Я выбрала маршрут, который огибал самые сильные пожары, но то тут, то там проезжала через зловонный дым. Дом Роланда Уоринга представлял собой оштукатуренное бунгало кремового цвета, окруженное сетчатым забором, непрозрачным из-за зеленых пластиковых полос, вплетенных в металл. Он соорудил маленькую бесплатную библиотеку – крошечный домик на крепком столбе с оконными дверями, голубой, расписанный кругами облаков и битком набитый книгами. Я позвонила ему с тротуара, и Роланд вышел. Он двигался медленнее, став более худым, а может быть, даже хрупким. Он опирался на трость. Я никогда прежде такого за ним не замечала. Пушистая коричнево-белая собака обогнала Роланда, когда он спускался по ступенькам, держась за перила. Собака была кем-то вроде личного пажа. Я подняла щеколду на калитке и внесла коробку с книгами на крыльцо. Роланд наклонился, выбрал несколько названий, кивнул и положил книги обратно. Его собака окинула меня внимательным оценивающим взглядом и встала перед Роландом, охраняя его. Когда Роланд достал из кармана рубашки чековую книжку, я сказала, что книги бесплатны. Ситуация грозила стать безвыходной. Он тряс передо мной чеком, а я отказывалась подойти и взять его. Наконец я заявила, что это настоятельное требование Джеки. К рекомендациям Джеки он всегда относился с большим уважением. Роланд убрал чек и чековую книжку обратно в карман. Я уже собиралась попрощаться, когда он спросил:
– А как идут дела у вас?
На мгновение я опешила. Он никогда раньше не обращался ко мне как к человеку, о котором ему хотелось бы что-то узнать.
– Я вся на нервах, – ответила я. – А как насчет вас?
– Все спрашивают, как у меня дела.
– Вы у меня спросили первым.
– Я…
Он вытянул руку, взмахнул ей, как будто искал слова в воздухе. Затем он обрел себя прежнего.
– Вы что, социальный работник? Не волнуйтесь. Моя дочь живет дальше по улице.
Он взял экземпляр «Пармской обители», подержал его, словно взвешивая, и наконец сказал, что никогда не читал эту книгу. Я обратила его внимание на то, что перевод сделан Ричардом Ховардом[135], и протянула ему коробку, в которую собрала все, что могло ему понравиться. Нарушив правило Роланда Уоринга не читать научной литературы, я добавила в нее «Белую ярость»[136], которую он осторожно пролистал.
– Возьмите садовый стул и сядьте, – предложил он. – Я сбрызну перчатки спиртом и налью вам стакан холодного чая со льдом.
– Было бы неплохо, – отозвалась я.
– Послушай, Гэри, – обратился он к собаке, – с этой книжной леди все в порядке. Расслабься. Оставайся здесь и познакомься с ней, пока я готовлю чай.
Собака была среднего размера, из тех, которые в фильмах пасут овец. Она отличалась от других собак, с которыми я сталкивалась. Она не укусила меня и, казалось, совсем не испытывала ко мне неприязни. Гэри наблюдала за мной с отстраненным интересом. Я решила поговорить с ней так, как это делал Роланд.
– Гэри, я сейчас поднимусь на крыльцо, – предупредила я.
Я принесла с крыльца пару сложенных садовых стульев и поставила их на траву. Собака стояла неподвижно. Когда Роланд вышел с чаем, я взяла у него стакан, и мы сели вместе.
– Ну, как идут дела в магазине? – спросил он.
Он не только никогда не обращался ко мне иначе как за помощью в поисках книги, но никогда не заводил разговора за пределами книжного магазина или разговор не о книгах.
– Нас преследует призрак, – ответила я ему.
Петарды и мелкие самодельные ракеты взрывались в нескольких кварталах отсюда. Время от времени в воздухе стрекотал вертолет. Ночью я почти не спала. Глаза горели, мысли путались. Я была в тяжелом состоянии, но и Роланд тоже. Действие ибупрофена прошло, и боль снова начала сдавливать голову.
– Призрак? – переспросил он. – Весь этот чертов город населен призраками.
– Нет, я в буквальном смысле. В магазине завелся призрак.
– Я тоже говорю не фигурально. Когда я окидываю взглядом город, я вижу линии, линии, линии. Красные линии. Синие линии. Зеленые линии. Красные, позволяющие сохранять белые кварталы белыми. Синие…
– Знаю. Я замужем за бывшим полицейским.
– Это, должно быть, сейчас непросто.
– Да, нелегко.
– Адская штука.
Мы кивнули и, нахмурившись, уставились в свои стаканы с чаем. Покрутили в них кубики льда.
– Так что же будет дальше? – спросила я.
– Позвольте проконсультироваться с хрустальным шаром. – Роланд поднял воображаемую магическую сферу и заглянул в ее глубины. – Шар говорит, что такого будет еще много, везде и в течение долгого времени. Это лишь еще одно начало. Такое я видел много раз.
– Верю.
Казалось, Роланд продолжит, но он только сказал:
– В такие времена, как сейчас, люди все равно становятся более человечными. В основном это хорошо.
Я спросила, сколько с ним живет Гэри.
– Шесть лет. Она была бездомной, бродила по всему кварталу, люди ее подкармливали. Наконец она выбрала меня. Странное дело, но она выглядит точь-в-точь как та собака, которая была у меня в детстве. Вот почему я называю ее Гэри. У нее не хватает кусочка уха, видите? – Роланд осторожно показал мне на шрам. – Совсем как у прежней Гэри.
Гэри прищурилась и завиляла хвостом от удовольствия, когда Роланд почесал ее за ушами. Она, казалось, улыбалась мне, словно хорошо меня знала.
– Знаете что? – сказал Роланд. – На самом деле я не был прокурором. Я просто поиздевался над вами.
– И продолжаете издеваться?
Он рассмеялся. Я посмотрела на Гэри.
– Ты первая собака, которая мне улыбнулась, – сказала я и протянула ей руку, но тут же отдернула. Меня слишком много раз обманывали фальшивые улыбки, за которыми скрывались острые зубы.
Дом
Роланд обитал неподалеку от дома, в котором снимали жилье мы с мамой, когда постоянно «мотались» между резервацией и городом. Дом все еще стоял на прежнем месте. Он всегда стоял там. Серое, обшитое вагонкой строение с шестью крошечными квартирками. Дешевая аренда, доступное жилье. На одном окне прибито шерстяное одеяло, на месте разбитого чердачного окна – картон, из пары окон верхнего этажа торчит пара кондиционеров. Я припарковалась в переулке, желая посмотреть, что происходит с моим старым окном. Моей комнатушкой на втором этаже служил чулан. Но на потолке имелся стеклянный квадрат с ромбовидными вставками. Окно даже открывалось. По ночам я слышала, как город дышит вокруг меня, вдыхая и выдыхая, как будто мы жили в гигантском животном. В этой комнате я путешествовала. Делала домашние задания. Вырабатывала свою отличительную черту – кружки вместо точек. Я проскальзывала внутрь и закрывала дверь, чтобы избавиться от присутствия мамы и ее друзей. Комнату освещала висячая лампочка, как в исповедальне. У меня были две полки, крошечный столик и табурет, тюфяк на полу. А еще подушка и одеяло. У меня было все, что нужно.
Я садилась на школьный автобус в конце квартала. После того как я получала на руки проверенные учителями домашние задания и контрольные, я приносила их маме. Выкладывала на стол. Когда получала пятерки. Она никогда их не замечала. И вообще редко разговаривала со мной. Я пристально наблюдала за ней в тот день, когда она получала пособие по инвалидности. Иногда мне удавалось ускользнуть с ее деньгами или забрать наркотики. Она приходила, уходила. И при этом, казалось, месяцами не произносила ни слова. Когда мои чувства били через край, я заворачивалась в одеяло и лежала в своем чулане, ожидая, когда их накал ослабнет. В какой-то момент я решила стать равнодушной ко всему. Я не жалею об этом решении, хотя оно и не сработало.
На обратном пути я проезжала мимо потоков людей с плакатами, пакетами и бутылками с водой, мимо патрульных машин и отрядов полиции. Я видела сгоревшие магазины со стенами, похожими на сломанные зубы. Магазина «У дядюшки Хьюго» больше не было. От него остались одни угли. Мое сердце сжалось, а глаза начало щипать. Я миновала женщину с продуктовой тележкой, полной детей. По другой улице катил гигантский «Хаммер», бронированный и вооруженный. Я повернула, чтобы убраться с его пути. Очаги мира, затем солдаты в полном боевом снаряжении. У меня появилось холодное, нехорошее предчувствие. Миннеаполис был застигнут врасплох, но теперь ответная реакция стала жестче. Я проехала мимо церкви, на ступенях которой толпились люди. Задний церковный двор был заставлен пакетами с продуктами, которые нужно было раздавать. Я проехала мимо двух подростков, сидевших на бордюре, опустив плакаты. Затем я проехала мимо людей, рисующих яркие цветные картинки на вывесках над витринами магазинов. Я проезжала мимо палаток, мимо бутылок из-под спиртного, валяющихся в канаве, мимо маленьких импровизированных святилищ. На деревьях были примотаны какие-то сообщения. Цветы свисали с заборов. Мне пришлось свернуть в сторону, чтобы не врезаться в припаркованную прямо посреди улицы машину с флагом Конфедерации, прикрепленным к бамперу. Но в основном я проезжала мимо людей, которые занимались своими обычными делами, сажали сады, ухаживали за цветочными клумбами, поливали газоны. Под конец я проехала мимо лавки попкорна, которая оказалась открыта, и остановилась, чтобы купить попкорн. Запах кукурузы сменил застарелый запах слезоточивого газа – кислый, мускусный. Когда я была уже почти дома, меня остановило облако. Облако нахлынувших эмоций. Я замерла и попыталась отдышаться, несмотря на окруживший меня туман. Его развеяло только громкое предупреждение о комендантском часе, прозвучавшее на моем телефоне. Я устала и была совершенно разбита. Ах, если бы пошел дождь.
31 мая
Но дождя не было. Стояла ночь. Журналистов били электрошоком, арестовывали, травили слезоточивым газом, избивали. Журналисту выбили глаз.
– Какого хрена вы так боитесь? – кричала полиции Хетта.
Мы говорили о Национальной гвардии.