Вот пример его демагогии: „Большинство из вас узнает, что значит видеть перед собой сотни трупов – пятьсот, тысячу тел! – лежащих на земле. Но увидеть это, пройти через это и тем не менее – за редкими исключениями, вызванными человеческой слабостью, – сохранить достоинство – это делает нас твердыми. Таких страниц еще не было и не будет написано в истории нашей славы“. Его воображение работало сверхурочно, изыскивая доказательства, что массовые убийства не являются преступными. И все же его речи, обращенные к ликвидаторам, содержали элемент самооправдания. На встрече высших партийных чинов он заявил: „Окончательное решение“ стало самой болезненной проблемой моей жизни».
Даже перед своим ближайшим окружением он старался преуменьшить масштабы бойни, потому что в глубине души сам ужасался происходящим и чувствовал себя предметом всеобщей ненависти, – ежедневный поток просьб о помиловании еще раз доказывал это. Он говорил, обращаясь к гауляйтерам: «Вспомните, сколько людей, включая и членов партии, подают мне и другим высшим руководителям ходатайства о помиловании. Они всегда говорят, что все евреи, конечно, свиньи, но вот такой-то представляет исключение, его трогать не надо. Я без колебаний могу сказать, что число таких просьб и множество других мнений, существующих в Германии, неизбежно ведет к мысли, что количество достойных евреев должно быть необыкновенно велико – больше, чем всех остальных, вместе взятых».
Был только один способ уйти от этого чувства изоляции: нужно убедить себя и своих палачей в том, что они являются инструментом в величайшей исторической миссии, творцами произведения, выходящего за пределы человеческого понимания. Гиммлер как-то сказал Керстену: «Вам не следует смотреть на вещи с такой узкоэгоистической точки зрения. Взгляните на германский мир как на целостность… а человек должен уметь жертвовать собой». Он продолжал подбадривать свои эйнзацгруппе, помогая им выполнить «нелегкую задачу», продолжал говорить слова утешения несчастным палачам: «Да, для немца это все отвратительно и страшно. И если бы мы не испытывали подобных чувств, мы не были бы немцами. Но как бы ни противно это было, существует необходимость – наш долг. И такая необходимость будет возникать еще во многих других случаях».
Приехав в Минск, чтобы поднять моральный дух своих рыцарей, он присутствовал при казни 200 евреев и был настолько потрясен отвратительной сценой, что едва не лишился чувств. Его спас от обморока Карл Вольф, заметив: «Ему полезно посмотреть, что делают люди по его приказу». Гиммлер скоро оправился и произнес одну из своих патетических речей типа «нужно пройти через это и видеть будущее». «Вы заметили, – сказал Гиммлер, – что я и сам терпеть не могу эту кровавую работу. Но у каждого свой долг». Тогда же он велел командиру группы Небе подумать о новом методе уничтожения. Этот инцидент стал предвестником создания газовой камеры.
Но сами руководители эйнзацгруппе не могли положиться на красноречие рейхсфюрера. Олендорфу, Рашу, Небе и Шталекеру снились кошмары. Дисциплина падала, и началась цепная реакция садизма у потерявших контроль убийц. Поэтому были приняты точные правила, так чтобы уничтожение проходило быстро и эффективно и исполнители не имели времени осознать, что же это они совершают.
В эйнзацгруппе D у Олендорфа соблюдался воинский образец. Это было жуткое извращение армейского порядка, но обоснование имелось резонное: ни один отдельный член команды не должен вступать в контакт со своей жертвой. Он должен ощущать себя частью и действовать как часть своего отряда и только по приказу командира, тогда он будет избавлен от чувства личной вины. Расстрелы не совершаются одним человеком. А более всего Олендорф заботился, чтобы жертвы сохраняли спокойствие до последней минуты. Потому что любой вскрик связан с опасностью, что ликвидаторы начнут беспорядочную стрельбу по толпе, – и возникнет всеобщее безумие, шок – то, чего он боялся даже больше, чем массового побега евреев. Тревога на этот счет, даже больше соображений гуманности, заставила Олендорфа воспротивиться газовым камерам: он считал, что это будет «физически непереносимое зрелище». Ведь его подчиненным пришлось бы убирать потом искореженные тела, перепачканные экскрементами, и его люди оказались бы перед лицом того, что они сделали, – момент истины, от которого Олендорф желал бы их уберечь.
Что касается доктора Раша, командующего эйнзацгруппе С, то он придерживался другой тактики. По его мнению, каждый должен был разделить чувство коллективной вины за пролитую кровь и сцены ужаса. Это, считал он, укрепит дух товарищества. Он настаивал, чтобы каждый из его людей лично принимал участие в ликвидациях, «одержав победу над собой». В его соединении едва ли нашелся бы хоть один человек, не страдающий ночными кошмарами (по свидетельству самих участников событий). Однако цель была достигнута – братство виновных создано.
Для облегчения задач палачей использовались всякого рода психологические уловки. Имела значение и особая терминология. В словаре убийц отсутствовало слово «убийство». Его заменяли разнообразные невинные выражения – «особые акции», «особый режим», «исполнение», «чистка», «умиротворение», «переселение». Мощная пропаганда, в оккупированной России даже более интенсивная, чем где-либо еще, имела целью искоренить в зародыше малейшее ощущение, что еврей – это человеческое существо, для ликвидаторов они должны быть чем-то вроде насекомых-вредителей или сорняков.
Однако командиры эсэсовских спецподразделений и эту пропаганду считали неадекватной. Как отмечает американский историк Гильберг, занимавшийся анализом деятельности эйнзацгруппе, «психологические обоснования и оправдания играли существенную роль в операциях по убийству. Если намеченную акцию нечем было оправдать, она не проводилась». Было два самых распространенных «мотива»: боязнь эпидемий и предотвращение сотрудничества евреев с противником. Например, в Балте евреев уничтожали за «нападения» на немецкие войска, в Новоукраинке – за «происки», в Киеве – за «поджоги», еще где-то – за «дух сопротивления».
В 1942 году Гиммлер признался Муссолини: «В России мы расстреляли большое число евреев, как мужчин, так и женщин, потому что даже женщины и старшие дети служили курьерами у партизан. На евреях, – сказал он, – повсюду лежит главная ответственность за диверсии, шпионаж, сопротивление, как и за формирование партизанских банд».
Теорию о том, будто все евреи – партизаны, ввели в оборот вместе с новой кампанией по уничтожению с 1942 года. Это был ловкий ход, потому что убийства евреев можно прикрывать войной с партизанами, а значит, к величайшему преступлению века имеет касательство и вермахт.
Армия время от времени использовала эсэсовские эйнзацгруппе для военных надобностей – скажем, для того, чтобы управиться с рассеянными частями противника, а потому сначала командиры воинских соединений были в хороших отношениях с людьми Гейдриха. Когда еще только возникла паника среди евреев и впервые зашевелились партизаны, военные даже науськивали «особистов», требуя, чтобы они были пожестче с евреями. В сентябре 1941 года 17-я армия запросила зондеркоманду 4В против евреев Кременчуга. Основание: там было три случая, когда неизвестные лица перерезали провода армейской связи. В августе полевой полиции потребовалась помощь зондеркоманды 10А, чтобы сладить с евреями в местечке на реке Кодыма, поскольку капитану Крамеру сообщили, что евреи собираются напасть на немецкую воинскую часть.
Многие (хотя и не все) военные не видели в уничтожении евреев ничего особенного. Например, фельдмаршал фон Рейхенау, обращаясь к солдатам 6-й армии, заявил, что они являются «знаменосцами общенародной идеи неумолимости» и потому должны «вполне понять необходимость сурового, но оправданного искупления, которое требуется от еврейских недочеловеков». Солдаты это так и понимали. В 17-й армии был издан приказ: если диверсанты не найдены, следует расстреливать евреев, особенно евреев-комсомольцев. В донесении эйнзацгруппе А говорилось, что к декабрю 1941 года группа армий «Центр» ликвидировала 19 тысяч партизан и преступников, по большей части евреев. Германская армия в России даже организовала свои концлагеря. Для защиты от нападений партизан командующий 30-м корпусом приказал брать заложников и сажать в концлагерь; были свои концлагеря – 124-го пехотного полка в Кучук-Мускомдже, у 226-го пехотного полка в Вармутке, у 72-го противотанкового батальона в Форосе.
Военные нервозно реагировали на любой признак беспокойства среди евреев в своем районе. В Джанке местный армейский командир, опасаясь эпидемии среди евреев в концлагере, за который он отвечал, попросил эйнзацгруппе D ликвидировать там всех евреев. Но у эсэсовцев в это время было туго с персоналом, и они долго упирались, пока ему на помощь не явилась полевая полиция. Некоторые армейские командиры так упорно требовали дополнительных «ликвидации», что штурмбаннфюрер Линдов однажды негодующе воскликнул: «Вешать, кого потребует вермахт, – не обязанность гестапо!»
По мере того как нарастала русская партизанская война, военные стали еще настойчивее обращаться за помощью к ликвидаторам. Когда начальник штаба собрал командующих в Орше в декабре 1941 года, они единодушно восхваляли оперативные группы СС: «Эти люди для нас – на вес золота. Они обеспечивают безопасность наших тыловых коммуникаций, избавляя нас от необходимости снимать с фронта войска для этих целей».
Первой была использована в партизанской войне эйнзацгруппе А. В конце сентября 1941 года партизаны появились под Ленинградом и к концу года большая часть соединения Шталекера была стянута на северное направление для противопартизанских операций. В одной из них в марте 1942 года был убит сам Шталекер. Гиммлер быстро сообразил, что это дает ему хорошее прикрытие для продолжения еврейской кампании (недаром же Гитлер однажды сказал: «Партизанская война имеет для нас и свои преимущества. Она развязывает нам руки против всех, кто нам мешает»).