Победа произвола и подлости
10 августа 1870 г. истекал срок каторги Чернышевского, и он должен был выйти на поселение с правом вызвать к себе семью, заняться литературным трудом и пр. Но с 1866 г. сменился шеф жандармов и, соответственно, начальник Третьего отделения. Им стал граф Петр Андреевич Шувалов, человек и жестокий, и даже по-своему страшный. Сразу заслуживший поэтическую эпиграмму.
Над Россией распростертой
Встал внезапною грозой
Петр, по прозвищу четвертый,
Аракчеев же – второй.
1866 или 1867
Такие строчки посвятил генерал-адъютанту Петру Андреевичу Шувалову поэт Ф.И. Тютчев. Сравнение с Аракчеевым дорогого стоит. Особенно для поэта, помнившего пушкинские строчки об Аракчееве.
Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он – друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести,
<Бляди> грошевой солдат.
Рифмовка с пушкинской судьбой у Чернышевского удивительна.
Граф Шувалов у современников вызывал совершенно противоречивые чувства, мнения и оценки своей деятельности. Влиянию Шувалова на внутреннюю политику в течение семи лет (с 1866 по 1874 г.) придавалось такое значение, что его называли «вице-императором» и «Петром IV». Будучи наделен широкими, почти диктаторскими полномочиями, он являлся ближайшим советником императора Александра II. По словам военного министра Д.А. Милютина, всё делается под исключительным влиянием гр. Шувалова, который запугал государя ежедневными своими докладами о страшных опасностях, которым будто бы подвергается и государство, и лично сам государь. Вся сила Шувалова опирается на это пугало. Под предлогом сохранения личности государя и монархии гр. Шувалов вмешивается во все дела, и по его наушничеству решаются все вопросы. Он окружил государя своими людьми; все новые назначения делаются по его указаниям. На посты министров внутренних дел и юстиции он рекомендовал таких же противников всяких реформ, каким был сам.
В судьбе Чернышевского, да и в судьбе России (если связывать судьбу державы с судьбой императора) Шувалов сыграл роль двусмысленную, скорее отрицательную, несмотря на все его попытки содействовать в начале 80-х, после убийства Александра II, освобождению Чернышевского – после того как именно он загнал его в Вилюйск, в «долину смерти». Но об этом надо подробнее. Поразительно, как он сплел веревку, связавшую судьбу Чернышевского с судьбой императора. Потом пришлось за это расплатиться. Он искал своей выгоды и обратил Чернышевского в страшного Вампуку. Но Вампукой-то был не он. Просто Шувалов и император провоцировали появление бомбометателей. Если правительство поступает помимо права, отрицая правовые нормы, значит, и нам можно. Это фиксировал Энгельс, который был против индивидуального террора, но полагал, что самодержавие не оставляет русским радикалам другого выхода, ибо иным путем они не могут донести до правительства свои пожелания. Замечу, что все это были не фанатики, а люди с высшим образованием.
Подчеркивая правовой характер своих деяний, народовольцы называли свои выстрелы и бомбометания не убийствами, а казнью. Тем самым деяния власти они оценили как проявление внеправового насилия. А казнь Чернышевского воспринимали как убийство, каковым оно и было.
Граф Петр Андреевич Шувалов
Шеф жандармов П.А. Шувалов, еще в декабре 1868 г. обсудил с генерал-губернатором Восточной Сибири М.С. Корсаковым «опасения» насчет возможного побега Чернышевского и в сентябре 1870 г. провел через Комитет министров решение изолировать Чернышевского, водворив его под стражей «в такой местности и при таких условиях, которые бы устранили всякие опасения насчет его побега и тем самым сделали бы невозможным новые со стороны молодежи увлечения к его освобождению». Такой местностью был выбран Вилюйск. Запуганный им император и без того не любивший Чернышевского, охотно согласился.
Это был, конечно, чистейшей воды произвол, акт противозаконный. Тот самый произвол, который Чернышевский считал проклятием России. Этот принцип был абсолютно анти-европейским, степным, наследием монгольского владычества. На этом произволе, полагал он, базируется как верховная власть, так и народное стремление к воле, не считающееся со свободой другого человека. Разумеется, в конечном счете все решала в России самая высшая власть, даже в мелочах проявляя свое господство, не давая развернуться самодеятельности подданных. Но лишенный прав и законов народ приучался на примерах верховной власти всего добиваться силой волевого решения, силой прихоти, произвола, даже в тех случаях, когда он выступал против этой верховной власти. Вот, быть может, одно из важнейших наблюдений мыслителя: «Основное наше понятие, упорнейшее наше предание – то, что мы во все вносим идею произвола. Юридические формы и личные усилия для нас кажутся бессильны и даже смешны, мы ждем всего, мы хотим все сделать силою прихоти, бесконтрольного решения; на сознательное содействие, на самопроизвольную готовность и способность других мы не надеемся, мы не хотим вести дела этими способами; первое условие успеха, даже в справедливых и добрых намерениях, для каждого из нас то, чтобы другие беспрекословно и слепо повиновались ему. Каждый из нас маленький Наполеон или, лучше сказать, Батый. Но если каждый из нас Батый, то что же происходит с обществом, которое все состоит из Батыев? Каждый из них измеряет силы другого, и, по зрелом соображении, в каждом кругу, в каждом деле оказывается архи-Батый, которому простые Батыи повинуются так же безусловно, как им в свою очередь повинуются баскаки, а баскакам – простые татары, из которых каждый тоже держит себя Батыем в покоренном ему кружке завоеванного племени, и, что всего прелестнее, само это племя привыкло считать, что так тому делу и следует быть и что иначе невозможно» (Чернышевский. VII, 616).
По справедливому замечанию А.А. Демченко, дело Чернышевского находилось теперь полностью в руках главного начальника Третьего отделения. Свою основную задачу П.А. Шувалов видел в отыскании способов оставить Чернышевского в тюремном заключении и тем самым лишить его возможности выступать в печати. Для этого нужно было обойти закон, по которому Чернышевский, отбыв наказание, имел право на поселение в Сибири согласно утвержденному императором решению Государственного Совета от 7 апреля 1864 г. Совмещением незаконного требования (продолжение тюремного заключения) с законным пунктом приговора («поселить в Сибири навсегда») Шувалов соблюдал декорум, придавая окончательному решению законный вид.
На своем заседании 15 сентября 1870 г. Комитет министров, разумеется, согласился с действиями П.А. Шувалова и М.С. Корсакова и предписал «приступить к отысканию всех возможных мер к обращению сего преступника, согласно закона, в разряд ссыльнопоселенцев в такой местности и при таких условиях, которые бы устраняли всякие опасения насчет его побега и тем самым сделали бы невозможными новые со стороны молодежи увлечения к его освобождению». Резолюция Александра II от 25 сентября: «Исполнить». Почему же был выбран Вилюйск? Как замечал тот же Корсаков, местные условия климата и образа жизни якутов, а главное уединённое от товарищей своих жительство делает ссылку в Якутской области для политических преступников невероятно тягостною. Как точно пишет Демченко, «облегчением участи» обозначено содержание нового сочинения Шувалова, имевшего официальное название «Записки по делу о порядке обращения ссыльнокаторжного Николая Чернышевского в разряд ссыльнопоселенцев». Но по своим названиям документы о Чернышевском придерживались закона, по содержанию – противоречили закону. Вилюйск означал полное одиночество и лишение возможности получить журнальную или какую-либо другую литературную работу. Содержание в доме под постоянной охраной и с запрещением отлучек – тюрьма. Тюремный режим подчеркивался выдачей ежемесячной казенной суммы для существования. Такое безусловное ограничение свободы лишь на бумаге могло считаться исполнением закона о переводе на поселение. На деле это означало бессрочное продление приговора 1864 г. с назначением жительства в несравненно более худших условиях, чем в Кадае или Александровском заводе. К этому надо добавить, что Вилюйск окружен непроходимыми болотами, что там время от времени вспыхивала проказа, а местные называли Вилюйскую долину «долиной смерти». Сам заключенный при всем своем невероятном терпении и уговорах жены, что ему хорошо, писал жене в апреле 1872 г.: «Вилюйск – это по названию город; но в действительности это даже не село, даже не деревня в русском смысле слова, это нечто такое пустынное и мелкое, чему подобного в России вовсе нет. <…> Надобно перенести воображением этот хутор в пустыню, за 700 верст от ближайшего рынка: да и на этом рынке слишком часто не бывает слишком многих самых необходимейших товаров» (Чернышевский, XIV, 516).
Город Вилюйск Якутской области, место ссылки Чернышевского (1872–1883)
Надо также понять, что медицинское обслуживание возможно все в том же Якутске, за 700 верст. То есть любое более или менее серьезное заболевание здесь становится смертельным. Воистину «долина смерти». Когда его подельники по Александровскому заводу узнали, куда отправили Чернышевского, то один из них воскликнул: «Туда, за этот Стикс, в эту проклятую страну смерти, – на Вилюй!»[372] Повторю, что правительство считало этот климат слишком тяжелым для жандармов, а потому распорядилось не держать их там долее одного года.
Чернышевский пробыл там 12 лет.
Противозаконию придан законный вид и наконец найден едва ли не полный эквивалент давнишнему желанию Александра II заточить Чернышевского навечно в Шлиссельбургскую крепость. Произвол продолжал облекаться как бы в законную правовую форму. Как писал Лопатин, «в географическом смысле Вилюйск есть не что иное, как большой секретный номер, устроенный самою прир