От неприметных событий ко все более сложным, этот танец растущей энтропии, разогреваемый низкой начальной энтропией космоса, и есть подлинный танец Шивы, танец разрушителя.
У того факта, что энтропия в прошлом была ниже, есть принципиально важный для различения прошлого и будущего эффект, проявляющийся повсеместно: это следы, которые прошлое оставляет в настоящем.
Следы повсюду. Лунные кратеры свидетельствуют о прошлых столкновениях. Ископаемые демонстрируют нам формы живых существ прошлого. Телескопы показывают нам, какими были галактики в далеком прошлом. Книги рассказывают нам о нашей истории, о прошлом. Воспоминания роятся в нашем мозгу.
Следы прошлого есть, а следов будущего нет – это так исключительно потому, что в прошлом энтропия была низкой. Никакого другого резона тому нет. Единственный источник различия между прошлым и будущим – низкая энтропия в прошлом, и поэтому никакого другого основания тут быть не может.
Чтобы оставить след, надо, чтобы было нечто неизменное, не участвующее в движении – а такое возможно только при необратимых процессах, то есть при деградации энергии в тепло. Поэтому греются компьютеры, нагревается мозг, метеориты, падающие на Луну, нагревают ее поверхность, и даже гусиные перья писцов бенедиктинского аббатства в Средние века нагревали немного бумагу в том месте, где на нее наносились чернила. В мире, где нет тепла, все соударения абсолютно упруги – и ничто ни на чем не оставляет следов[119].
Присутствие в настоящем оставленных прошлым следов рождает в нас такое знакомое чувство, что прошлое детерминировано. Отсутствие таких же следов, оставленных будущим, рождает в нас чувство, будто будущее открыто. Из-за присутствия следов нам кажется, будто наш мозг способен вычертить подробную карту событий прошлого – и не может сделать ничего подобного для событий будущего. Отсюда у нас возникает ощущение, будто мы можем свободно действовать в мире, выбирая между различными вариантами будущего, но не в силах ничего поделать в отношении прошлого.
Сложные мыслительные механизмы мозга, не осознаваемые нами (“Не знаю, отчего я так печален”, – признается Антонио в начале “Венецианского купца”), сформировались в ходе эволюции таким образом, чтобы выполнять вычисления относительно возможных вариантов будущего: именно это мы обозначаем словом “решать”. И поскольку тут задействованы альтернативные варианты возможного будущего, какие могут последовать, если исходить из предположения, что настоящее таково, каково есть, за исключением разве что каких-то мелких деталей, то для нас стало естественно думать в терминах “причин”, которые предшествуют “следствиям”: причина будущего события – это такое событие прошлого, что, не случись его, будущее событие не произошло бы – при условии неизменности всего остального в мире[120].
Согласно нашему опыту, понятие причины асимметрично во времени: причина предшествует следствию. В частности, когда мы признаем, что у двух событий была “одна и та же причина”, мы находим эту общую причину[121] в прошлом, а не в будущем: если две волны цунами обрушиваются на два соседних острова, мы думаем, что было какое-то событие в прошлом, а не в будущем, которое вызвало их. Мы не думаем о причине в будущем потому, что существует магическая сила “причинности”, направленная из прошлого в будущее. Все это из-за того, что невероятность корреляции между двумя событиями требует чего-то невероятного, и только низкая энтропия в прошлом обеспечивает эту невероятность. А что еще? Другими словами, существование общих причин в прошлом – это не что иное, как ясная демонстрация низкой энтропии прошлого. В состоянии теплового равновесия или в системе сугубо механической нет никакого направления времени, выделенного причинностью.
Элементарные законы физики ничего не говорят о причинности, а только о регулярности, симметричной относительно прошлого и будущего. В своей знаменитой статье Бертран Рассел писал: “Закон причинности […] это пережиток прошлого, выживший, подобно монархии, только потому, что ошибочно предполагается его безвредность”[122]. Он преувеличивает, ибо тот факт, что “причин” нет на элементарном уровне, – недостаточное основание объявлять устаревшим понятие причины[123]: на элементарном уровне нет и кошек, но мы не перестаем из-за этого интересоваться котиками. Низкая энтропия прошлого обеспечивает содержанием понятие причины.
Но память, причины и следствия, течение времени, детерминированность прошлого и недетерминированность будущего – все это не более чем имена, данные нами проявлениям одного простого статистического факта: невероятности всякого из состояний Вселенной в прошлом.
Причины, память, следы, сама история происходившего в мире не только на протяжении столетий или тысячелетий человеческого существования, но и на протяжении миллиардов лет всей космической эпопеи – все это рождается из простого факта, что конфигурация вещей была “особенной” сколько-то там миллиардов лет назад[124].
И быть “особенным” – дело относительное: особенными бывают в определенной перспективе. При определенном размазывании деталей. А оно, в свою очередь, определяется взаимодействиями какой-то одной физической системы со всем остальным миром. Причины, память, следы, сама история происходившего в мире – все это, стало быть, только проекция, вроде вращения небес, следствие нашей особой точки зрения, откуда для нас открывается мир… С неизбежностью изучение времени упирается в нас. И теперь мы наконец обратимся к самим себе.
Глава 12Аромат мадлен
Счастливец
и сам себе хозяин
есть тот, кто,
проживши каждый свой день,
промолвит смело:
“Этот день окончен;
пусть завтра боги затянут нам
черными тучами горизонт иль
сияние светлого утра устроят,
но не изменят печалей наших прошлых
и оставят, что б ни делали, память
нам о свершенном, что крепко впечатана
каждым часом”
Мы приходим к самим себе и к той роли, которую играем в природе времени. Прежде всего, что такое “мы”, человеческие существа? Сущности? Но мир строится не из сущностей, а из событий, сочетающихся друг с другом… Так что “я” – это что?
В буддистском тексте I века до нашей эры “Вопросы Милинды”, написанном на языке пали, монах Нагасена отвечает на вопросы царя Милинды, отрицая свое существование как сущности[125]:
Мое имя Нагасена, государь. Нагасена – зовут меня сподвижники. Впрочем, это родители дают имя – Нагасена ли, Шурасена ли, Вирасена ли, Симхасена ли. Ведь это, государь, название, знак, обозначение, обиходное слово, это только имя – Нагасена, здесь не представлена личность.
Царь удивился такому крайнему суждению:
Но если, почтенный Нагасена, здесь не представлена личность, то кто же тогда вам, монахам, одежду, пропитание, приют, лекарства на случай болезни подает? Кто потребляет их? Кто нравственность блюдет? Кто прилежит созерцанию? Кто следует стезей, получает плоды, осуществляет покой? Кто живых убивает? Кто чужое ворует? Кто в похоти прелюбодействует? Кто ложь говорит? Кто пьянствует? Кто совершает пять тотчас воздаваемых деяний? Нет тогда хорошего, нет дурного, нет у хороших и дурных деяний ни совершителя, ни побудителя, нет у деяний праведных и неправедных ни плода, ни последствия.
Он стал утверждать, что у личности должно быть автономное существование, несводимое к ее составляющим:
Может, почтенный, волосы – Нагасена?
– Нет, государь.
– Волоски на теле – Нагасена?
– Нет, государь.
– Ногти, зубы, кожа, мышцы, жилы, кости, костный мозг, почки, сердце, печень, селезенка, пленки, легкие, кишечник, соединительная ткань, содержимое желудка, испражнения, желчь, слизь, гной, кровь, пот, жир, слезы, жировые выделения на коже, слюна, выделения из носа, суставная жидкость, моча, головной мозг – Нагасена?
– Нет, государь.
– Может, почтенный, образное – Нагасена?
– Нет, государь.
– Может, почтенный, ощущения – Нагасена?
– Нет, государь.
– Распознавание – Нагасена?
– Нет, государь.
– Слагаемые – Нагасена?
– Нет, государь.
– Сознание – Нагасена?
– Нет, государь.
– Так, может, почтенный, образное, ощущения, распознавание, слагаемые, сознание вместе – Нагасена?
– Нет, государь.
Мудрый монах отвечает, что “Нагасена” не является ничем из перечисленного, и царь кажется победителем в споре: если Нагасена – ничто из перечисленного, то должно существовать что-то иное, и это иное и будет личностью Нагасены, которая, следовательно, существует.
Но мудрый монах оборачивает аргументацию царя против него же самого, спрашивая, где его колесница:
Скажи, государь, дышло – колесница?
– Нет, почтенный.
– Ось – колесница?
– Нет, почтенный.
– Колеса – колесница?
– Нет, почтенный.
– Кузов – колесница?
– Нет, почтенный.
– Поручни – колесница?
– Нет, почтенный.
– Ярмо – колесница?
– Нет, почтенный.
– Вожжи – колесница?
– Нет, почтенный.
– Стрекало – колесница?
– Нет, почтенный.
– Так, может, государь, дышло, ось, колеса, кузов, поручни, ярмо, вожжи, стрекало вместе – колесница?
Царь осторожно отвечает, что “колесница” – это имя, отношение между частями – колесами, осью, дышлом – в их способности совместно функционировать в отношении к нам, и поэтому нет сущности “колесница” за пределами этой связи и этих событий. Нагасена торжествует: так же как и “колесница”, имя “Нагасена” не означает ничего за пределами связей и событий…