Автор, жилистый молодой человек с бдительными темными глазами и густой копной волос цвета жженой пшеницы просматривал книги на полках. Когда другие покупатели ушли, он достал из рюкзака несколько экземпляров собственных книг и предложил отдать их нам, с тем чтобы вырученные за их продажу деньги поступили на счет магазина. Я терпеть не могу отказывать таким людям. Он был одним из тех парней, которые бродят по озерам с пушистым небритым подбородком, в мягких сандалиях, в одежде из комиссионного магазина, прекрасные, невинные души. Книга была ручной работы, обложка насыщенного ржаво-красного цвета, прошитая сухожилиями. Текст был неразборчив. Автор рассказал мне, что с детства изучал слова и грамматические структуры открытого им мертвого языка.
– Подождите, – удивилась я. – Вы хотите сказать, что в детстве открыли для себя мертвый язык?
Он кивнул, и копна волос упала на глаза.
– Что это за язык, как и где вы с ним познакомились?
Парень отмахнулся от моих вопросов, нахмурился и принялся рассказывать о самом языке. По его словам, в нем прекрасная орфография, но нет определенных артиклей, а также ни настоящего, ни прошедшего времени. Глаголы нужно откашливать или выпевать с разной высотой голоса. Есть огромное количество существительных, которые полностью меняются в зависимости от того, является объект видимым, частично видимым или полностью невидимым.
– Это язык, который действительно заставляет вас думать, – заключил он.
– Держу пари.
Текст в книге занимал сравнительно небольшую часть страницы и был разбит на изящные абзацы, ограниченные широкими полями, так что можно было заметить превосходную текстуру бумаги.
– Это прекрасная поэма, – заметила я.
– Это проза, – робко произнес он.
Он добавил, что его работу можно рассматривать как семейные мемуары. Увы, к ней не прилагалось ни ключа, позволяющего вникнуть в язык, ни словаря, ни инструкций относительно чтения. И все же молодой человек полагал, что книгу будет нетрудно расшифровать, даже если эти письмена будут найдены через несколько тысяч лет.
– В конце концов, я же это сделал, – улыбнулся он.
Он рассказал мне, что текст приходил к нему строка за строкой, пока он лежал в гамаке. Возможно, я действительно видела его, покачивающегося в парке среди рощицы диких яблонь, идеально подходящих для гамаков. Я даже испытала приступ материнского чувства. Мне почти захотелось забрать этого большого ребенка домой и позволить Поллуксу приготовить для него что-нибудь вкусное. Он вышел из магазина. Но перед этим успел подсунуть свою книгу на наши полки, и теперь я была очень рада, что она у меня есть. Я открыла ее и как раз пыталась найти какую-нибудь закономерность в потоке следов птиц, когда Поллукс вернулся домой. Он скинул гигантские кроссовки у двери и подошел к уютному месту, где устроилась я. Он сел рядом:
– Что это такое? Какой странный текст.
– Это древний потаватоми. Ты что, не читаешь на своем родном языке?[71]
– Ты говоришь, как самодовольная задница.
– Забавно, что ты это сказал. На самом деле эта книга – гвоздь сезона. Знаешь ли ты, что роман «Пятьдесят оттенков серого» на самом деле был впервые написан клинописью? Что его текст был обнаружен на древних глиняных табличках?
– Постой. Ты читаешь книгу, держа ее вверх ногами.
Поллукс перевернул ее и вернул мне.
– О боже, теперь я сама вижу, что эта книга на самом деле повествует об истории миссионерской позы.
– Я бы пошутил с тобой, но есть хочу.
– Как насчет попкорна? У нас сегодня была инвентаризация. Принесешь мне пива?
Поллукс принес пиво и вскоре поставил между нами огромную миску с попкорном. Я подарила ему «Нежную сасквоч». Он сказал что-то о Сабе, волосатом гиганте из легенд племени оджибве. Хетта установила автокресло в нашей машине и повезла Джарвиса за органическим фастфудом. Было тепло. Она планировала поесть на улице, спрятать Джарвиса под пальто и пройтись до катка вместе с Асемой. Мы были одни. Поллукс застучал по клавишам компьютера, заставляя его выдать один из своих невероятных плейлистов – Джонни Кэш, «Племя, называемое красным», пейотные песни[72] Церкви коренных американцев[73], «Ковбой джанкиз», Нина Симон, камерная музыка, Принс. Некоторое время мы читали, поедая попкорн и потягивая холодный «Будвайзер». Потом муж встал, отложив книгу, чтобы взять новую банку.
– Тур де Форс.
– О, тебе нравится?
– Самка снежного человека уносит слабого городского неудачника в свое логово, учит его заботиться о ее нуждах. Ну, она действительно его порабощает, но…
Он порылся в холодильнике и вернулся с миской мини-моркови.
– Но что?
– Я имею в виду, это отличная книга, если вам нравятся волосатые женщины. Автор пишет, как ему приходится раздвигать мех, чтобы найти ее сосцы. Я бы никогда не использовал это слово, понимаешь?
Я убрала в чулан коробку с «кукушатами» и принялась читать поврежденный экземпляр «Круто для тебя» Эйлин Майлс. Мы получили его со сморщенными страницами на протяжении целой главы – как будто парень из описанного в ней учреждения сперва смял, а затем тщательно расправил их. Мы скрупулезно относимся к поврежденным книгам, и когда заменяем одну из них, то отправляем ее обратно, однако издательство «Софт скалл пресс» прислало нам новый экземпляр, велев оставить себе старый.
– Ты когда-нибудь ел что-то из продуктовых наборов? – спросила я у Поллукса.
– Ел, ты же знаешь. У моей бабушки был целый шкаф продуктов, которые люди ей продавали. Всем хотелось сыра и персиков.
– Послушай-ка. Это из «Круто для тебя». Существует ли книга рецептов, которая годится для каждого? В Америке, когда дело доходит до края, всегда найдется что-нибудь для каждого, книга или чашка кофе, миска овсянки… в общем, духовная или телесная пища, на которую готов согласиться любой, если, конечно, он готов признать, что попал в ситуацию, когда можно потреблять все, что угодно. Я не имею в виду еду из мусорного бака. Я подразумеваю комплексные обеды, которые нам давали в школе. Эти овощи никому не нужны, потому что по ним видно: они приготовлены для кого угодно. Дополнительная еда. Подумать только, ведь однажды ты сможешь съесть все это, оглядываясь вокруг, в тот день, когда позабудешь, кто ты такой.
– Ого, – произнес Поллукс примерно через минуту. – Сильно сказано. «В тот день, когда позабудешь, кто ты такой». Подожди. Дай-ка посмотреть.
Он перечитал отрывок еще раз.
Я уже сама несколько раз перечитала его, потому что со мной в свое время приключилось то же самое. Сначала я отказывалась есть еду в исправительном учреждении. Но потом, однажды, съела то, что больше всего презираю, – пюре из брюквы. Я не умирала с голоду, но все равно съела ложку. После чего жадно накинулась на эту размазню. Я также пила слабую черную кислоту из пенопластовых стаканчиков. У многих женщин имелись деньги на закуски из тюремного магазина, но у меня их не было. Я чувствовала, как тюремные кофе и брюква унижают меня – точно так же, как это обычно делает общепитовская еда, – но поняла, в чем дело, лишь когда прочитала этот абзац. То была пища забвения, после которой меня не могло не охватить рассеянное спокойствие.
– В тот день, когда позабудешь, кто ты такой, – еще раз повторил Поллукс.
– Я утратила тогда все свое обжигающее остроумие. Как ты знаешь, первую половину моего срока я провела в Тиф-Ривер-Фоллс[74]. Поначалу было трудно воспринять такую иронию.
Поллукс наклонился, чтобы обнять меня.
– Это было не простое воровство, это была крупная кража, – произнес он мягким рокочущим голосом. – Я должен это уважать.
– Старый добрый Тед.
Я была тронута тем, что он попытался свести мой случай к мелкому проступку.
Поллукс выглядел серьезным, задумчивым.
– Ты не мелочный человек, – проговорил он наконец. – В любом случае мы недооценивали Теда.
– Конечно. Он был героем, но пристрастился к картошке фри из «Макдоналдса», что, вероятно, и убило его.
Тед всегда старался съесть картошку фри в течение тридцати секунд после покупки, пока она была самой вкусной. Потом он покупал еще один пакет, после чего уплетал и его. Я все еще грустила из-за его смерти. Урок на века.
– В отличие от той еды, о которой ты только что говорила, у меня есть вабуз, – похвастался Поллукс. – Такая еда говорит, кто ты есть. Наша, индейская.
– Где ты взял кролика?
Поллукс приложил палец к губам.
– Ты поймал его в силки на заднем дворе?
– Я дрался за него с леди Сасквоч.
– Если ты скажешь слово «сосцы», я пойду спать на чердак.
– Это слово меня не возбуждает. Я собираюсь приготовить фрикасе, вот довольно сексуальное слово, но не смотри, как я его делаю. Зеленый салат. Тот хрустящий картофель, который ты любишь. А теперь отложи книгу. Возьми почитать что-нибудь легкое, а? Наслаждайся. Смотри телевизор!
– Нет, спасибо. Ты когда-нибудь забывал, кто ты такой?
– Яичный порошок сбил меня с толку, – вздохнул Поллукс. – Но ты помнишь, что она написала о книге рецептов, которая годится для каждого? Мне это нравится. Конечно, мы питались государственными продуктами, но у нас были свои рецепты. Мы сделали эту еду нашей. И у нас она была, вот в чем дело. Если бы мы могли добраться туда, я имею в виду, на склад, мы сумели бы ее достать. Я знаю, ты бы тоже это сделала. И позже все было совсем не так, мы словно сидели в тюрьме, куда попала ты, дорогая. Ноко выращивала тыкву, кукурузу и все такое. У нас был огород.
Больше всего на свете я завидовала тому, что у Поллукса была бабушка. У меня были тети и несколько двоюродных братьев и сестер. Но болезненные пристрастия матери отрезали нас даже от родственников.
– Твоя бабушка.
– Моя бабушка.