.
История освобождения Чернышевского – это нечто похожее на смесь приключенческого и исторического триллера, и одновременно почти фантасмагория. В реальности такого, на первый взгляд, не могло бы быть. Дело в том, что освобождение НГЧ поддержал его самый главный враг, «второй Аракчеев», граф П. Шувалов, много сделавший, чтобы загнать мыслителя в Вилюйск и не выпускать его оттуда. Но тут вступили в дело странные движения и сочетания, которые вдруг из слов и приказов обрели материальную реальность и силу, которая побеждает бюрократические сплетения, более того, начинает пугать создателей бюрократической паутины. Как говорил Пушкин, «бывают странные сближенья». Шувалов умудрился связать жизнь и смерть Чернышевского с судьбой императора. Пока Чернышевский загибался в Вилюйске, казалось, император в безопасности. Но вдруг разверзлась пропасть, и император в нее рухнул. Империя зашаталась. Причем зашаталась не усилиями Чернышевского, а усилиями Шувалова да и самого императора. Надо было как-то выплывать из этой истории. Словно приблизилось страшное предсказание Лермонтова (как помним, один из первых губителей Чернышевского генерал Потапов был в тесных отношениях с убитым поэтом, о котором другой император, по версии Павла Вяземского и Петра Бартенева, произнес «Собаке собачья смерть»):
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет.
Но умерший собачьей смертью оказался живее императора Николая, про которого ходил упорный слух, что он покончил с собой в результате Крымского поражения.
Известны народные легенды, почти во всех культурах, что человек пытается избежать пугающего его призрака, но призрак этот и губит его. Достаточно вспомнить историю Эдипа и его отца Лая. Лаю было предсказано, что он погибнет от рук своего сына. Опасаясь предсказания, Лай повелел слуге бросить младенца Эдипа на горе Киферон, однако слуга из жалости ослушался и отдал младенца пастухам. Выросший Эдип, не зная о своем происхождении, получил предсказание о том, что ему суждено убить своего отца, и в ужасе бежал от своих приемных родителей. Лай, проезжая на колеснице через область Фокиды с четырьмя спутниками, был в ссоре убит Эдипом. Закон Рока строится на том, что человек гибнет от того, чего он боится. Особенно это относится к людям, чьи жизни связаны с высшими божественными предопределениями или судьбою страны. Боязнь Чернышевского оказалась грундфоном отношений императорской фамилии и опального мыслителя. Александр III натурально выменивал свою жизнь на жизнь Чернышевского.
И вот результат: «Наконец, в конце марта 1883 г. гр. Шувалов доставил мне проект той статьи коронационного манифеста, которая распространяла помилование на случаи, подходящие к положению Чернышевского. Он просил меня внимательно взвесить выражения этой статьи и сообщить ему – удовлетворяют ли они меня и нет ли тут какого-нибудь подвоха со стороны гр. Д.А. Толстого? Я отвез проект А.Н. Пыпину с просьбой посоветоваться с компетентными знатоками. Не знаю, с кем он советовался и советовался ли с кем. Он скоро вернул мне проект, высказав, что дело не в его выражениях, а в том, как они будут применены к Н.Г. Чернышевскому. Это я и передал слово в слово гр. Шувалову, который удостоверил меня, что, если только коронация сойдет с рук благополучно, Н.Г. Чернышевский непременно будет возвращен на родину. Оставалось только ждать исполнения этого обещания <…>.
Коронация, как известно, благополучно окончилась в мае 1883 г.»[422]
Неужели не революционер?
А Чернышевский оказался в Астрахани. К 1883 г. Чернышевский стал абсолютной легендой. А легенду каждый трактует в меру своего понимания. Одно из интереснейших воспоминаний, искренних, хотя и слегка растерянных, – астраханского учителя Николая Фомича Скорикова. Человек, привыкший к рассказам о каторге, куда сослали как бы главного революционера, вдруг столкнулся совсем с другим человеком. Но этот рассказ требует внимания:
«Кто из нас в пору юности не увлекался этим ярким светочем человеческой мысли? Кто с захватывающим интересом не прочитывал каждой строчки его произведений, стараясь найти в них ответ на мучительные вопросы жизни? Кто не болел сердцем за потерю этого могучего ума, вынужденного в период своего расцвета бездействовать в недрах Сибири? Воображению нашему рисовалась благородная, величавая фигура скованного Прометея в далеком тесном каземате, обреченная на самое страшное для мыслящего человека наказание – на бесплодное, бесконечное молчание. Для нас, молодых и восторженных натур, Н.Г. Чернышевский был полубог, и, может быть, потому только, что имя его произносилось с оглядкой, а еще опаснее было иметь его произведения. Помню то благоговение, с каким мы прочитывали его утопический роман “Что делать?” – самое популярное, но далеко не самое лучшее его произведение, – и тот страх, с которым мы, как лиходеи, шныряли по закоулкам Казани, укрываясь от зоркого постороннего взгляда и собираясь в тесный товарищеский кружок для таких «преступных» чтений. Его комментарии к Дж. Ст. Миллю мы переписывали для себя, просиживая целые ночи, за “Что делать?”, выдранный из “Современника”, платили по 25 рублей, а за маленькие фотографические портреты их автора, в которых не было ничего общего с настоящим Чернышевским, платили по рублю. Можно же себе представить, сколько употреблялось нами хитрости и усилий, чтобы не попасться на глаза учебному начальству с этими преступными аксессуарами!..
Мог ли я когда-нибудь думать, что судьба меня наградит счастием видеть этого человека и говорить с ним!..»[423]
Скориков стал практически постоянным астраханским собеседником Чернышевского. Конечно, это было важно, хотя для мыслителя и отца семейства было нужнее выйти снова на журнальное поприще. Художественные тексты, которые писал в Сибири, как мы видели, не были закончены. Наброски, части романов… Единственное, что он сумел довести из Сибири, была поэма «Гимн Деве Неба». Характерная ситуация каторжников. Так Солженицын вывез из лагеря выученную им самим наизусть свою поэму «Пир победителей». Поэма Чернышевского была опубликована в 1885 г. в № 7 «Русской мысли» под псевдонимом «Андреев». Пыпин искал ему переводы, Чернышевский нервничал, писал, что за 20 лет им много надумано, чтобы тратить последние годы на переводы. Но переводы готов был брать, хотя и не очень крупные поначалу, но а семью надо было кормить. С 1884 по 1888 г. он перевел Всеобщую историю Г. Вебера (со своими статьями и комментариями, успел перевести 12 томов). В эти годы он написал и мемуары: Материалы для биографии Н.А. Добролюбова, собранные в 1861–1862 гг. И в течение 1884−1888 гг. записал «Воспоминания об отношениях Тургенева к Добролюбову и о разрыве дружбы между Тургеневым и Некрасовым». В 1888 г. он написал важную теоретическую статью «Происхождение теории благотворности борьбы за жизнь. Предисловие к некоторым трактатам по ботанике, зоологии и наукам о человеческой жизни». Впервые опубликовано в журнале «Русская мысль», 1888, ч. IX, под псевдонимом «Старый трансформист». Он попытался войти в современность, причем полемика с Мальтусом и Дарвином в том историческом контексте означала противостояние революционным идеям.
Не он один, еще Данилевский и Страхов, и другие русские мыслители опасались насильственного втягивания в прогресс не готовых к этому слоев и народов. Ведь в большом обыкновении, как писал, скажем, Чернышевский, «сравнивать иноземные необразованные племена и низшие сословия своей нации с детьми и выводить из этого сравнения право образованных наций производить насильственные перемены в быте подвластных им нецивилизованных народов» (Чернышевский, Х, 912–913). Неся идею прогресса как идею счастья, кажется возможным одарить счастьем и другие слои народонаселения и другие народы и страны. Но такого рода отстаивание прогресса приводит, как показала история России и Германии, к впадению в новое и еще более страшное варварство. После победы над нацизмом на авансцену истории выдвинулся новый носитель прогресса – США, ставшие своего рода рейнджером и судьей современного мира. Но свободен ли любой, самый хороший судья от ошибок, действуя в одиночку? Позиция русских гуманистов, не принимавших экспансионизма самодержавия и жестокости радикалов, – гуманизировать и цивилизовать людей, – говорила, что прогресс – процесс медленный и осторожный. Как они полагали, во всех цивилизованных странах масса населения имеет много дурных привычек. Но искоренять их насилием значит приучить народ к правилам жизни еще более дурным, принуждать его к обману, лицемерию, бессовестности. «Люди, – писал русский мыслитель, – отвыкают от дурного только тогда, когда сами желают отвыкнуть; привыкают к хорошему, только когда сами понимают, что оно хорошо и находят возможным усвоить его себе» (Чернышевский, Х, 914).
Надо сказать, что с Дарвином полемизировал и Л. Толстой, который прочитал статью НГЧ о «О происхождении теории благотворности борьбы за жизнь» и записал в дневнике: «19 декабря. Вечер читал. Статья Чернышевского о Дарвине. Сила и ясность»[424].
Пожалуй, из теоретических собственных его статей текст о Дарвине был единственным, который вызвал интерес публики. Как положительный – у Толстого и неприятие молодежи, ибо молодежь ждала только решительных действий. Человеком действия в силу двадцати лет каторги казался молодым людям Чернышевский. Скориков при этом, должен заметить, – человек с живым умом, без остановившегося взгляда на мир и человека, без фанатизма. Сила Скорикова в том, что он просто честно фиксировал позицию Чернышевкого, понимая, что то, что ему кажется изменой прежним идеям НГЧ, просто формула, уточнившая его прежнюю позицию.
«В этих до последних дней жизни оставшихся взглядах Н.Г. нельзя было не усмотреть высокой души его, сохранившем до конца веру в то, что хорошо поступать не только возвышенно, но и “выгодно”.