелий встрянул головой, словно избавляясь от наваждения, но холодный взгляд Ларисы снова впивался в него, рвал сердце, терзал душу… и он не выдержал: судорожно начал рвать каждую фотографию на мелкие клочки. На тумбочке росла кучка, а он все рвал и рвал, рвал и рвал…
Мимо проходили двое зеков, и одна, взглянув на Савелия, шепнул что-то второму и повертел у виска пальцем.
— Чего? — зло бросил Савелий.
— Нет-нет, ничего! — суетливо ответил тот, таща приятеля за рукав прочь.
Сунув кучку разорванных клочков в карман, он тяжело вздохнул и вышел из барака. Однако ему показалось недостаточным только изорвать ее изображение и выбросить. Нет! Он обязан уничтожить их, чтобы и следа не осталось! Оглядевшись, решил, что самое удобное место для «экзекуции» — за деревянными «удобствами во дворе»: никто не помешает.
— У тебя спички есть? — спросил он проходящего мимо зека.
— Прикурить, что ли?
— Нет! Нужно!.. Есть?
— А-а! Понятно! — многозначительно подмигнул тот и протянул ему коробок…
Савелий зашел за «дальняк», вытащил из кармана то, что осталось от фотографий, сложил в кучку и поджег. Помешивая палочкой, проследил, чтобы все догорело до конца. Когда на земле осталась небольшая кучка серого пепла, Савелий несколько минут смотрел на нее, потом ласково провел ладонью по пеплу: чувство непоправимого промелькнуло, обожгло изнутри, и он вдруг разозлился на свою минутную слабость, вскочил и начал с остервенением топтать, топтать, топтать…
АВТОКАТАСТРОФА
Савелий криво усмехнулся, поднял вверх руку с клочком ослепительной фотоулыбки Ларисы и медленно разжал ладонь… Улыбка, беспорядочно кувыркаясь в воздухе, долго и медленно опускалась к земле, но, когда, казалось, вот-вот коснется ее, неожиданный порыв ветра подхватил обрывок фотокарточки, снова взметнул вверх и понес все дальше и дальше… Савелий глядел вслед исчезавшему клочку до тех пор, пока его можно было рассмотреть,
Постепенно грусть прошла, глаза обрели спокойное выражение, и он, встряхнув плечами, вернулся к действительности, вытащил тряпичную карту, повертел в руках, но не стал разбираться в ней, сунул назад в карман.
— Куда же ты подевалась, чертова река? — ругнувшись, он ударил кулаком по земле и с трудом поднялся на ноги. Всюду деревья, деревья и только деревья… Деревья? Может, воспользоваться старым детским увлечением и залезть на одно, чтобы осмотреться? Это мысль!..
Выбрав дерево повыше и чтобы сучья росли пониже, он скинул сапоги, размотал портянки, мокрые от пота и крови, подтянулся на нижнем суку и с трудом вскарабкался на него. Передохнул и полез дальше. Так, отдыхая на каждой ветке, он лез все выше и выше…
От голода, усталости и нервного напряжения у него начали дрожать руки и ноги, но до середины добрался хоть и медленно, но благополучно. Следующая ветка оказалась очень высоко, и Савелий попытался рассмотреть что-нибудь с этой высоты, но окружавшие деревья перекрывали обзор.
Прислонившись спиной к стволу, Савелий стал внимательно и спокойно «изучать обстановку»: ветвь, на которой он стоит, в метре от ствола изгибается резко вверх, можно это использовать, чтобы как-то дотянуться до следующей. Ему показалось, что с помощью причудливого изгиба, сотворенного матушкой-природой, можно преодолеть злополучное препятствие.
Осторожно переступая босыми йогами, он начал медленно продвигаться вперед. Когда до изгиба оставалось каких-нибудь пять сантиметров… Легко сказать, пять сантиметров! В таком-то состоянии… Пот заливал глаза, мешая смотреть, а смахнуть его не было возможности… Кружилась голова… Но Савелий решился на опасный, отчаянный шаг — другого выхода не было. Он оторвался от спасительного ствола и вступил на изгиб…
Многодневное голодание и долгий путь ослабили, притупили реакцию на опасность: он покачнулся, попытался ухватиться за ствол, шагнул машинально назад и… оступился.
Опрокинулась перед глазами земля, больно начали стегать по лицу ветви: раз, другой, третий, но именно они, принимая на себя его безвольно падающее тело, спасали его: пружиня, смягчали удар, предохраняя от свободного падения с восьмиметровой высоты… Савелий падал с ветки на ветку, которые передавали его, как эстафету, друг другу, пока он не ударился о самую нижнюю, потому и самую толстую, грудью и не шмякнулся плашмя на землю. Застонав, попытался в горячке подняться на ноги и тут же потерял сознание…
— Мама! Мамочка! Мне больно! Мамочка! — раздавался детский крик, который исходил непонятно откуда.
Поздним вечером на шоссе в нескольких километрах от города произошла автомобильная катастрофа: белая «Волга» скатилась по насыпи и лежала вверх продолжающими вертеться колесами, а старенькая черная «эмка», столкнувшись с ней, была сильно покорежена. Водитель «эмки» сидел неподвижно, уткнувшись в руль, а сигнал клаксона печально взывал о помощи…
Рядом с водителем находился мужчина в военной морской форме, а на заднем сиденье — белокурая женщинам голова которой была странно повернута… Дверца с ее стороны была распахнута настежь.
Мужчина пришел в себя, приподнялся, смахнул кровь, заливавшую глаза, и попытался открыть дверь, но ее заклинило. Взглянув назад, он начал тормошить женщину:
— Машенька! Что с тобой? Очнись, милая! Очнись! Где Савушка?
Все его попытки оставались безуспешными: женщина была мертва, а тем временем машину охватил огонь.
Недалеко от места аварии остановился городской автобус, и из него высыпали пассажиры. Некоторые бросились к перевернутой «Волге», другие пытались подступиться к горящей «эмке», но пламя останавливало самых бесстрашных.
Все видели безуспешные попытки военного открыть дверцу, но помочь никто не решался. Водитель автобуса, пожилой мужчина в очках, накинул на голову кожаную куртку и поспешил к горящей машине. Обжигая руки, выхватил из нее женщину, оттащил на безопасное расстояние и предоставил другим затушить на ее платье пламя, а сам вернулся назад, чтобы помочь офицеру, но не успел добежать до машины: раздался оглушительный взрыв, и его отбросило в сторону…
Страшная картина парализовала людей, с ужасом смотревших на горящего в машине живого человека.
Во внезапно наступившей тишине слышались лишь потрескивание горящей краски и завывание ветра. Совсем нереальным был этот детский голос, взывающий о помощи:
— Мама! Мамочка! Где ты, мамочка! А-а-а! В первый момент всем показалось, что плач доносится из огня, и какая-то женщина, не в силах этого вынести, бросилась к горящей машине, но кто-то выкрикнул:
— Женщина, не сходите с ума: дите кричит из другой машины! Из другой!
«Волгу» уже сумели поставить на колеса, но ребенка в ней не оказалось: молодой водитель и двое пассажиров-мужчин, вероятно, скончались мгновенно.
Какой-то высокий парень, опередивший сердобольную женщину, побледнел от увиденного в салоне «Волги», его стошнило, и он растерянно посмотрел наверх. Из оцепенения его вывел новый крик ребенка:
— Больно мне, мамочка! Больно!
Он бросился на крик по кювету, а за ним плачущая женщина. Метрах в пятнадцати от места катастрофы они нашли мальчика лет двух-трех, который валялся в грязи и громко плакал. Подхватив пацана на руки, женщина с помощью высокого парня пыталась выкарабкаться из кювета, но скользкий от дождя откос не позволял встать на ноги, и она падала на колени при новой попытке выпрямиться.
— Да помогите же кто-нибудь! — крикнула женщина раздраженно. К ней сразу же подбежали несколько человек и помогли выбраться на шоссе. Ребенок на руках захлебывался от боли и слез. Лицо его было в крови, правой рукой он поддерживал левую, неестественно вывернутую в сторону.
— Больно мне! Тетенька, больно мне! Я к маме хочу! Мама! Родненькая! Мамочка! — выкрикивал он, рыдая.
Около белокурой женщины, спасенной водителем автобуса, хлопотал сухонький седой старичок с бородкой клинышком. Вскоре он медленно поднялся с колен и беспомощно развел руками. Наклонившись, снял с шеи женщины красный газовый платочек и прикрыл лицо.
— Ей уже ничем нельзя помочь: поздно! — удрученно произнес он и покачал головой.
— Неужели ничего нельзя сделать, — Семечка? — умоляюще проговорила высокая худая старушка.
— Нет, поздно… Медицина, к сожалению, здесь совершенно бессильна.
— Скажите, ваш муж медик? — спросил парень, помогавший искать ребенка.
— Профессор медицины! Но и он здесь, как видите, бессилен!
— Товарищ профессор! — бросился парень к старичку. — Там с ребенком худо! Помогите!