– Что ж, как обычно, я облажалась. Теперь Хетта не хочет со мной разговаривать. Как мне с ней помириться?
Я описала короткую перепалку по поводу отца Джарвиса и то, как Хетта захлопнула дверь у меня перед носом.
Последовало долгое, долгое молчание. Я подумала, что Джеки, возможно, не расслышала меня или не обратила внимания на мои слова.
– Я бывала в таком измерении много раз, – наконец проговорила она.
– Ты говоришь о реинкарнации или о чем-то в этом роде?
– Нет, я имею в виду твое затруднительное положение. А также сомнительное измерение, где я боюсь или беспокоюсь за одну из своих дочерей, как это делаешь ты, где я перехожу границу дозволенного, а потом дочь на меня злится.
– Думаешь, то, что произошло, нормально?
– Да. Легко переступить черту, когда беспокоишься. Это может привести наших детей в ярость, хотя позже они иногда нас понимают.
Меня поразила мысль, что никто, кроме Поллукса, не рискнул бы перейти черту и вызвать мой гнев, чтобы помочь мне. Я поделилась этим с Джеки. Она ответила, что уже сделала это давным-давно, когда послала мне толковый словарь.
– Так ты перешла границу?
– Ты могла истолковать подарок неправильно. Как намек стать более грамотной или что-нибудь в этом роде. В любом случае делать подобное доля учителя, а еще матери. Как насчет твоей мамы? В основном я общалась с твоими тетушками. Ты никогда не говоришь о маме. И ты никогда не говоришь об отце.
– Это потому, что он полностью отсутствовал в моей жизни. А мать, пока я училась в племенной школе, жила в Городах. Иногда я ездила к ней, а она ко мне. Она не была ни любопытной, ни требовательной. И она не стремилась контролировать мою жизнь. Кроме того, она почти никогда на меня не сердилась и не злилась.
– Тогда в чем было дело?
– Она была никем. Она всегда занималась своими делами, но, по существу, тратила время впустую. Она начала обращаться со мной как со взрослой, как только я перестала ходить на горшок и начала сама накладывать себе еду на тарелку. Ей было все равно, когда я прихожу и ухожу, потому что она сама редко бывала дома. Покупал мне одежду и отправлял в школу всегда кто-то другой. Обычно это была одна из моих тетушек или соседка. Через некоторое время взяла меня под опеку ты. Но я немало побродила по округе.
– Знаю, – согласилась Джеки.
– Мне даже неизвестно, откуда ко мне прицепилось имя Туки.
– Не знала, что это прозвище, – призналась Джеки. – А какое у тебя настоящее имя?
Я придвинула ноги поближе к огню и обернулась, чтобы посмотреть на дверь, в надежде, что Поллукс появится и спасет меня.
– Не могу вспомнить. Может быть, я несколько раз видела его на каких-то официальных бланках, – ответила я. – Но память словно заблокировала эти воспоминания. Мне кажется, это странно.
– Подожди. Как тебе удалось записаться в школу без имени? Как получилось, что я этого не заметила? Я не понимаю, как тебе сошло с рук то, что ты звалась просто Туки, – проговорила Джеки теперь уже настоящим учительским голосом.
– В школе я проучилась как Туки. И свои водительские права получила тоже как Туки. В моем племенном удостоверении личности написано «Туки». Я на это имя оформила заграничный паспорт, который понадобился, когда я была совсем молодой, потому что один из учителей устроил для меня отдых в летнем лагере во Франции. Но я, конечно, была слишком обдолбанной, чтобы туда поехать. Потом я поменяла старый паспорт на новый, и в какой-то момент запомнила номер своей карточки социального страхования, которую все равно потеряла. Таким образом я и осталась просто Туки.
– Но у тебя же должна быть фамилия, – не унималась Джеки, – она должна стоять на твоих зарплатных чеках.
– У меня есть прямой депозит.
– Нужно подумать, ты просто обязана вспомнить. Хочешь, я узнаю твое настоящее имя?
– Нет.
Джеки пристально посмотрела на меня из-под своего помпона.
– Я действительно не могу в это поверить. Просто Туки. Ты что, совсем ничего не знаешь о своем настоящем имени?
– Мама назвала меня в честь кого-то, кто помог ей или, подозреваю, на самом деле спас ее, когда она была беременна. Это то, что я слышала.
– А твоя мать, она жива?
– Не знаю, была ли она когда-нибудь по-настоящему живой. – Я пожала плечами. – А теперь она определенно мертва.
Последняя часть нашего разговора меня обеспокоила, а Поллукс был внутри магазина и слушал пение Асемы. До меня доносились слова «Блэкберд»[68], которую моя подруга исполняла громким, приятным голосом. Я встала и отправилась прогуляться. Отойдя от магазина, я свернула к замерзшему озеру, шагая, почти как лунатик, сквозь холодную темноту. Я мысленно вернулась к первой части давешнего разговора, к моей неудаче как матери, и это помогло мне переключиться. Я понимала: моя линия поведения противоположна тому, что делала моя собственная мать, полностью меня игнорировавшая. Я вмешалась в чужие дела. Хетта терпеть этого не могла. В некотором отношении я бросила вызов ее автономии – она, очевидно, и сама знала, что ведет себя как мать-одиночка. Я все подмечала и вмешивалась. Была эдакою мамашей. Только мамашей-бизонихой, бодавшей своего теленка в попытке подтолкнуть его на правильный путь, по-моему мнению, безопасный и ведущий в сто́ящее место. Я раздражала и надоедала. Мне не хватало стратегии. Но у меня была любовь. Всегда. Я души не чаяла в Хетте и ее ребенке. И я любила людей, с которыми работала. Однажды я была влюблена в тюрьме. До этого я так сильно любила Данаю, что украла для нее мертвого парня. А что касается Поллукса, которого я любила больше всех на свете, я выстроила для него новую жизнь. Я была рядом, когда он во мне нуждался, и отпускала его, когда ему было нужно уйти. Я упорно трудилась, чтобы сделать нашу жизнь нормальной, комфортной и светлой. Все знали, что я готовлю ему горячее какао. Но я никогда не добавляла его любимые маршмеллоу. Я не его мама. Я редко переступаю определенную черту. И он тоже этого не делает. О, иногда он поднимает шум, выходит из равновесия и, может быть, так злится, что мое настоящее имя готово сорваться у его с языка. Но он знает границы. Он арестовал меня. Он женился на мне. И я знала, что он знает. Но он никогда не называл моего настоящего имени.
Нежная сасквоч[69]
Кукушата
Первый снег нового года развеял мои тягостные мысли.
Воздух стал светлей, чище и насыщенней кислородом. Всю дорогу до работы меня переполняла эйфория. Я была весела, несмотря на то, что наступал день инвентаризации и в магазине должны были обнаружиться кукушата. Именно так мы называем книги, которые неожиданно появляются то там, то тут во время инвентаризации. В течение всего года мы работаем на наш кассовый аппарат и не замечаем, когда люди тайком кладут свои книги на наши полки. К сожалению, мы не можем принять эти книги – отпечатанные на домашнем принтере, самостоятельно изданные, даже иногда рукописные, – потому что они – логистический кошмар, запутывающий всю нашу систему, хотя магазин предоставляет им дорогие места на полках, и наши сотрудники ухаживают за ними бесплатно. Авторы оставляют свои работы в качестве подарков. Я подарки люблю. Но поскольку сейчас стало гораздо проще самостоятельно публиковать книги в цифровом формате, количество «кукушат» растет с каждым годом. Снятые с полок, они заполняют специально отведенную для них коробку. Наш магазин такой крошечный, что меня поражает, как много их набирается. Я им сочувствую. Какоэт скрибенди. У кого нет книги, которой бы там было самое место? Эти книги – признаки жизни. В противоположность, подумала я, книге, зарытой у меня во дворе.
Самая первая инвентаризация, по слухам, проходила так: каждую книгу снимали с полки, чтобы подсчитать и каталогизировать. Затем книги приходилось снова расставлять по местам. К концу недели начинались слезы, за ними – увольнения, успокоительные, гора коробок из-под пиццы. Пол был завален стопками книг, расположившимися в безнадежно хаотическом беспорядке. Теперь, благодаря нашим удобным сканерам штрихкодов и согласованным усилиям, мы можем провести инвентаризацию за один или два напряженных, супернасыщенных дня. На этот раз мы справились к семи вечера, и я притащила домой целую коробку «кукушат». Она не была тяжелой, но я все время оттягивала это событие, просто чтобы насладиться окончанием инвентаризации. Я пронесла коробку через дверь, поставила рядом с диваном и приготовила себе немного начос. Затем я принялась разбирать принесенные книги.
Мне всегда любопытно побольше узнать об этих творениях самодеятельных авторов. Встречаются личные воспоминания, которые описывают жизнь в малоизвестные времена и в далеких местах. Многие книги рассказывают о потерях – жестоких, бесконечных, непостижимых. В других говорится о слабостях, связанных с любимыми комнатными растениями. Третьи, вероятно, повествуют о людях, занимающихся сексом в синих резиновых перчатках для мытья посуды. Есть истории о чудесных домашних лекарствах, о которых упорно молчат крупные фармацевтические компании. И похоже, у каждого человека внутри сокрыт сборник стихов. В коробке я нахожу несколько книг с фиолетовыми цветами на серых, лавандовых и молочно-белых обложках. Любопытно, что в их названиях цветов нет. Книги типа «Девушка та» или «Девушка эта» все еще популярны. Несколько лет назад «Чья-то жена» или «Дочь», были в числе лидеров. Нынешний год стал годом костей. «Кости-кости», «КостиКостиКости», «Кость от кости, плоть от плоти», «Блюз Костей», «Серебряные Кости», «Выплюнуть кости» и «Счастливые Кости». Последнюю книгу я решила прочесть. Есть пара романов о криптидах[70]. «Нежная сасквоч», – любовный роман о «грубых встречах», который заканчивается, как сказано на обложке, «изумлением и надеждой». Я отложила книгу для Поллукса. Мемуары о работе в Миннесотском департаменте природных ресурсов, а также о сове в Центре хищников университета Миннесоты я приберегаю для себя. Есть книга, написанная на вымышленном языке, текст на котором выглядит как следы морских птиц. Она осталась у меня с прошлого лета.