Герман Самойлов отложил предметные стёклышки, закрыл окуляр микроскопа. Теперь все больше на компьютере обрабатывали, с цифровыми камерами, а он любил по старинке посмотреть, через хорошую немецкую оптику. Поднялся и пошёл в хирургию. Пациенты в городской больнице лежали разные, кто-то мог позволить себе только тапочки из дома, а кто-то – отдельную палату и сиделку. Лямфельд даже тапочки не привёз, ходил в рваных носках и чужих шлёпанцах, но от этого он не переставал быть пациентом, и Самойлов относился к нему точно так же, как и к остальным.
– Чуров ещё взглянет, но похоже, нет там ничего серьёзного, – сказал он завхирургии. – А вот с печенью беда, долго не протянет.
– Сама знаю. Смотри, – она кивнула на монитор, – какой-то паренёк к нему пришёл, не от твоей жены?
– Нет, Зинка такими не занимается, город по-любому заплатит. Смотри, нервничает Лямфельд, чего это с ним?
Завотделением включила звук, выбрала прикроватный микрофон.
– Я заплачу́, – Лямфельд говорил тихо, но очень взволнованно, – я всё отдам, заработаю и отдам. Мне не сказали, что страховку нельзя платить при минусе, а если не предупредили, то это не моя вина. Я буду жаловаться.
– Обратитесь в суд, – паренёк встал, убирая планшет в портфель. – Вы же юрист, знаете, как это делать. Или в полицию заявление напишите. А если серьёзно, то напоминаю, ваш долг – сто сорок восемь тысяч триста пять, не закроете сами, спишем с поручителей. Прощайте, Семён Львович, девятьсот пятьдесят единиц спишутся за вызов, точнее, отразятся на балансе.
Лямфельд дёрнулся, словно пытаясь схватить парнишку за горло, но тот отошёл на шаг, равнодушно улыбаясь. А потом повернулся и вышел из палаты. Бывший адвокат закатил глаза, в уголке рта показалась пена, тело сотрясалось от судорог. Завхирургии вдавила кнопку вызова.
– Реанимацию в третью палату, срочно, – спокойно сказала она. – Мария Петровна, выясните, кто впустил в палату страхового агента, я эту сволочь своими руками задушу.
(7). Сторона 2. 18 апреля, суббота
Я махал метлой, сметая человеческие отходы в лавсановый мешок – одноразовых местным дворникам не полагалось. За семь дней игра успела поднадоесть, а главное, раздражала невозможностью отсюда выйти. Что я только не делал, и искал дверь с подсказкой, и пытался разные предметы не по назначению использовать, окружающая реальность с каждым разом подтверждала, что она или действительно реальная, или как симуляция сделана на фантастическом уровне.
Зато эротическая составляющая оказалась на высоте. Доктор Брумель была женщиной страстной и решительной, осмотр закончился на кушетке, и к следующему пациенту, который пришёл без четверти четыре, мы только-только свои любовные дела закончили. Тут тело Соболева не подвело, несмотря на пожилой возраст и общее состояние, на время я даже забыл, что я – это не я, и полностью отдался процессу. Времени едва хватило, чтобы Оксана закрыла больничный.
– Ты бы в милицию обратился, – сказала она, – на боку синяк, словно тебе кто-то по селезёнке ударил. Я написала в заключении, но странно, что в больнице этого не заметили. Не помнишь, что произошло?
– Нет, как отшибло, – честно ответил я. – Да и ладно, вроде на поправку иду.
– Это мы ещё узнаем, держи, – из узкой щели в столе появился кусок бумажной ленты, – анализы в сто втором кабинете, прямо сейчас туда сходи. Заодно просветят.
– Да здоров я. Вроде и проверили, всё функционирует нормально.
– Николай Павлович, – строго сказала доктор, – здесь я врач, и я решаю, здоровы вы или нет. Будете спорить, положу в стационар. Коля, пожалуйста, сделай это ради меня.
В сто втором кабинете меня положили в настоящий аппарат МРТ с шильдиком «Пермьсредмаш», кольцо прошло от макушки до пяток и обратно за десять минут, потом облепили электродами с присосками, распечатали кардиограмму, взяли кровь из вены и заставили наполнить баночку. Пожилой врач только вздыхала и выдала под конец про излишества, которые мне противопоказаны. И что анализы будут готовы в понедельник.
Именно в тот день я задумался, а как вообще Соболев попал в больницу. Понятно, что он был алкоголиком, то завязывался, то развязывался, но почему он сорвался именно в этот раз, не мешало бы выяснить.
– Скажите, а как получить выписку из больницы? – спросил я у чёрно-белой парочки за стойкой.
И сразу после поликлиники отправился в библиотеку за учебниками, только ничего из этого не вышло. Учебник по токсикологии мне не дали, ни в печатном виде, ни в электронном, потому что дворнику, а отметка с места работы стояла в абонементе, это не нужно. Пришлось листать медицинскую энциклопедию, издание 2004 года, в надежде найти хоть что-то похожее. Вот когда я пожалел, что не пошёл учиться дальше.
Соболева привезла в больницу «скорая», уже тогда у моего тела была высокая, под сорок температура, его рвало, сознание было спутанным. Тахикардия, то есть очень частый пульс, высокое давление, расширенные зрачки, сухость слизистых, отсутствие реакции на свет и выраженный запах алкоголя изо рта – с такими симптомами ему промыли желудок и положили в реанимацию, где майор впал в кому, а потом умер. Вскрыть Соболева не успели, он, то есть уже я, ожил и начал качать права. Зато после этого я резко пошёл на поправку, и меня выписали с алкогольным отравлением – в крови этой гадости было хоть заново пей.
Только от этанола люди не слепнут, точнее говоря, могут и ослепнуть, но для этого надо выпить очень много, а потом держать спирт в себе. Но наш народ изобретателен, когда дело касается самовредительства, привозили к нам в реанимацию разных умников, которые в водку чего только не добавляли. Атропин, к примеру, или какой-нибудь тропикамид. Такая гремучая смесь вполне могла дать что-то подобное, и здесь возникал вопрос, где и с кем Соболев решил набодяжить смеси для галюнов, алкаши, они ведь люди в основном компанейские, если и пьют в одиночестве, то дома, а не на улицах в холод. Жаль, с Василичем тут не посоветуешься, наш врач-медэксперт был дока по отравлениям, он бы подсказал. Но Чуров пропал вместе с настоящей реальностью, и мысленно я с ним на всякий случай попрощался.
В пятницу ночью мне резко поплохело, такое впечатление, что организм взбунтовался и решил взять реванш за все несколько дней относительно неплохого самочувствия. Я еле выдержал до первого укола, но и после него стало легче всего на несколько часов, большую часть дня я провёл на кровати в полубреду, периодически срываясь в туалет, и под вечер не выдержал, вколол вторую ампулу. Игра – она должна удовольствие доставлять, а не страдания, так что я особо не переживал. Даже подумал, что смерть и есть тот самый выход, который я искал.
Этого укола хватило тоже ненадолго, в рвоте и моче появилась кровь, я едва дотерпел до утра, в девять ноль-ноль снова загнал иглу в вену, на этот раз с двумя кубиками.
И как отпустило, словно из тела всё плохое вытащили, в живой воде промыли и обратно засунули. Я даже физически это не только ощутил, но и увидел, из глаз пропала желтизна, кожа порозовела, шрамы стали незаметнее. Появился аппетит, благо в холодильнике ждали своего часа яйца, молоко и колбаса. Глазунья с пятью ярко-жёлтыми желтками, три бутерброда в два пальца толщиной, полная пивная кружка, только пива в ней не было. Считай, первый раз за неделю поел с удовольствием, и тяжести в желудке не обнаружил. Ещё вчера после такого количества жиров и углеводов поджелудочная мне бы устроила концерт на пару с печенью, а тут – ничего, никаких неприятных ощущений.
Так что физический труд на свежем воздухе только в радость пошёл, даже огромная собачья какашка на газоне не испортила настроения.
– Палыч, это Анохина из четырнадцатой, её псина, – мстительно стукнула на соседку бабка со второго этажа, свесившись чуть ли не по пояс. – Сказала, что чихала она на штрафы.
– Анохина, значит, – я достал из кармана бумажный пакет, аккуратно совком забросил туда вонючую колбасину, добавил для веса обломок кирпича. – Это та, которая с доберманом по утрам гуляет? Да, видел, не убирает за собой. Четырнадцатая квартира, говоришь?
– Она, она, – закивала бабка. И пальцем ткнула в соседнее окно.
Ну раз четырнадцатая, значит, четырнадцатая. Бросил камушек в стекло. Через несколько секунд створка распахнулась, и в окно выглянула Анохина, ухоженная женщина средних лет, продавщица из местного магазина.
– Я тебе покидаю, – предупредила она. – Хулиган. На пятнадцать суток сядешь.
Вместо ответа размахнулся, швырнул пакетик точно в неё, женщина инстинктивно отклонилась, и посылка влетела в комнату. Окно тут же затворилось, но не до конца, слышны были крики, ругательства и обещание пожаловаться в местком – значит, Анохина до сюрприза добралась.
– В следующий раз собаку отравлю, – громко пообещал я, – шкуру получишь в отделении милиции. Квитанцию штрафную по почте пришлю.
Завёз тачку в дворницкую, полюбовался на странный агрегат в углу и в который раз пообещал, что как-нибудь с ним разберусь, вдруг это какой-нибудь важный игровой предмет. У выхода столкнулся с участковым, позади него маячили двое незнакомых людей, подумал было, что Анохина уж больно быстро всё организовала, и когда только успела.
– Лейтенант Гаспарян, – милиционер приложил руку к фуражке, придерживая портфель другой рукой. – Соболев Николай Павлович?
– Он самый, – отпираться было глупо, лейтенант отлично меня знал, а раз спросил, значит, порядок такой.
– Пройдёмте в квартиру.
Стоило мне открыть дверь, участковый меня придержал, достал из портфеля лист бумаги.
– Ознакомьтесь, гражданин Соболев, – сказал он. – Постановление о проведении обыска. Вот понятые, товарищи Зайкин и Усенко. Сами отдадите, или будем искать?
– Что искать-то? – не понял я.
Гаспарян вздохнул и вытащил из портфеля вскрытую упаковку цианокобаламина с зачёркнутым названием, показал почему-то не мне, а понятым.
– Вот фамилия на обратной стороне – Соболев. Ваша фамилия, гражданин?