П…ц – только и успел подумать. Провал, и даже сигнал опасности не успеешь послать.
Но я ведь был куосовский. А КУОС – помимо прочего, учит здоровой наглости. Говорят, что некоторые преподаватели КУОС внаглую, по левым документам, отслужили в армиях стран НАТО – и вряд ли это совсем уж поклеп. В качестве учебных заданий нам поручали подорвать оборонный завод, или воинскую часть, или стратегический мост, а чтобы веселее было, давали ориентировки на сбежвших зэков. И ведь выполняли задания! В таком деле как раз без здоровой наглости не обойтись – если по кустам гаситься, найдут обязательно, ведь вас несколько человек, а их тысячи, тех, кто тебя ищет. Выкручивались, как могли – и на уголовных малинах жили, и честных вдов соблазняли. А как ты хочешь? Задание должно быть выполнено, а как именно – никого не интересует.
И потому я не стал прыгать в окно и лезть через забор. А внаглую вышел к гостям.
– В чем дело? – недовольно сказал я на отличном фарси. – Что вы здесь делаете?
Мне прилетело, но несильно, а слишком ретивых спецов остановил резкий оклик бригадира…
– Прошу прощения, Али… – ответил бригадир на том же языке[145], что и я, – но я вынужден воспользоваться этим домом. Происходит нечто непредвиденное…
– Что происходит? – нервно поинтересовался я. – Война?
Вопрос был более чем актуальный – граница в пяти минутах лета, и если война, то бомбы сюда посыплются с минуты на минуту. Возможно, атомные бомбы.
– Нет, не война…
В это время телохранитель-водитель бригадира помог выбраться из машины старцу с длинной, седой бородой. У него было несколько удлиненное, лошадиное лицо, нездоровая, желтого цвета кожа и глаза пророка.
– Шейх! – воскликнул я. – Вы привезли шейха, бригадир?!
– Тише! – осадил бригадир. – Нужно его спрятать. На время. Сюда идут русские…
Человек, который организовал взрывы в Ленинградском метро, сейчас находился в нескольких метрах от меня. Всего в нескольких метрах от меня.
Меня поразило, насколько он был высоким, он был выше меня, и это при том, что у меня рост – метр восемьдесят семь, значит, у него – не меньше, чем метр девяносто. В свете ламп стало ясно, насколько он нездоров: белки глаз желтые, а каждый, кто прошел Афганистан, знает, что это значит, кожа тоже желтая, сухая, борода седая, спутанная. Он передвигался с трудом, его поддерживала женщина – явно молодая.
Мы устроили шейха на первом этаже – как раз в то время, когда со стороны военной академии послышался шум. Я посмотрел на бригадира.
– Русские пришли за ним, Али, – подтвердил он, – это русские.
С…а. Кто-то продал. Скорее всего, в Джелалабаде. О другом не хочется и думать.
– Бригадир, вы помогаете шейху? – спросил я.
– Да, Али, помогаю. Наша страна погрязла в безверии, в воровстве. Только шариат спасет нас.
– Аллаху Акбар, – сказал я.
– Мухаммад расуль Аллах.
– Я посмотрю, что происходит.
– Только не выходи на улицу, Али. Тем более, солдаты все равно не пустят. На улице слишком опасно. Нам надо дожить до утра…
«Глок-17» с глушителем и лазерным прицелом был спрятан у меня в доме, это мое основное оружие. Я загнал в него длинный, на тридцать два патрона магазин и передернул затвор.
Аллаху Акбар, говоришь…
Одно из окон ground floor открывалось. Я медленно, стараясь не скрипнуть, не нашуметь, вылез из дома и оказался за спиной одного из солдат охраны. Он стоял спиной ко мне, я прицелился и выстрелил один раз по красной точке. Солдат упал вперед, автомат немного стукнулся об стену, но земля поглотила звук.
Я быстро перебежал вперед, на угол, прицелился с колена. Такого подарка от судьбы я даже не ожидал – все трое стояли у машины, курили. Как стояли, так и повалились, как сбитые кегли. Для питомца курсов в Балашихе это даже не задача… так, упражнение.
Схватил «МР5» убитого солдата, забросил его на спину, пусть будет, мало ли. Остались только четверо – сам бригадир, его водитель-телохранитель, шейх и его женщина, видимо, жена.
Если я пойду через дверь, они насторожатся, услышав, как открывается дверь. Выбора у меня не было.
Потому я забрался обратно в дом через то же окно. Прислушался. Было тихо, только радио – вместо песен давало шум помех…
С порога гостиной я открыл огонь.
Первым я застрелил водителя (в голову), потом женщину (тоже в голову, а вдруг это шахидка?!). Бригадир попытался выхватить пистолет, но не успел, я выстрелил ему в живот, и он упал с дивана, болезненно скорчившись. Я перевел пистолет на шейха Осаму.
– Ленинград, – сказал я по-русски.
Шейх спокойно смотрел в дуло моего пистолета, губы его шевелились – он читал молитву…
И я решил в него не стрелять. Нет, не буду стрелять.
Это слишком просто – пристрелить его как собаку, и уносить ноги. Слишком просто, а самое главное – не так, как должно быть. Нельзя так. Он – преступник. Убийца. Его надо доставить на территорию Советского Союза и там судить. Советским судом. Сессией Верховного суда, как Пауэрса[146]. Публично. По советским законам, потому что он убил советских граждан. И расстрелять тоже по закону.
Все по закону. И только по закону.
Бригадир был еще жив – ранение в живот очень болезненное, но несколько часов его еще можно будет спасти. Раненные в живот умирают либо от заражения, либо от потери крови. Многое будет зависеть от того, успеем ли мы к вертолету. Если успеем, то бригадир выживет, советские медики окажут ему помощь. Зачем оказывать ему помощь? А затем, что у советской разведки к бригадиру ИСИ, который тайно помогает Осаме, будет масса вопросов.
Вертолеты были еще здесь, я это знал, и у меня есть машина. Бронированная машина и джип. А если не получится, то придется переходить границу с Индией пешком или вызывать группу эвакуации, что станет возможно после того, как снимут глушение. Но я уверен, что дойду. И выведу того, кто убивал в Ленинграде.
Мы уже победили.
Я показал пистолетом на дверь.
– Идите туда, эфенди. И не заставляйте повторять дважды…