<…> Прошу, ваше превосходительство, не пренебрегайте моею просьбою. Дело нисколько не шуточное. С этой минуты, если еще эта попытка не удастся, я уже не буду тревожить никого ни одним словом» (Дело, 280–281). Заметим: никаких громких слов, никаких угроз, никакой экзальтации. Скромность и достоинство его поведения просто поразительны! А ведь думал, что умирает.
Комендант крепости 13 февраля доносит, что «заключенный здоров и деятельно занимается переводом Гервениуса <Гервинуса>». И как бы современники и потомки ни относились к Ольге Сократовне, но она тоже вступила в борьбу с Третьим отделением за своего мужа. Может, и не случайно Чернышевский говорил, что О.С. будет ему на свой лад верной женой. И 14 февраля она пишет Потапову:
«Ваше превосходительство.
Извините, что я обращаюсь к вам с просьбой, касающейся моего мужа, но я делаю это единственно потому, что не знаю другого способа узнать что-нибудь о положении его дела и о том, будет ли мне разрешено видеться с ним. Я считаю излишним говорить вашему превосходительству о моих личных отношениях к Николаю Гавриловичу и о том, как мне необходимо, наконец, видеться с ним. Скажу вам только, что серьезная болезнь не помешала мне сделать полторы тысячи верст зимней дороги, и я рассталась с детьми, когда он написал мне, что он желает и надеется меня видеть.
По письмам, которые я уже здесь в Петербурге пересылала к Николаю Гавриловичу, можно было знать о моем присутствии в городе. Я надеюсь, что получу какие-нибудь указания о том, как поступить мне, чтобы добиться свидания. До сих пор я ничего об этом не знаю и принуждена наконец отвлекать вас от ваших занятий своей просьбой сделать то, что зависит от вас, чтобы мне разрешено было видеться с мужем. Мне неизвестно, в чем обвиняют Николая Гавриловича, но я никак не думаю, чтобы ему было запрещено даже видеться со мной; узнать от меня о своих детях, говорить со мной о наших семейных делах.
Будьте так добры, ваше превосходительство, ежели дело не зависит прямо от вас и если нужно официально выраженное мной желание видеться с Николаем Гавриловичем; передать мою просьбу тем лицам или Комиссии, от которых зависит разрешение вопроса о свидании, и затем известить меня о решении.
Исполнением этой просьбы вы крайне меня обяжете; при той тайне, которая покрывает дело моего мужа, я не знаю даже, к кому обратиться со своими вопросами» (Дело, 282–283). Жена, как и муж, не были искателями покровительства, не знали ходов к высшему начальству, от которого в конечном счете зависела их судьба.
Но хотели защитить свои права, как они их понимали. И 18 февраля Потапов пишет: «Управляющий III отделением собственной его императорского величества канцелярии, от 13 сего февраля за № 469, сообщил комиссии, что содержащийся в Алексеевском равелине отставной титулярный советник Чернышевский в настоящее время здоров и деятельно занимается переводом истории Гервинуса. Положено: отзыв этот приобщить к делу и дозволить Чернышевскому, согласно просьбе его, иметь свидание с его женою, в присутствии членов комиссии» (Дело, 286). Чернышевскому было разрешено первое свидание с женой. Состоялось оно 23 февраля. Вообще-то, только с женой и разрешались свидания. Даже ближайший его родственник А.Н. Пыпин судил о судьбе ЕГЧ по его письмам, да и по слухам.
В одиночке можно было читать, писать, но можно было и бороться, отстаивая свое человеческое достоинство и право на права, можно было противопоставить свою волю произволу начальства. И победить. Не революционером, я бы назвал его первым правозащитником, когда о таком понятии и не думал никто. Необходима не революция, а прогресс, говорил Чернышевский, понимавший прогресс как стремление к возведению человека в человеческий сан. Нечто похожее повторил и Достоевский – о поисках человека в человеке.
Роман и его публикация
Он упомянул в своих письмах коменданту, как бы между прочим, что одновременно с переводами пишет беллетристический рассказ из семейной жизни, не имеющий ничего общего с его делом. Начальство не возражало, первые главы были отправлены на рассмотрение жандармских цензоров. О писании романа он сообщил Александру Пыпину, самому верному и преданному родственнику и другу, ученому-исследователю. Пыпин известил Некрасова, а тот дал извещение о готовящейся публикации романа Чернышевского. 9 февраля вышел в свет первый после восьмимесячного запрета (сдвоенный) номер «Современника» за 1863 г. с объявлением на обложке: «Для “Современника”, между прочим, имеются: “Что делать?” роман Н. Чернышевского (начнётся печатаньем со следующей книжки)». О своей беллетристике НГЧ прежде всего написал Пыпину. Очевидно, он рассказал о письме сестре. И 1 января 1863 г. Евг. Н. Пыпина в своём послании родителям в Саратов пересказала его содержание таким образом: «Письмо опять очень спокойное; он тут и шутит, и толкует о своих делах, и рассказывает, что он делает. Кроме переводов, которых у него много, он ещё пишет повесть и говорит, что она выходит совсем не дурная. Просит нас не пугаться, когда мы увидим его, – потому что он теперь похож на какого-нибудь льва, с рыжейшей бородой и усами, которые оказываются к тому же довольно густыми. Главная его забота – это Ольга Сократовна. Всё пишет, чтобы отсылали ей все деньги, которые у него есть. И повесть вздумал писать затем, чтобы иметь лишние ресурсы. Вот наделает шуму своим появлением эта повесть. Все, конечно, с большим интересом прочтут её»[281]. Некрасов обещал за публикацию «Что делать?» выдать Ольге Сократовне 4 тысячи рублей. Тема денег для О.С. тоже не могла не волновать Чернышевского. И роман был опубликован в майском номере журнала. Но как же роман, который публика прочитала, как революционный, пропустило III отделение? Был и расчет, был и просчет. Как вспоминает заместитель коменданта крепости, из стен Алексеевского равелина «вышел в свет роман Чернышевского “Что делать?”. Я читал его в рукописи и могу удостоверить, что цензура III Отделения в очень немногом исправила его»[282]. Один из цензоров даже счел, что Чернышевский старается очистить нигилизм от цинизма. И еще одно добавление о прохождении рукописи: «Существует свидетельство, согласно которому рукопись “Что делать?” была сопровождена личной разрешительной надписью Потапова, и принадлежит оно В.А. Цеэ, председателю Петербургского цензурного комитета с марта 1862 по май 1863 г. В письме к А.В. Головнину от 9 мая 1882 г. он советовал для убедительности “посмотреть в Архиве цензурного комитета подлинный экземпляр романа «Что делать?», на котором я, – сообщал Цеэ, – собственными глазами прочёл: Печатать дозволяется, Свиты Е<го> И<мператорского> В<еличества> генерал-майор Потапов <…> Вот факт, за верность коего я ручаюсь честью”.
Со ссылкой на того же Цеэ близко знавший его Ф. Мейер, редактор петербургской газеты на немецком языке (“St.-Peterburger Zeitung“) писал в воспоминаниях, что роман Чернышевского был пропущен в печать не кем иным, как начальником третьего отделения генералом Потаповым, подпись которого и до сих пор сохраняется на оригинале “Что делать?”»[283]. Возможно, как полагают некоторые исследователи, публикацией романа Потапов хотел уронить Чернышевского (неизвестного как романиста) в глазах публики. Возможно. Возможно и то, что ожидал, не потянутся ли какие ниточки от опубликованного романа к тайным связям Чернышевского. Не будем гадать.
Короче, первые главы романа попадают к Некрасову, человеку, который, строго говоря, дал Чернышевскому состояться как явлению русской культуры. Он, как я уже поминал, дал объявление в журнале о скором появлении на его страницах романа Чернышевского. Пыпин успокаивал родных в Саратове, любивших Чернышевского как родного сына: «”Дело” Николи начинало смущать Пыпиных все более и более. “Слухи, – писал Александр Николаевич, – разноречивы, и трудно сказать, когда все это кончится. Но делом сильно начинает интересоваться общество и, быть может, это послужит к скорейшему его разрешению”, – утешал он сам себя. Сообщал он также, что роман, написанный Николей в последнее время, получен, печататься он будет в мартовской книжке “Современника” и что “такого произведения никто не ожидал от Николи, и роман возбуждает сильное любопытство в публике”»[284].
И далее происходит нечто непонятное. Вроде печать Третьего отделения должна была придать уверенности издателю журнала. Но Некрасов, думаю, был человек весьма осторожный. Не случайны его советы молодым сотрудникам журнала. Антонович с Елисеевым решили посетить Чернышевского перед отправкой того на каторгу. «Когда Некрасов узнал о таком нашем намерении, то стал горячо отговаривать нас, убеждал и советовал, чтобы мы отказались от нашего намерения, не просили бы разрешения на свидание и не пользовались этим разрешением, если бы оно даже было дано. “По искреннему расположению к вам и из желания добра, уверяю вас, – говорил Некрасов, – что это свидание очень понизит ваши курсы в глазах III Отделения”. Слова Некрасова дышали искренностью и убежденьем в полезности его совета»[285]. Это, правда, было после официального осуждения НГЧ. Но тертый ярославский калач мог ожидать какой-либо жандармской провокации в связи с публикацией романа. И он неожиданно теряет рукопись. Эта полудетективная история стоит рассказа.
Начну с объявления в газете «Ведомости С.-Петербургской городской полиции». 1863, № 29, 30, 31: «ПОТЕРЯ РУКОПИСИ. В воскресенье, 3 февраля, во втором часу дня проездом по Большой Конюшенной от гостиницы Демута до угольного дома Капгера, а оттуда чрез Невский проспект, Караванную и Семеновский мост до дома Краевского, на углу Литейной и Бассейной, обронен сверток, в котором находились две прошнурованные по углам рукописи, с заглавием: ЧТО ДЕЛАТЬ. Кто доставит этот сверток в означенный дом Краевского, к Некрасову, тот получит ПЯТЬДЕСЯТ РУБ. СЕР.».