ию». — «А когда Марина вернется?» — «Откуда мне знать? У нее много здесь бумажных дел. А сюда она больше не вернется. Офис закрывается. Ищи себе другого уролога. Заходи — я тебе отдам твою историю болезни». — «Не к спеху». — «Ну, как знаешь», — и повесила трубку. Вместо рыжей он прибегнул к услугам своей бывшей (бывшей?) жены, которая как раз простаивала, было им привычно и хорошо, как до его сомнений и ее измен, и она как бы между прочим шепнула в разгар страсти, что свое отгуляла и очень по нему скучает: «С тобой лучше всех». Это было похоже на тот анекдот про хорошую-плохую новость, когда жена говорит мужу, что у него самый большой х*й из всех его друзей, но Олег промолчал, потому как кайф словил и был благодарен своей бывшей и сущей жене. Потом она, бесстыдствуя, при настежь открытых окнах, голой прохаживалась по его холостяцкой теперь квартире, в которой они прожили вместе ни много ни мало как шесть лет. Обычная ее с ним игра, наперед зная, чем она кончится. Да, никакая виагра ему не нужна. Пока что. Жена осталась у него на ночь, но наутро, когда Олег еще спал, деликатно смоталась. И чего он так взбесился из-за ее измены? Ну, измен, без разницы. Одна была определенно, он знал это точно, а другие, может, и воображаемые — воображение у него без тормозов. Или воображение без тормозов соответствует безтормозному реалу? Свальный грех или разнузданное воображение? Пусть даже измены не воображаемые, какой смысл отказываться от любимой женщины, если она не в твоем единоличном владении и не одному тебе доставляет неизъяснимы наслажденья? Надо уметь делиться с другими. А теперь, может, и в самом деле угомонилась.
Марина объявилась через месяц, когда Олег уже отбеспокоился либо попривык к своему беспокойству — привычка свыше нам дана, замена счастию она. Похудела, осунулась, черное итальянское платье выше колен, модные туфли на высоком каблуке, ножки, как у девочки, изменила прическу, то ли вовсе без никакой прически, ей очень шло, она была желанной и красивой, но какой-то другой красотой — не венециановской, а скорее италийской — или снова игра воображения с ним шутки шуткует, как прежде? Та крепостная деваха без кокошника исчезла бесследно, и Олег вдруг понял, почему Марина не узнала себя в венецейско-венециановском зеркале над его письменным столом. Ту красавицу он сотворил из воздуха. А нынешнюю?
Симулякр.
— Вижу, ты итальянизировалась, — и начал ее медленно, растягивая удовольствие, раздевать, лаская.
Так у них повелось с первой встречи, когда он снимал с нее лисью шубку:
— Обожаю раздевать красивых женщин, но редко когда удается. — Он сделал паузу перед тем, как ответить на ее вопрошающий взгляд: — Они меня всегда опережают.
С тех пор Марина и предоставляла ему этот возбуждающе-сладостный труд, и Олегу каждый раз казалось, что у них это впервые. Голенькая она была совсем как девочка, хотя к сорока.
Марина была сегодня какой-то рассеянной, то ли растерянной и толкнула дверь в кухню, а не в спальню.
В остальном все вроде, как прежде, но Марина вдруг стала всхлипывать.
— Что-нибудь не так?
— Теперь я вдова, — и заплакала еще горше.
«Вдовьи слезы, вдовьи чары», — снова вспомнил он Володю Соловьева, но только название этого его скандального не меньше, чем «Перекрестный секс», рассказа. В чем бы ни была фишка той истории, Олега вдовьи слезы сейчас не возбуждали, а как-то даже расхолаживали, и единственное, что он сказал Марине, когда наскоро кончил:
— Ну, вдовий статус — это же не навсегда, — и процитировал модного поэта:
Все всегда не навсегда,
Даже ненадолго.
Олег раздевал Марину, а одевалась она сама. На этот раз как-то второпях, не вняв его вежливому, впрочем, предложению остаться. Вскоре позвонила жена, но он отказал ей, сказав, что много работы — завтра у него несколько трудных пациентов, надо готовиться, так и было.
— А я не навязываюсь. Просто решила тебя проведать. Ты с бабой?
— Нет, уже ушла.
— Выдохся?
— Посткоитальная дисфория, — поправил ее психиатр. Догадывалась ли его татарочка, что у него на этот раз всерьез?
Не то чтобы все знали всех и про всех, но русский мир 108-й и окрестностей был достаточно тесен — если не как пятачок, то как танцплощадка. Одни и те же врачи, аптеки, магазины, забегаловки с преобладанием бухарских, которые сменили русско-еврейские.
Ревность была его прерогативой, татарочка была отменно равнодушна, хоть он и давал повод. Чтобы она его теперь взревновала?
И снова Марина исчезла — прождав несколько дней, Олег сам отправился к ней в Sea Clif — впервые. Проплутал маленько, зато проехал мимо сказочной такой, немного игрушечной русской церквушки, в которой, возможно, проповедовал покойник. А дом Марины разыскал по ее описанию — узкая такая трехэтажка, по комнате на каждом этаже. Купили его развалюгой, но Марина, с ее отменным вкусом, превратила развалюгу чуть ли не в художественный экспонат. Марина жила теперь одна, если не считать громадного, как енот, мейнкуна рыже-белого окраса. Она нисколько не удивилась Олегу, а на вопрос, почему не отвечала на звонки, сказала, что грохнула телефон в ванной. Она вела его по дому, как заправский гид.
— А это моя голубятня, — когда они поднялись на последний этаж в маленькую комнату под крышей со скошенным по бокам потолком с большим столом и узкой кроватью со смятыми простынями. На этот раз, сломав традицию, она сама разделась и нырнула под одеяло. Это нарушение их любовного этикета подействовало на Олега отрезвляюще, и он не сразу обрел форму.
— Дать тебе виагру? — огорошила его Марина. — От Саймона осталась.
Виагра не понадобилась, он сам себя возбудил и довел до кондиции, хотя по-настоящему член окреп только когда уже был в Марине. Он-то достиг своей нирваны и лежал на спине с закрытыми глазами, когда Марина заговорила о Саймоне со странной фразы, как бы споря с Олегом:
— Как ты не понимаешь! Мы с ним прожили столько лет, он столько для меня сделал. Думаешь, ему было легко здесь? Все с чистого листа. Он в тюрьме восемь месяцев сидел.
— За что?
— В том-то и дело, что ни за что. Дипломированного врача с Украины устроил у нас в офисе массажистом. Из чистой жалости. Потом пошли жалобы, что тот работает в рваных перчатках, одной внес заразу, у нее началась кожная болезнь, кто-то доложил куда надо, Саймон пошел на сделку со следствием, иначе бы дали больше. Главное, лицензию не отобрали.
И вдруг, без перехода:
— Отказало рулевое управление на крутом повороте, в горах. А что, если самоубийство? Из-за нас с тобой.
До Олега вдруг дошло — Марина мазохистски упивается вдовьим статусом.
— Мы оба перед ним виноваты, — сказала Марина. — Он обо всем догадывался, но молчал.
Тут Олег не выдержал:
— Поздно. В смысле поздно бухнуться перед ним на колени и покаяться. Не перед кем.
— Какой ты бессердечный! А он добрый. Все мне прощал. И это простил. Знал и простил. И не только измену, но и ложь.
— Ложь?
— Умолчание и есть ложь. Ты не понимаешь — Саймон был настоящий христианин.
— Ну да! Перешел в православие из-за тебя.
— Не из-за меня, а из любви ко мне. Никто его не неволил.
— А почему тогда ты не ходила на его воскресные службы? Ты сама-то христианка?
— А то! В смысле крещеная. Но по церквам не шастала, хоть это сейчас и мода там и здесь. На его службы я сначала ходила, но он же и отсоветовал, увидев, что я там скучаю. Для меня это были слова, а для него сердечная страсть. Над ним коллеги посмеивались, говорили, что церковь — его хобби, а евреи воспринимали как перебежчика, хоть сами были безверыми. Как и он раньше. Зато какая у него была паства! Души в нем не чаяли, сравнивали с покойным отцом Александром.
— У Александра Меня не было антиков на Сицилии…
— А что в этом дурного?
— … и сыночка на стороне, — закончил Олег.
— Как тебе не стыдно! Это она его соблазнила. Как и тебя. Кого угодно. Камень и тот бы не выдержал. Я как раз ездила в Феодосию к маме, он сразу же мне во всем признался, очень мучился, отговорил ее от аборта…
Камушек в мой огород?
— А мне потому, наверное, и простил, когда догадался про нас с тобой. Решил, что я ему таким образом мщу. Так, может, и было…
Ну, это уж слишком, что-то новенькое. Он к ней по любви, а она из мести? Нет, конечно, зачем она сейчас на себя наговаривает?
— Зачем ты так говоришь! Нам было хорошо. И сейчас хорошо. Сама говорила, что у тебя никогда еще так не было.
— Саймон не такой опытный, как ты. Без всяких извращений.
— Извращений?
— Представь себе! Когда ты черт знает что со мной вытворял, что-то дикое, мне это было внове. Доводил до умопомрачения, ничего не соображала, как животное. Хочешь правду? Настоящий, человеческий секс у меня был только с Саймоном. Ты даже не знаешь, что такое ласка. У нас с тобой не секс, а спаривание. Чистая еб*я без никаких привнесений.
Ну да, еб*я по-черному, как научила его татарочка. Какая там ласка! Главное завестись самому и подзавести партнершу. С женой они работали, как две слаженные секс-машины, с Мариной — он один. Один целует, другой подставляет щеку. Она подставляла ему не щеку, а всю себя, ей было хорошо с ним, а теперь ностальгирует по ласковому сексу с мертвым Саймоном. Пасторская поза — самый раз для попа.
— Шаги Командора, — сказал Олег.
— Командора? — переспросила Марина.
Ménage à trois, этого еще ему не хватало. Ну, ладно бы реальный соперник, это еще куда ни шло, тем более муж, табу возбуждало, но табу исчезло — вместе со сладостью греха, а живому, слишком живому покойнику он проигрывал по всем пунктам: само собой — в человечности, в нравственности, а выходит, и в сексе. Марина вся во власти ложных воспоминаний, как он сам во власти ложного воображения. Некролатрия — идолизация предков и родаков, которых при жизни в грош не ставят, то есть компенсация чувства вины перед ними, а здесь — перед мертвым мужем, имплантируя лжевоспоминания о нем. Да еще меня подверстала в виноватые. Коллективное чувство вины, как у немцев перед евреями — если оно у них есть, а не внушено им евреями-выживаго.