– Пожилая женщина из мичифов схватила чугунную сковороду и ударила труп по голове. Затем она вылила на его сердце флакон со святой водой, который всегда носила при себе. Тело вздохнуло, закрыло глаза и снова стало мертвым. Однако в ранние утренние часы оно исчезло. Так открылась семейная тайна. С тех пор подобное продолжало происходить. Отказ оставаться мертвым передавался по наследству. У Грегуара было восемь детей. Это свойство проявилось у нескольких из них. Один мой дядя вылез из могилы и попытался сбежать. Правда, он так и не выбрался с кладбища, но все же…
– Звучит ужасно! – взволнованно воскликнула Хетта.
– Потомок многих поколений ругару, – объявил Лоран, – я родился в гробу.
Теперь я расстроилась по-настоящему. Чары разрушились. Родился в чертовом гробу? Но Хетта смотрела на Лорана с диким любопытством. Ее это нисколько не смутило. Глаза горели огнем. Она выглядела так, словно на нее снизошло откровение.
– И что потом? – выдохнула она.
– Моя мать иногда играла, и ей дали роль в постановке любительского театра. Роль жены вампира. Она уже находилась на сцене, готовая восстать из гроба, когда у нее начались схватки. Все произошло так быстро, что времени перенести ее в более подобающее место не нашлось. Кто-то успел закрыть занавес, но все равно рождение ребенка стало сенсацией. Название пьесы изменили на «Рождение вампира». Мои родители и я, как ребенок-вампир, некоторое время принимали участие в этом спектакле, а затем занялись другими захватывающими делами. Они всегда любили индустрию гостеприимства, и их спортбар пользуется большой популярностью.
Лоран сделал паузу, как бы проверяя, согласны ли мы с ним. Теперь Хетта готова была упасть в обморок от радости.
– Это очень готично, – произнесла она. – А ты опасен в полнолуние?
– Во мне просыпаются некоторые инстинкты, – отозвался Лоран.
Хетта, казалось, действительно покраснела.
Лоран продолжил рассказывать Хетте, что ген ругару пришел в Америку из Старого Света и попал к метисам или мичифам через французского оборотня лу-гару[157]. Он сказал, что индианки, вступившие в брак с французами, а также их соплеменники взяли на себя задачу не только улучшить внешность пришельцев, но и аборигенизировать криптидов и их гибридов.
– В результате ругару стали такими, как я, – подытожил Лоран. – Я верный, по большей части храбрый, честный и добрый, тоже по большей части. Я не склонен к насилию, но жажду справедливости. Я возбудим и обладаю огромной физической выносливостью. Помимо работы в «Уэллс Фарго» я изучаю растительные лекарства. Я играю на скрипке, а также защищаю интересы наших родственников, волков. Единственное, действительно отличающее меня от других, это то, что я нашел свое истинное призвание – писать на древнем языке, и я не знаю, останусь ли мертвым, когда умру.
– О, Лоран, – прослезилась от счастья Хетта. Настоящего счастья, мне кажется. – Ах, если бы ты только рассказал мне все это с самого начала!
– Я думал, ты можешь отвергнуть меня, – смутился Лоран.
– Ни за что, – замотала головой Хетта. – Это самая крутая вещь, которую я когда-либо слышала. Наш ребенок…
– Дикий и бессмертный. Так нас называли давным-давно. – Лоран склонил голову.
– Я не знаю, действительно ли ты годишься в отцы, – нарушил свое молчание Поллукс.
– Может быть, вы все неправильно поняли. – Лоран поднял глаза и встретился взглядом с Поллуксом. – Я по уши влюблен в Хетту, но она по уши влюблена в кого-то другого. Так что моя роль на данный момент состоит лишь в том, чтобы поддерживать ее и моего сына.
Я ударила себя по голове:
– Что я слышу?
– Он очень развит, – произнесла Хетта с легкомысленной улыбкой. – Папа и мама знают, как я относилась к Асеме. Но все в порядке. С этим покончено. Она никогда не поддавалась моим чарам.
– Невероятно… – пробормотал Лоран.
– Может, мне стоит остаться с отцом моего ребенка, по крайней мере, пока, – предположила Хетта.
– По крайней мере, сейчас вам ничто не помешает это сделать, – пробормотала я и дернула Поллукса за рубашку.
Мы покинули место действия. Что бы ни случилось дальше, это было не для нас.
Хетта и Лоран уехали на пару часов. Я числилась в списке нянек. Джарвис уже узнавал мое лицо. Он изучил каждую его черту. Когда они сложились в знакомый портрет, его удовлетворению не было предела, глаза заискрились, улыбка расплылась, руки дернулись, и он пнул меня толстыми ножками. Это сбило меня с толку – было так непривычно служить источником человеческой радости. Я едва смогла вынести, когда он оказался у меня на руках и сжал мой палец свирепым маленьким кулачком. Я обняла его.
– Кто ты такой? – спросила я.
Он не ответил.
– Может, ты крошечный малыш-ругару?
Он посмотрел оценивающим взглядом и моргнул одним глазом. Другой был закрыт, так что могло показаться, будто он попытался подмигнуть.
– Что тут у вас происходит?
Это был Поллукс, громко хрустящий яблоком, которое он слегка поперчил. Вот так он ел яблоки. Держал яблоко в одной руке, а другой перчил, чтобы каждый кусочек был вкусным.
– Мне просто интересно, не передаст ли Лоран свои скользкие лисьи замашки сыну.
– Он ребенок. Он чист. Оставь его в покое!
– Ты знаешь что-нибудь о ругару?
– Да. От бабушки. Хотя она еще больше боялась виндиго.
– Значит, действительно есть люди, которые отказываются признавать смерть.
– Наверное, к ним можно добавить и реаниматоров.
– Что это за штука, смерть?
– Более распространенная, чем ты можешь предположить, хотя и менее распространенная сейчас благодаря медицинской науке.
– У тебя когда-нибудь, ну, знаешь, был опыт знакомства с работой реаниматора?
Я спросила об этом осторожно, чтобы он не подумал, будто в моем вопросе есть что-то, кроме обычного любопытства. Поллукс поперчил огромный кусок яблока. Джарвис чихнул. Я укоризненно посмотрела на Поллукса, и он убрал руку с перцем подальше от ребенка.
– Это не личный опыт. Самая страшная реанимация, о которой я когда-либо слышал, касалась милой маленькой девочки.
Я сказала, что не хочу этого слышать.
– Она родилась из хвоста земного пони[158].
– Поллукс, я тебя предупреждаю.
– Просто наука, – пожал он плечами.
Удачи и любви
Час жареного хлеба
По мере того как уходило лето, стало возникать ощущение, будто мы катимся под откос. Мы невесомо скользили сквозь дни, как будто те представляли собой пейзаж с повторяющимися деталями. Похолодало, и я вернулась к работе, потому что на нас свалилось выполнение «панических заказов» – казалось, все боялись очередного карантина, и всем нужны были книги. Нам приходилось трудиться посменно на крошечном пятачке среди океана книг. В магазине кипела бурная деятельность с семи или восьми утра до девяти вечера. У нас никогда раньше такого не бывало. Работа в эти напряженные часы в присутствии других людей в течение всего дня защищала меня от Флоры.
Для нас с Поллуксом в это время единственным убежищем от забот стал своего рода ритуал причастия, сосредоточенный на поедании жареного хлеба. Около 11 часов утра, раз в неделю, мы отправлялись в «Пау-вау граундз». Иногда мы раскладывали наши походные стулья прямо на стоянке перед кафе. Если бы не опасение, что нам придется чересчур долго ждать, когда нам подадут хлеб, мы могли бы припарковаться прямо на улице и оставаться в машине. Люди подходили, стояли вокруг, переминаясь с ноги на ногу, сидели за единственным столиком, вынесенным на открытый воздух, или скучали, прислонившись к стене. Здесь были люди всех возрастов. Можно было услышать взрывы смеха, перелетавшего от одной группы беседующих к другой.
В полдень обычно начинал царить ажиотаж, связанный с ожиданием. Потом кто-нибудь первым замечал серый фургон, за рулем которого сидел Боб Райс. Люди начинали смеяться и смотрели, как он приближается. Старейшина кричал: «Давно пора» или «Почему так долго?». Смех усиливался. Боб подъезжал и выгружал жаровню. Выстраивалась очередь. Священный момент близился.
Мы выходили из машины. Покупали жареный хлеб – для себя и для тех, кто работал в магазине. Иногда, со всеми приправами, индейские тако. Мы могли бы поесть прямо у жаровни. Может быть, в машине. Хлеб был золотистым и легким, как будто вы опустили круглый кусочек облака в свежий горячий жир. Тем не менее хлеб был достаточно плотным, чтобы удержать начинку для тако.
Конечно, жареный хлеб – вредная пища, но Асема говорит, что это бабушкина еда, «вредная для артерий, но полезная для сердца». Она говорит, что всегда готова полакомиться ею и ради нее отказаться от другой своей порочной страсти – этих неоновых, словно раскаленных до красна, «Читос», после которых пальцы кажутся обагренными кровью.
Сделано вручную. Сделано с любовью. Тем не менее жареный хлеб не сблизил нас с Поллуксом. У нас была такая возможность, но она быстро сошла на нет.
Когда стало по-настоящему холодно, я подхватила новую болезнь: неопределенный страх. Я была усталой, потрепанной, и мой мозг застрял где-то в ноябре 2019 года, когда Флора умерла, но не упокоилась. Наш дом был забит картонными коробками, продуктовыми пакетами, купленными по случаю припасами. Мы снова приобретали вещи, которые могли стать дефицитными, все больше и больше макарон и замороженных овощей, подгузников, соленых орехов, кетчупа. Книги, которые я приносила домой, переполняли полки и выстраивались стопками вдоль стен. Я перестала носить что-либо, кроме трех пар черных брюк, которые меняла в течение недели, и несколько серых и черных футболок, которые носила с черной джинсовой курткой. Хуже того, я порвала шнурки на ботинках, которые мне нравились, и начала носить пластиковые сабо. Я не из тех, кому по душе подобная обувь – она напоминает мне о времени, проведенном в исправительном заведении, – но у меня не хватило духу ни купить подходящие шнурки, ни вообще как-то изменить сложившиеся обстоятельства.