– Он научил меня разводить костер с одной спички под проливным дождем, – похвасталась она. – Мы тогда сильно промокли. Но у нас был костер, чтобы обсушиться.
Приятное потрескивание маленьких веточек и сосновых шишек, которые Хетта использовала для розжига, превратилось в приятный гул, когда занялись и поленья. Мне стало интересно, какой ритуал, связанный с солнцестоянием, знает Пенстемон. Я написала ей сообщение. Она ответила:
– Обычно в день солнцестояния я занимаюсь межпространственным сексом, но Капризная Задница все еще дуется на меня.
Я догадалась, что это ее новый парень, но спрашивать не стала.
– У меня предчувствие, – добавила она.
– Это мило, – ответила я и отключила телефон.
Я была не слишком рада, что связалась с ней, потому что мне не нравятся предчувствия. Когда они вообще бывают хорошими?
Наконец температура понизилась, и стало по-настоящему холодно. Может быть, не –40° по Фаренгейту, к чему мы привыкли, а –20°, учитывая холодный ветер. Да, было очень студено, и в нашем доме в особенности, но я обожаю, когда свежо, люблю укутываться. Хетте оставалось гостить у нас несколько дней. Поллукс застенчиво намекнул, что было бы неплохо предложить ей остаться подольше.
– Я хотела бы этого больше всего на свете, – призналась я. – Хетта должна остаться.
Муж попытался скрыть изумление, но потерпел неудачу. У него отвисла челюсть.
– Все прошло как по маслу, – я пожала плечами. – Твоя дочь не произнесла ни единого злого или безумного слова.
И дело было не только в этом. Хетта не приставала к Поллуксу, выпрашивая денег, и не высказывала ничего, кроме едва заметного сарказма. За что в какой-то момент даже извинилась. Как я могла ее не простить? Правда, мне показалось, что материнство не совсем заставило ее расстаться с прежними привычками. По крайней мере, она все еще носила красные колготки, черные байкерские шорты, старую футболку с надписью «Верука Солт»[56] и потертую фланелевую рубашку в клетку. Меня радовало, что она пользовалась блеклой черной подводкой для глаз, фиолетовой помадой ярких оттенков и делала локоны с помощью множества заколок, которые не снимала три дня. Ее наряды меня успокаивали. Они заставляли казаться реальными другие изменения. И больше того: я беспомощно обожала все, что касалось ее ребенка.
Возможно, мы бы еще продолжали в том же духе, но потом я начала беспокоиться. Тревога заставила меня вмешаться. Я задумалась об отце ребенка Хетты. Однажды, когда мы прекрасно завтракали, я спросила ее, не слышала ли она, когда он появится.
– Думаю, довольно скоро.
– Он назвал дату?
– Нет, не совсем.
– Значит, он просто вроде как пишет книгу?
– Наверное.
– А пока ты полностью взяла на себя заботу о его ребенке?
– Какое тебе, на хер, до этого дело?
Хетта смерила меня злобным взглядом и одарила ядовитой усмешкой. Она отложила тост и отвернулась от меня, покачивая ребенка на плече. Один его глаз был зажмурен. Он пронзительно посмотрел на меня другим и громко рыгнул.
– Мой мальчик, – тихо и проникновенно пропела Хетта.
Она встала и, повернувшись ко мне спиной, унесла Джарвиса в свою комнату. Мое сердце упало. Она пинком захлопнула за собой дверь. Так вот в чем дело. Я все испортила. Просто спросив об отце ребенка, просто указав, что она полностью заботится о сыне, в то время как отец где-то тратит время на написание, вероятно, паршивого, полного самонадеянности романа.
Ну, что со мною не так? Почему как гром среди ясного неба вспыхнуло это проклятое беспокойство? Почему я даже сейчас думаю, что Хетте нужно поесть? Почему я покорно поплелась к ее закрытой двери, неся оставленный на тарелке тост, жалко постучалась и произнесла срывающимся голосом: «Извини. Вот твой тост». И почему я просто ушла, не швырнув тарелку в дверь, когда изнутри Хетта крикнула: «Отвали, старая свинья!»
Почему? Потому что, наверное, я любила Хетту и была в восторге от ее ребенка. Я бы сделала все, чтобы оставить его у нас. И вот я взяла и сама все разрушила, задав неправильный вопрос. Наверное, это произошло потому, что совершать неправильные поступки в целом свойственно моей натуре. Иначе я не была бы Туки. А я есть она, отныне и навеки, аминь. Или останусь ею на несколько дней, до следующего года, когда смогу начать новую жизнь как лучший человек, который будет дипломатичней, разовьет в себе тактичность, а также не станет возиться с нуждающимся в поддержке призраком.
Bonne Année[57]
Теплая январская ночь
Жители Черепашьих гор очень любят Новый год, и в честь этого праздника в магазине Луизы был день открытых дверей. Посетителей угощали фрикадельками – «буллетами» или «пульками» и маленькими кусочками жареного хлеба – «бангами». Если вечер выдается теплым, мы сидим у костра на улице. «Банги» готовил Поллукс, потому что он знает, как работать с горячим жиром, в то время как я эксперт по жиру холодному. Я принесла картофельные чипсы «Олд датч». Коробка для пикника, двойные пакеты из красного и белого картона все еще заставляют меня чувствовать себя богачкой. Хетта по-прежнему разговаривала со мной односложно, но она и Пенстемон вместе испекли шоколадный торт, так что мне было все равно. Вскоре я уже сидела у костра с миской «пуль» и «бангами», чтобы макать в бульон. Позади нас было множество людей, с трудом набившихся в скрипучий дом Луизы. Я уже намеревалась взять вторую порцию, когда появился друг нашего магазина и обошел собравшихся с медленноваркой, полной авголемоно[58]. Мой любимый суп. Я решила поскорей проглотить фрикадельки и последовать за медленноваркой. В доме на столе стоял дикий рис: суп из дикого риса, горячее блюдо из дикого риса, салат из дикого риса – все разные сорта дикого риса. Асема села рядом со мной, ее тарелка была полна этими угощениями. Она отправила в рот немного риса.
– Рис в салате из Северо-Западного Угла[59], – критически заявила она. – Ред-лейк[60].
– И как он тебе?
– Клейкость хорошая. Но рис из Фонд-дю-Лака[61] имеет более пикантный вкус.
– Я не согласна, – возразила Пенстемон. – Самый пикантный рис привозят из Белой Земли[62].
– Полагаю, у меня самый разборчивый вкус на этой вечеринке, – вмешался в разговор Поллукс, на чьей тарелке красовалось шесть видов дикого риса. – Я купил рис для супа у парня в Сойере[63].
– Переваривается, – отозвалась Пенстемон.
– Он мягкий и как бы растворяется в бульоне, – добавила Асема.
Поллукс ел угрюмо, отрешенно. Мне было совсем не по нраву, когда Поллуксу бросали вызов. Более того, спор из-за дикого риса может разрушить дружбу, разбить браки, если позволить ему разгореться. Я должна была вмешаться. Я хотела урегулировать ситуацию, но забыла, что решение проблем не моя сильная сторона.
– Вы, критики, чертовски ошибаетесь, – объявила я. – Я бы назвала его текстуру шелковистой. И вообще, какие вы с Пенсти эксперты? Вы съедите все, что угодно. Яичные рулетики с диким рисом? На пау-вау? Старый жир? Я была там. Нет ничего хуже, и даже несмотря на это, вы все съели.
Мой голос был громким, вызывающим, и потому я неизбежно подняла разговор до уровня спора.
– Жаль, что ты прибегла к атаке adhominem[64]. Я не согласна, – сказала Асема, вставая. – Я никогда в жизни не ела яичный рулет из дикого риса, обжаренный в старом жире.
– Я сама видела.
Поллукс толкнул мою лодыжку, а затем показал мне на пальцах символ мира, наш знак, означающий: «Ты что-то разгорячилась, лучше займемся любовью». Я ухмыльнулась. Тогда он коснулся моего плеча. «Нечего липнуть ко мне. Позже».
– Более того, Туки, – не унималась Пенстемон, – я много раз замечала, как ты ешь старую еду – то горшочек с переваренным диким рисом, то раскрошенный гамбургер, то куриный консервированный крем-суп.
– О, правда? И чего в этом плохого?
– Я думаю, это неуважение к рису, – съязвила Асема. – Я бы никогда не стала этого есть. Однако, – она сделала паузу и сказала, – неплохо, если вы употребляете в пищу крем-суп из сельдерея. К тому же он очень часто бывает на праздничном столе. Что я действительно не одобряю, так это неочищенный рис.
– О, неочищенный рис, я думаю, мы все можем с этим согласиться.
– Подождите минутку, – вставил Грюн, присоединяясь к разговору. – Я верю в то, что вы называете неочищенным рисом, темный рис, который вы покупаете в магазинной упаковке, очень хорош. Чрезвычайно пикантный. Что в нем плохого?
– Люди, давайте прекратим дискуссию! – воскликнула я, встревоженная шумихой вокруг неочищенного риса. Так мы добрались бы до генетически модифицированных продуктов и нефтепровода Третьей линии[65], проложенного по договорной территории. Ад вырвется на свободу, и вечеринка закончится. Но спор вырвался из-под моего контроля. Джеки вступила в драку, настаивая на том, что висконсинский рис намного превосходит все остальные сорта. Поллукс вскинул обе руки и объявил: «Канадский», – прямо-таки испуганно. Полемика становилась все более жаркой. Спорили обо всем, начиная от ложной рекламы и заканчивая кражей генома дикого риса и подробным перечислением всего, что было не так с коричневым веществом из Калифорнии, замаскированным под дикий рис. Грюна все эти аргументы не тронули, и Асема внезапно изменила тему разговора. Наша подруга заявила, что далеко не у каждого индейца есть племенные связи, лицензия на сбор риса или возможность позволить себе настоящую еду. Она обозвала нас кучкой нищебродов и случайно выбила из рук Пенстемон почти пустую тарелку.