26 сентября 1937 года в 8.30 утра Эйхман и Хаген сели в поезд и отправились в путь: надо было завершать первые осторожные шаги навстречу альянсу СС – «Хагана». Гейдрих разрешил Эйхману принять приглашение в Палестину. Прикрытие у них было любительское: Эйхман ехал как корреспондент «Берлинер тагебла», а Хаген – как студент.
2 октября корабль «Румыния» доставил сотрудников СД в Хайфу. Но тут арабы – враги евреев – помешали врагам евреев – немцам. Арабские националисты в конце сентября опять зашевелились, вынудив колониальные власти ввести осадное положение и закрыть границы Палестины. Полкес встретился с немцами в Каире. Он заявил, что удовлетворится месячным денежным содержанием в 15 фунтов стерлингов, и передал им первую информацию. Хаген с его слов записал, что «в еврейских националистических кругах довольны радикальной политикой немцев в еврейском вопросе, поскольку в результате еврейское население Палестины должно значительно возрасти и в обозримом будущем евреи получат здесь численное превосходство над арабами».
Сам Эйхман расценил итоги поездки в Палестину как «скудные», но Гиммлер и Гейдрих признали работу своего эксперта по сионизму весьма перспективной и через полгода, после вторжения в Австрию, поручили ему вести всю проблему еврейской эмиграции. Впервые служба СД стала официально участвовать в еврейской политике режима. Эйхман, которому в начале 1938 года было присвоено звание унтерштурмфюрера, был послан в Вену советником по еврейскому вопросу к инспектору Зипо и СД. Главная задача советника состояла в том, чтобы всеми доступными методами способствовать эмиграции евреев.
До сих пор это было делом более или менее добровольным; теперь же Эйхман с помощью полиции так надавил, что уж скорее нужно было говорить о депортации. Организационные дела были его страстью, а тут он вдруг обнаруживает, что может сам и планировать и приказывать. И его осеняет: надо снять преграды между полицейскими, гражданскими и партийными властями, занятыми этим вопросом, и сосредоточить в одном учреждении все проблемы принудительной еврейской эмиграции, причем работать как с немецкими властями, так и с еврейскими представителями. По его словам, это будет конвейерная лента: «Кладете бумаги одну за другой, а в конце получаете паспорта».
Таким «конвейером» и стал Центральный отдел еврейской эмиграции, разместившийся в старом венском дворце Ротшильда, на Принц-Ойген-штрассе, 20–22. Вместе с Эйхманом сюда прибыли и сотрудники – эмиссары будущего геноцида: братья Гюнтер, Франц Новак, Алоиз и Антон Бруннеры, Эрих Радзихович, Стучка, Грозинек – хладнокровные и неутомимые разработчики стратегии изгнания евреев.
Контора Эйхмана использовала шантаж, чтобы дать толчок новому великому Исходу. Большинство из 300 тысяч австрийских евреев были бедны и не имели минимального капитала, требуемого принимающими странами. У нацистов же было туго с иностранной валютой, и режим не мог создать выездного фонда. Поэтому евреи побогаче были вынуждены субсидировать выезд из страны из собственных средств. Впоследствии Гейдрих объяснил всю процедуру: «Мы действовали так: через еврейские общины мы выжимали известное количество денег из богатых людей, которые хотели эмигрировать… Проблема была не в том, как заставить уехать богатых, а в том, как избавиться от толпы евреев».
Одновременно Эйхман разрешил лидерам еврейских общин выезжать за рубеж и получать деньги на эмиграцию от еврейских благотворительных организаций. Например, весной 1938 года американский комитет взаимопомощи выделил 100 тысяч долларов. Такие методы дали Эйхману возможность рапортовать в Берлин о рекордных цифрах. К концу осени 1938 года его контора отправила в эмиграцию 45 тысяч австрийских евреев, а в общей сложности за восемнадцать месяцев он заставил покинуть страну 150 тысяч евреев. Такая безжалостная политика принудительной эмиграции могла быть успешной только при условии, что будут постоянно открыты границы принимающих стран и кошельки благотворительных фондов. Так бы оно и было, если бы не внутрипартийные распри, помешавшие технократам из СД без сучка без задоринки провести депортацию.
А экстремисты в партии были крайне раздражены вмешательством СД в еврейскую политику. И летом 1938 года поднялась новая волна антиеврейской кампании.
Сигнальный залп дал «Штюрмер». Во все более злобном тоне авторы этой газеты требовали устранить всех евреев с тех позиций, которые они еще занимали в экономике. Газетчики призывали страны Европы «сплотиться против общего врага номер один и закрыть для евреев границы» – те самые границы, что Эйхман старался держать открытыми для еврейских эмигрантов.
Эйхман, конечно, делал попытки изменить линию «Штюрмера», но все впустую. В мае 1938 года редактор газеты Гимер побывал в Вене. Эйхман устроил ему выволочку и два часа разъяснял основы эмиграционной политики. Он договорился о визите к Штрайхеру в Нюрнберг, чтобы, как он отметил в плане работы, «пользуясь случаем, придать другое направление „Штюрмеру“». И ничего он не добился. Гимер, разразился статьей на целый разворот – о венских евреях Эйхман и Хаген поняли, «как ошибались, надеясь кого-то переубедить».
28 июня Хаген написал Эйхману: «Вот что самое безумное – Гимер считает вполне удовлетворительным факт, что многие венские евреи возвращаются к традиционной религии» – и дальше добавляет: «то есть к религии, которая считает высшим законом Талмуд, а Талмуд разрешает любое преступление против неевреев. Подобные вещи приводят меня в отчаяние. Чего они добиваются? Может быть, „Штюрмеру“ нужно радикальное решение – снести им голову, чтобы уж точно им не могла снова прийти похвальная мысль признать себя евреями?» Взаимоотношения между Штрайхером и СД настолько ухудшились, что Гейдрих предписал Эйхману воздержаться от дальнейших контактов со Штрайхером и его командой. Оберштурмбаннфюрер Зикс заметил: «СС желает, чтобы с этого момента Эйхман отклонял любые приглашения, говоря: „Я только что ушел в отпуск“».
Через несколько месяцев противники эсэсовской линии в еврейском вопросе получили мощное подкрепление в лице рейхсминистра пропаганды Геббельса. Он уже давно ждал удобного случая, чтобы взять еврейскую политику рейха в свои руки. Его пропагандистская машина была в полной готовности, нужен был только предлог.
Он представился, когда немецкие антисемиты не поладили с польскими. 6 октября 1938 года польское правительство постановило считать недействительными все польские паспорта, на которых до конца месяца не будет проставлено особого штампа, а получить его можно только в Польше. В берлинском МИДе заподозрили, что Варшава вознамерилась одним махом избавиться от всех польских евреев, проживающих в Германии. Реакция нацистского руководства была типичной.
28 октября 17 тысяч польских евреев по приказу Гейдриха загнали в поезда и отправили на немецко-польскую границу. Жертвы этой первой массовой депортации в ночь с 28 на 29 октября были перевезены через границу – прямо под дула пулеметов польских пограничников. Среди этих людей, оказавшихся бродягами на границе, был некий Грюншпан, портной из Ганновера. Его семнадцатилетний сын был в это время в Париже. И вот, узнав о положении отца, парень покупает револьвер и всаживает пять пуль в секретаря немецкого посольства Эрнста фон Рата. Это случилось 7 ноября. Террористический акт еврея против немецкого дипломата – именно то, что нужно было Геббельсу. Его пропагандистский аппарат заработал. 8 ноября «Фёлькише беобахтер» прогремела угрозой: «Совершенно ясно, что немецкий народ сделает для себя должные выводы». В Кургессе, Магдебурге, Анхальте толпы, подстрекаемые нацистами начали громить еврейские магазины.
Да, Геббельс понял, что его час настал. 9 ноября Гитлер и его старые соратники собирались в мюнхенской старой ратуше, чтобы отметить очередную годовщину «пивного путча». Все заметные партийные функционеры должны быть там, и Геббельс был уверен, что одной его зажигательной речи будет достаточно, чтобы поднять нацистов на «последний бой» против евреев.
То, что за этим последовало, берлинские острословы тут же нарекли «хрустальной ночью», имея в виду тысячи разбитых витрин в еврейских магазинах. Это вошло в историю как ночь позора – режим официально направил граждан на погромы.
В контексте внутренней истории гитлеровского режима «хрустальная ночь» показательна и в другом смысле. Это типичный пример нацистской системы управления. Как и дело Рема, и скандал Бломберга – Фрича, происшедшее тогда открывает всю нелепость и хаотичность этой абсолютно не структурированной системы, которую скорее следует назвать джунглями. Весь эпизод выглядит какой-то жуткой сатирой в свете того, что будущие массовые убийцы евреев были против удара нанесенного Геббельсом.
Действующим фактором событий 9 ноября 1938 года было крайнее недовольство в партии против доминирования СС в еврейской политике рейха. Не случайно Гиммлер и Гейдрих узнали об этой акции только после того, как она началась – под контролем министра пропаганды.
Итак, Геббельс приехал с совершенно определенной целью на собрание «старых борцов» в Мюнхене. И только они уселись обедать, как пришло сообщение, что Эрнст фон Рат скончался от полученных ран. По свидетельству барона фон Эберштейна, полицей-президента Мюнхена, «фюрер был так потрясен, что даже отказался произносить свою традиционную речь». Барон видел, как сблизились низко над столом головы Гитлера и Геббельса, как будто они что-то очень серьезно обсуждают.
Несомненно, тогда и было принято решение. Как глава государства, Гитлер не мог быть лично причастным к погромам, зато Геббельс просто рвался взять все на себя. Фюрер покинул зал, а Геббельс произнес речь, сказав все и ничего.
Текст не сохранился, но, судя по всему, это был один из шедевров нацистской демагогии. Как утверждал лидер молодежи рейха Бальдур фон Ширах, «речь была определенно зажигательной, и каждый волен сделать свои выводы о том, что хочет предпринять Геббельс». Одни восприняли ее как инструкцию не вставать на пути начавшейся акции против евреев, другие – как призыв идти и громить, еще кто-то понял, что пора поджигать синагоги, остальные услышали команду гнать евреев из города.