Когда в гестапо пришел Гейдрих, число заключенных в концлагерях увеличилось. В 1935–1936 годах одних только марксистов там было 7 тысяч человек.
Но вместе с ростом могущества гестапо множилось и число его врагов. Юристы и бюрократы объединяли усилия, чтобы остановить или хотя бы замедлить победное шествие новой политической полиции. Самые храбрые публиковали некоторые данные о преступлениях и злоупотреблениях в концлагерях, надеясь повлиять на более умеренных нацистских лидеров и добиться закрытия этих «пыточных фабрик».
Летом 1933 года мюнхенская прокуратура второго округа обратила внимание на случаи необъяснимых смертей в Дахау. 2 июня в меморандуме, направленном баварскому министру юстиции, прокуратура официально заявляла, что «события, имевшие место в концентрационном лагере Дахау, должны быть расследованы со всей тщательностью». Еще в мае прокуратура сама расследовала четыре смертных случая заключенных в Дахау и установила, что жертвы были замучены охраной лагеря. В сентябре она настояла на посмертной экспертизе тела еще одного заключенного, и было установлено, что он скончался от побоев. В октябре были расследованы также два случая предполагаемых самоубийств в Дахау, и был сделан вывод, что в обоих случаях есть серьезные основания подозревать постороннее вмешательство. Прокуратура направила официальное представление министру юстиции с требованием проверить соблюдение законности в Дахау и возбудить дела с обвинением в подстрекательстве к убийству против лагерного начальства. Гиммлеру пришлось уволить коменданта. Но по другим делам Гиммлер и Гейдрих заняли очень жесткую позицию, чтобы не допускать расследования. Они убедили министра внутренних дел Вагнера внести предложение в правительство об отказе в расследовании преступлений в концлагерях по мотивам «государственной политики». Однако баварское правительство отклонило это предложение, и Гиммлер прибег к другому приему. По его настоянию министр юстиции Франк выпустил инструкцию прокурорам: «Воздержаться от проведения предварительных расследований в подобных случаях».
Прокуратура же продолжала упорствовать. В июле 1934 года она обратилась с запросом в баварскую политическую полицию «с целью получения дополнительных материалов по делу бывшего коменданта и выявления лиц, которые также могли иметь отношение к этому делу». Гейдрихова политическая полиция откомментировала это как «далеко идущие попытки обвинить руководство лагеря Дахау в вымышленных преступлениях». Администрация лагеря сумела быстро замести следы, и в сентябре прокурор Винтерсбергер вынужден был приостановить расследование.
Чтобы связать руки прокурорам, Гиммлер придумал хитрый ход. Самой яркой фигурой в группе «анти-Дахау» был ведущий адвокат доктор Штеппе, убежденный нацист. Вот Гиммлер и вовлек его в СС, скормив ему басню, что в качестве гауптштурмфюрера СС он сможет лучше бороться со злоупотреблениями в лагерях. Вот так из критика политической полиции Штеппе превратился в ее функционера и уже через год стал заместителем начальника.
В Пруссии тоже находились смельчаки, пытавшиеся противодействовать созданию системы концентрационных лагерей. Дильс, будучи первым главой гестапо, ликвидировал целый ряд «неофициальных» концлагерей, в основном принадлежащих СА. Он намеревался использовать министерский авторитет для подавления политических преступлений и договорился с крупными нацистскими чиновниками в министерстве юстиции фон Хаке и Йелем о поддержке. Общими усилиями они создали при министерстве юстиции Пруссии центральную народную прокуратуру, которая вела, как правило, дела бандитов из СА, но время от времени ухитрялась обнаруживать и преступления в гестапо и СС. Фон Хаке добился первого успеха в своем походе против штеттинского отдела гестапо. Начальник отдела Хофман руководил концлагерем Штеттин-Бредов, где заключенных мучили особо жестоко. Фон Хаке добился ареста Хофмана и, как он потом вспоминал, «увидел перед собой изуверски изощренный ум, воплощение садизма при полном отсутствии всяких чувств – ничего подобного я прежде не встречал. Я знал только одного человека, чей характер, манеры, даже жесты напомнили мне Хофмана, – это Гейдрих». 6 апреля 1934 года штеттинский суд приговорил Хофмана к тринадцати годам каторжных работ, его помощники тоже были приговорены к тюремному заключению.
Этот успех вдохновил и других юристов на борьбу с палачами-эсэсовцами. Однако уход Дильса и отступничество Геринга лишило их пусть и непоследовательной, но все же поддержки со стороны высших сановников. Уже в ноябре 1934 года на заседании прусского земельного совета Геринг объявил: «Есть еще государственные прокуроры, которые специализируются на том, чтобы сажать в тюрьму видных членов партии. Мы положим конец этой грязной работе».
Но не всех служителей закона ему удалось застращать. В начале 1935 года прокурор Саксонии доктор Вальтер выдвинул серьезные обвинения в жестоком обращении с заключенными против начальника Гонштейнского концлагеря СА и возбудил отдельное дело против офицера гестапо Фогеля, ответственного за этот лагерь. Палачи были приговорены к тюремному заключению, но гауляйтер Саксонии стал оказывать давление на суд и требовать их освобождения. Это вызвало протест рейхсминистра юстиции доктора Гюртнера: «Какой бы жестокой ни была борьба, она не может служить объяснением или оправданием подобных зверств. Они напоминают восточный садизм». Приговор был оставлен в силе, но руководство СС вскоре отомстило. Два судебных асессора были исключены из партии, а прокурора заставили выйти из СА. Потом вмешался Гитлер, высший судия; он помиловал осужденных и закрыл дело против Фогеля.
Гюртнер в душе оставался либеральным националистом, и такое, с позволения сказать, «судебное решение» подтолкнуло его к отчаянной, почти безумной затее, поскольку он не видел другого способа сдержать произвол: нужно принять новый свод законов, да, пусть в нацистском духе, но он будет обязателен даже для Гитлера и его фаворитов. Министр нашел союзника в лице нового рейхскомиссара юстиции доктора Ганса Франка, самого крутого блюстителя законности в нацистском государстве. Франк возражал против делиберализации всего свода законов, но потом предложил новую базу для изменений в виде несколько туманного понятия «защиты народных ценностей». В любом случае Франк был противником произвола всемогущей полиции. К несчастью, только попав под приговор Нюрнбергского трибунала, он по-настоящему понял один «скандальный факт, связанный с Гитлером: в „период борьбы“ Гитлер был счастлив, что находится под защитой закона, а вот став государственным человеком, вдруг запрезирал и закон и его служителей». Но уже история, происшедшая 30 июня 1934 года, показала ему, что руки правосудия связаны диктатурой; личный опыт тех дней посеял в нем зерна сомнения, и в 1942 году, будучи генерал-губернатором Польши, он повел самую последовательную, прилюдную борьбу с деспотизмом полиции Гиммлера, какая вообще могла быть в Третьем рейхе.
Итак, в конце 1933 года Франк и Гюртнер создали официальную комиссию по разработке нового уголовного кодекса, в котором нацистским лозунгам была бы придана форма положений закона. Во время этой работы Гюртнер и уговорил Франка поддержать его в главном начинании – борьбе за уничтожение концлагерей. Летом 1934 года они набрались храбрости для «прямой атаки на Гитлера» (слова Франка). Они получили аудиенцию у рейхсканцлера, но в присутствии Гиммлера. В своих мемуарах Франк писал, что «предложил определить дату упразднения системы концентрационных лагерей, прекратить профилактические аресты, а дела лиц, уже находившихся под арестом, вместе с их жалобами на плохое обращение рассматривать по закону, то есть в обычных судах». Но Гитлер отверг это предложение, заявив, что отмена концлагерей «преждевременна». Позже он и новый уголовный кодекс Франка положил под сукно.
А Гюртнер продолжал свои попытки ограничить всевластие гестапо. Он потребовал, чтобы лица, подвергшиеся «предварительным арестам», получали помощь квалифицированных юристов.
Но Гиммлер парировал и это, просто заявив, что концлагерями «управляют добросовестные люди, поэтому в такой мере нет необходимости». Гиммлер знал прекрасно, что в этом деле его всегда поддержит Гитлер. 6 ноября 1935 года он написал Гюртнеру: «1 ноября я передал рейхсканцлеру запрос относительно вмешательства юристов в случаях профилактических арестов. Фюрер запретил консультации адвокатов и просил меня довести это до вашего сведения».
Гюртнер был слаб и сверхосторожен; ясно, что он не мог противостоять жесткой решимости Гиммлера и Гейдриха. К тому же в период становления нацистского государства, под влиянием всеобщей эйфории от культа Гитлера, многие юристы старой школы оказались неспособными мыслить глубже и превратились просто в послушные орудия власти. Так что любая оппозиция была обречена на провал.
2 мая 1935 года прусский высший административный суд принял постановление, что действия гестапо не могут быть оспорены в административных судах, но на них можно только подавать жалобы высшему руководству гестапо. В октябре административный суд Гамбурга постановил, что «в национал-социалистическом государстве законодательные органы, администрация и судебная система не могут находиться в оппозиции… судебные органы, следовательно, не имеют права дезавуировать акции государства, предпринятые как политические меры».
Сидя за своим столом в Главном управлении гестапо, Вернер Бест с удовлетворением наблюдал за тем, как юстиция с готовностью приспосабливается к новой конъюнктуре. Шаг за шагом большинство судей все ближе подходили к сформулированному Вестом циничному принципу: «Если полиция действует в соответствии с правилами, установленными начальством, вплоть до самого высокого уровня, то ее действия не могут считаться противозаконными».
Министр юстиции Гюртнер возмущался: «Тут есть от чего впасть в отчаяние!» Он жаловался бургомистру Берлина, что боится выходить в приемную: там иностранные журналисты спрашивают его о положении в лагерях. А министр внутренних дел Фрик уже и сам был не рад, что связался с таким человеком, как Гиммлер, чтобы тот помог ему против Геринга. Фрик горько жалел, что доверил объединенную государственную полицейскую службу этому опасному человеку, и теперь всеми силами старался от него избавиться.