Мы с Поллуксом решили, что в пору протестов израсходовали весь отпущенный нам запас удачи, а потому были чрезвычайно осторожны и соблюдали все ритуалы самоизоляции. Тем не менее иногда наступал момент, когда кто-то из нас думал, будто заразился и подхватил вирус. Неожиданное приветствие, запыхавшийся бегун, тяжело дышащий у твоего плеча, старый друг, заявившийся в маске, сдвинутой на подбородок. Церемонии. Поллукс никогда не занимался политикой, «но посмотрите, что произошло», – сказал он. Он отправился с командой регистрировать местных избирателей в Уайт-Эрт[159]. Однажды он устал и забыл надеть маску в машине. В другой раз он забыл свой телефон и попросил его у незнакомого человека. Потом были поминки. Умерла женщина, которая хоронила других по традиционному обряду. Поллукс взял обязанности на себя. Мы теряли наших старейшин, наших шутников, наших любимых, хранителей наших традиций. Мы все трещали по швам. Так или иначе, он заразился.
Однажды утром он сказал:
– Отойди от меня.
– Что происходит?
– Со мной не все в порядке.
Его кашель был слабым, температура низкой. Если это и был ковид, то в легкой форме, а потому мы оставили его одного в комнате. Через дверь он сказал мне, что чувствует себя лишь наполовину больным. Его голос был унылым, но сильным. Я приносила ему еду к двери и забирала грязную посуду в перчатках, а потом ставила ее прямо в посудомоечную машину. Тосты, бульон, лапша, сок. А однажды он съел домашний пирог с курицей. Он всегда ставил пустые бутылки из-под сока и изотонического напитка на поднос и выносил в коридор. Он был слишком разбит, чтобы самому ехать на тестирование, и отказался садиться в машину, когда я предложила его отвезти. Мы поговорили через дверь, выяснили, что ему нужно, и он пошел спать. Затем однажды утром, примерно через пять дней после того, как он изолировался в своей комнате, он позвонил. Сказал, что у него кружится голова. И добавил, что на стене нашей спальни висит одеяло с золотой звездой. (Одеяла у нас не было.) По его словам, он всю ночь наблюдал, как оно то вздымается, то вновь опадает, словно дышит. Шкаф был наполовину открыт, и на полке стоял утюг. Он утверждал, что у этого утюга есть лицо, которое все время подмигивает. Ему приходилось переводить дыхание между предложениями. Я ворвалась в комнату.
Его взгляд казался растерянным, лицо было серым и потным, глаза запали. Он все время закатывал их, поднимая к потолку, и хмурился, словно что-то на нем видел.
– Ты знаешь, что такое вымеобразные облака?[160] – спросил он. – Будет торнадо.
– Ты едешь в больницу, – объявила я ему.
– Пусть меня отвезет Хетта, – выдохнул он.
– Ты поедешь со мной, – возразила я. – Хетта – мать Джарвиса. Она у него единственная и неповторимая.
Я не призналась Поллуксу, что он у меня тоже единственный и неповторимый. Могла бы, но промолчала. Потому что я упрямая ворчунья и не могу все оставить как есть. Дыхание Поллукса было прерывистым и поверхностным. «Поймай меня, нежная Сасквоч», – пробормотал он, пошатываясь, когда я шла за ним к машине. Его смех перешел в кашель. Я обняла его за спину, взяла под локоть и помогла сесть. Внезапно стало холодно, поэтому я завернула его в шерстяное одеяло. С опущенными стеклами, оба в масках, мы поехали в ближайшее отделение неотложной помощи, до которого было двадцать бесконечных минут езды. Я ехала быстро, но очень осторожно. Я будто оцепенела, хотя оставалась настороже. К тому времени как мы добрались, Поллуксу уже не хватало воздуха. Нас встретила медсестра в защитном головном уборе, мешковатых бахилах и развевающемся желтом халате. «Вам идет желтое, – прохрипел он ей. – Носите его почаще». Она вкатила его в приемный покой, сказав: «Сюда, крутой парень», и сразу же надела ему на палец пульсоксиметр.
Медсестра повезла его по ковидному коридору, в конце которого врач отделения экстренной медицинской помощи дал ему кислородную маску и принял под свою опеку. Именно так. Настолько быстро. Меня переполняли эмоции. Поллукс не позволил мне даже прикоснуться к нему. Он не посмотрел на меня. Я видела, как медсестра увозит его. Когда она остановилась, чтобы нажать на плоскую кнопку на стене рядом с дверью, я, спотыкаясь, шагнула вперед, протянула руку и позвала его по имени. Дверь открылась со щелчком и каким-то приглушенным вздохом. Поллукс обернулся, когда медсестра вкатывала его внутрь, и поднял руку, показывая знак мира. Ты что-то разгорячилась, но позже. Дверь закрыта. Пора уходить. Но я не могла пошевелиться. Я стояла там, а люди в щитках, масках, халатах и шапочках для душа обтекали меня. Двери были коричневого цвета, словно обуглившиеся. Я уставилась на щель между ними. Таинственная линия. Затем я нырнула в кабинет, в котором мне велели подождать.
Там никого не было. Я раскачивалась взад-вперед, сидя в кресле, скрестив руки на груди.
– Что мне теперь делать? – спросила я у медсестры, которая наконец вошла, чтобы взять анализ на ковид. Мне нужно было сдать слюну, но во рту как назло пересохло. Потребовалась целая вечность, чтобы наполнить пробирку. Это была трудная задача, особенно если учесть, что я каждый второй раз плевала мимо и попадала в свою туфлю.
– Подождите снаружи результатов анализа. Мы вас вызовем. Затем отправляйтесь домой и изолируйтесь. Берегите себя, – сказала медсестра. – Рост заболеваемости снова идет в гору.
Ее голос был тусклым от усталости, но добрым.
– Могу я его увидеть?
У медсестры были карие глаза, густые брови, волосы убраны под сеточку. Лица почти не было видно, и я не хотела пялиться на ее пластиковое удостоверение личности с фотографией. Медсестра пообещала, что, как только Поллукса довезут до палаты, с лечащими врачами можно будет связаться. Поллукс сможет позвонить, или это сделают сотрудники больницы, по телефону или через «Фейстайм». Она записала мои контакты. О нем позаботятся. Сделают все возможное. Я кивала и кивала. Потом вышла к машине, которая стояла напротив входа в приемный покой на стоянке, где оставлять машину позволялось лишь на короткое время. Я подключила телефон к зарядному устройству и медленно поехала вокруг больницы, ожидая, когда он зарядится. Затем въехала в гараж для долгосрочной парковки, поднялась по спиральному въезду на верхний этаж и нашла наименее заметное место. В машине у меня всегда был спальный мешок. Я разложила сиденье и сделала его как можно более плоским. Затем расстегнула спальный мешок, подоткнула его вокруг тела, легла на спину и закрыла глаза. Еще через час зазвонил телефон, и это был Поллукс.
– Они тут меня полностью оприходовали, – пошутил он. – Со мной все будет в порядке. Этот O2 – хорошая штука.
– Ты на кислороде?
– Из чрезмерной осторожности врачей.
Я услышала, как он судорожно вздохнул.
– Не шути.
– А ты не спи на парковке.
– Как ты узнал, что я на парковке?
– Мы пять лет женаты, кажется, так?
– Вообще-то я на верхнем этаже гаража.
– Поезжай домой. Ты должна поддерживать свои силы и не болеть.
– У меня отрицательный результат, – сказала я, хотя из больницы мне еще не звонили.
– Спасибо, – прошептал он.
Я услышала, как он сдерживает судорожный вздох, а может быть, кашель. Его голос истончился до ниточки.
– Черт возьми, – выругался он. – Со мной все будет в порядке. Я люблю тебя. Мне пора.
Он повесил трубку прежде, чем я успела сказать, что тоже его люблю. Я подождала в гулкой тишине несколько секунд, набрала его номер, но ответа не последовало. Я отправила ему пять красных сердечек. Я никогда не посылала эмодзи, считая эту забаву ниже своего достоинства. Может быть, они что-то значили бы. Как жалко. Я осталась сидеть в машине, глядя через лобовое стекло на красную кирпичную стену.
Затем я поехала за Поллуксом в ковидную больницу в Сент-Поле, в районе каких-то складов, среди других больниц. Ночью трудно было сказать, живут в этом районе люди или там обитают только в качестве пациентов и те, кто ухаживает за больными. Освещены были ворота гаражей, подъезды больниц, окна пиццерии, тайский ресторан. Но на улицах не было ни души. За пределами огней чернела глубокая тьма, которую я редко видела в Городах. В ней может таиться все что угодно. Я нашла подходящее место и припарковалась. Наверное, я была одной из тех, кто таится во тьме.
Я знала, что не смогу его увидеть лично, или побыть с ним, или подержать его за руку, или погладить его бугристый лоб. Но, припарковавшись рядом с больницей, я была ближе к Поллуксу, чем дома, и могла убедить себя, будто что-то делаю для него. Я уставилась на окна больницы, освещенные холодным светом. В течение нескольких часов я наблюдала, как головы людей то появлялись, то исчезали. Я знала, на каком этаже он находится, но понятия не имела, куда выходят окна его палаты. Я знала достаточно историй о других семьях, столкнувшихся с коронавирусом, об их взаимоотношениях, о случаях заболевания. Я не понаслышке знала, каково это: когда твой любимый человек не может общаться с тобой. Вскоре меня попросили уехать. Я заправилась, купила пакет кукурузных чипсов с соусом и бутылку воды. Нашла другой выезд с ночной стоянки и вскоре вернулась, не собираясь уезжать, пока не узнаю побольше о Поллуксе. Натянула спальный мешок и закрыла глаза. Но я не спала. Я просто пыталась дышать. И тут у меня зазвонил телефон.
– Миссис Поллукс слушает, – произнесла я.
У позвонившей женщины был молодой чистый голос. Она говорила, как не по годам развитый подросток.
– Я доктор Шеннон. Просто звоню, чтобы сообщить вам новости. Вашему мужу продолжают давать дополнительный кислород, и мы действуем осторожно. Еще слишком рано говорить о том, идет ли он на поправку, но он сильный человек, и у него довольно хорошее здоровье. Он просил передать вам, чтобы вы не спали на парковке.