– Нет, – в тон ответил я, – в машине было мало места.
– Ты понимаешь, что из этой машины мог не выйти? Тебя и сейчас не мешало бы проверить – некоторые яды начинают действовать спустя недели.
– Зачем американской разведке мой хладный труп?
– А хотя бы за тех американцев, которых вы в Сараево приземлили…
…
– Как она назвалась?
– Николь. Врет, наверное.
– Нет. Не врет…
Янкель помолчал, взвешивая на весах ту дозу правды, которую он имел право выложить мне…
– Человека, который раскрыл Эймса, звали Жанна Вертефей[43]. После того как Эймс ушел – американцы начали привлекать в ЦРУ женщин, они даже проводили специальные исследования женской подозрительности. Согласись, что женщине для того, чтобы у нее появились подозрения, надо совсем мало, а чтобы подозрения развеять, надо постараться. Иногда, чтобы доказать что-то женщине, всей жизни не хватит.
– Да, но мы говорим о разведке.
– Все равно…
Я выдохнул.
– Мне что делать?
– Пока сидеть ровно. Сам понимаешь… это очень необычная ситуация. Чтобы американская разведка так шла на контакт…
– Мне показалось, что у них земля под ногами горит.
– Ой-вей, – раздраженно сказал Михаил Ефимович, – еще бы она у них не горела. В Саудовской Аравии умер король, а наследник даже на трон своими ножками взойти не может. И встает вопрос – кто. А среди молодежи далеко не все обожают частные самолеты «Боинг» и рулетку в Монако. Есть и те, кто обожает взрывать самолеты «Боинг»…
…
– Короче, пока все ровно. Если еще раз проявится – иди на контакт, но на свой страх и риск.
– Я понял.
– Да… а чего ты связь-то заказывал. С утра.
– Да так… ничего. Хотел спросить, мы с Машкой вроде как вместе теперь живем. У нее день рождения когда?
Не знаю, поверил ли мне Янкель в последних моих словах. Вряд ли…
Но с Машкой что-то делать надо.
На выходе из комнаты спецсвязи меня уже ждут.
– Товарищ подполковник?
…
– Вас ждет начальник УКГБ по УАССР, генерал госбезопасности Кружилин…
Даже полным титулованием. Значит, на ковер…
В кабинете Кружилина я был первый раз – чином не вышел. Осмотрелся… обычный кабинет, старый стиль еще – мореное дерево, береза, дерьматинчик, простите. Двойная дверь из приемной – для совчиновника это икона, потому что двойная дверь положена только в самых высоких кабинетах. В Средней Азии, например, символом приближенности к власти являются павлины, а в России – двойная дверь в кабинет. На столе, с длинным приставным для совещаний, мода была введена еще В.И. Лениным, единственно, что выбивается из стиля, это небольшая металлическая фигурка писающего мальчика. Точно такая же есть в Брюсселе, городе, где находится штаб НАТО и основные органы управления Европейского союза. Деталь, говорящая о многом.
Кружилин сесть не предложил, и потому я сделал это сам. По неофициальной «табели о рангах» я и прав и неправ одновременно. Прав, потому что я никогда не был прикомандирован к местному УКГБ, я остаюсь офицером центрального подчинения. Неправ, потому что он меня старше на несколько званий.
Но в таком случае и он получается неправ – он должен был не вызывать меня, а обратиться к моему начальнику, равному ему по званию…
– У нас здесь тихо, – сказал Кружилин, – и так и должно оставаться в будущем. Я не позволю превращать республику в полигон для шпионских игр. Хватит уже… допрыгались.
– Простите?
– Допрыгались, говорю! – рявкнул Кружилин. – Спецмероприятие, потом террористы, а теперь еще и шпионов подавай! Если так, мне не проблема выслать все делегации в двадцать четыре часа. Особый контрразведывательный режим для Ижевска никто не отменял. Это не Золотое кольцо – нечего тут смотреть!
– Товарищ генерал, я, как и вы, подчиняюсь указаниям Москвы.
Кружилин нехорошо осмотрел меня
– Тебе жить. Я сказал, ты услышал. Иди.
Выходя из здания УКГБ, подумал, что что-то я упустил… что-то важное. Ага… вот что. Спецмероприятие. Что за спецмероприятие? И почему я ничего о нем не знаю?
О Маше я, честно говоря, забыл… когда живешь один, привыкаешь как-то отвечать за себя самого – и только. Пока ехал, думал, что у нее хватит ума довести до конца то, что я грубо прервал. Но оказалось, нет. Она каким-то образом отстегнула наручник и теперь сидела на кухне и даже заварила чай с мятой, за что ей респект. Мята у меня была выращенная на огороде (не моем), сушеная.
Я сел на другой стороне стола, налил чай и выложил на стол лекарства, которые купил. Настойку пустырника, в том числе… помогает.
– Мы жили… – она говорила, глядя в пустоту, – мы жили в обычном вашингтонском пригороде, в Джорджтауне. Был когда-нибудь в США?
Я отрицательно покачал головой.
– Отец был лоббистом. Это такие люди, которые знакомы с политиками и помогают продавливать решения, нужные тем или иным фирмам. За деньги, естественно. У отца это хорошо получалось, и кроме того… вашингтонские политики – это своего рода… каста. Ближний круг. В него сложно проникнуть, но если ты стал своим – ты знаешь очень многое… и можешь влиять очень на многое. Не счесть законов, которые были приняты, потому что так этого кому-то захотелось. Отец был очень умным…
– Можешь не рассказывать.
– Но я хочу! Эта Николь… она познакомилась со мной в старшей школе. Я думала, что она моя подруга. Привела ее домой… отец и мать были не против… должна же я была как-то социализироваться. Потом оказалось, что она установила у нас подслушивающее устройство. Ее отец входил в спецгруппу, которая шла по нашему следу.
Дети шпионов. Весело.
– Папа… он не был военным. Он не был бойцом. Он не был героем. Он был просто офисным клерком. По выходным – он ездил в Уоллмарт и закупался продуктами на всю неделю. И когда ФБР пришло за нами… он не смог ничего отдать, кроме своей жизни. Он просто отдал свою жизнь ради нас… и ради агента, которого он спасал.
– Ты знала о том, кто твои родители?
Маша покачала головой. Потом кивнула:
– Я всегда знала… что с нами что-то не так. Но не знала, что именно. Мама… рассказала мне перед тем, как… нам пришлось уезжать. А с папой… с папой я так и не успела поговорить.
– А Николь? Ты уверена, что это она?
– Да. Я уверена…
Уверена.
У меня в стенке был бар, а там стояло спиртное, которое стояло там годами нетронутым. Но сейчас я прошел к бару, взял чешский хрусталь и коньяк «Арарат», подаренный мне покойным Володькой. С ними вернулся на кухню, разлил…
– Кто такой Михаил Ефимович?
– Он мой… двоюродный дядя… по материнской линии. Когда мы приехали в Москву… он устроил маму работать на Гостелерадио, а меня – в университет. Смешно… все учили английский, а мне приходилось учить русский.
– Они убили моего друга, – сказал я.
– Что?
– Что слышала. Мой друг. Он жил в Ростове-на-Дону. Кто-то выманил его из города, его пытали, потом отрезали голову.
Маша поднесла руки ко рту. Я не переигрывал, нет. Помню, как мы освобождали бабу, жену советника, которая поехала в какой-то кишлак за пределами Кабула, чтобы там вылечить какую-то хронику… вылечила. Потом с ней мы километров семь уходили к вертолетной плошадке… просто потому, что ближе вертолет сесть не мог. Я тогда понял, что женщина может вынести очень многое, наверное, больше, чем мужчина.
– Идет война. С половиной мира. Стоит только нам дать слабину, – я многозначительно посмотрел на Машино перемотанное запястье, – и нам крышка. Самая мимолетная слабость – и нам конец. Нам всем…
Я встал.
– Собирайся.
Примерно минут через двадцать мы вышли из подъезда – и тут.
– Саня…
Б… а, это что за явление Христа народу?
– Саня… сколько лет, сколько зим…
И тут я вспомнил…
– Саня… ты откуда?
– Да вот… прямиком из Германии, а? Думаю, дай зайду.
Впечатляющий нос моего… нет, не друга, этот тип мне не друг, уставился на Машу.
– Твоя жена? Поздравляю. Сударыня…
Обалдевшая от напора Маша позволила поцеловать руку.
– Георгий Гельман собственной персоной.
Маша что-то сказала, но Гельман уже ее не слушал.
– Тезка, слушай… я так-то занят.
– Занят. А что на вечер не приходил, а? Брезгуешь старыми школьными товарищами? Ай, нехорошо.
– Жор, я реально спешу…
– Момент…
Визитка перекочевала в карман моей ветровки.
– Позвони. О’кей? Есть новости. Реально – не пожалеешь.
Садясь в машину, я увидел и машину Гельмана – «пятьсот шестую» «Волгу»[44]. Жирует, жирует товарищ…
– Кто это? – удивленно спросила Маша.
– Ты ему поверила?
– Нет… клоун какой-то.
– Люблю тебя и обожаю.
– За что.
– За то, что ты есть…
Жора Гельман другом мне никогда не был. Хотя помнил я его очень и очень хорошо.
Очень хорошо.
Мы с ним проучились в одном классе три года. С седьмого по десятый. Жора был полной мне противоположностью – весельчак и заводила. Так как он был не самым сильным в классе, а творил такое, за что неизбежно должен был получать по морде, у него был Санчо Панса – здоровяк Довжанский, Вася, который все время таскался за ним… не знаю зачем. Окончательно отношения наши оформились на выпускном: девушка была одна, нас было двое, и кого она предпочла, вы, думаю, уже догадались. Потом я ушел в армию, а Жора, когда Ельцин разрешил выезжать за границу, двинул с семьей на ПМЖ, причем почему-то не в Израиль, а в Германию.
Я искренне надеялся, что больше я его никогда не увижу.
Еще бы вспомнить, где я был в то время, когда наш класс отмечал годовщину. Кабул? Мазари-Шариф? Джелалабад? Триполи? Басра?
Хороший вопрос, не требующий ответа.
Я завез Машу в больницу – шутить с порезами стеклом не стоит, мельчайший, оставшийся в ране осколок мог наделать беды. А сам начал думать о том, где бы снять квартиру, чтобы этот тип не мог меня найти.