От Куприна следствию требовалось, чтобы он рассказал, в каком состоянии нашёл старика и его дочь, и что конкретно делал в квартире. Что он и сделал, скрывать там особо было нечего.
Хоть и пыталась доблестная полиция держать в тайне улов Вики, но слухи постепенно расходились по городу. К субботе даже приезжие торговцы на рынке и гастарбайтеры, высаживающие кусты в городском парке, знали, что Нефёдова-старшего, его сына и дочь убил один и тот же маньяк, дочка, правда, успела спастись, но заперлась в квартире и на звонки не отвечала, значит, и до неё добрались. Сюжет об утопленнике даже по местному телевидению промелькнул почти незаметно, зато кто-то выложил ролик в сети, как прапорщик полиции багром цепляет синюю ногу Кирилла Нефёдова, и этой кому-то, а точнее, Марии Сосницкой, очень сильно влетело и от прапорщика, и от мужа.
– Затаились покойнички, боятся на воле помирать, – Чуров гонял на экране служебного компьютера какого-то монстра, поглядывая на часы. – Ах ты сука, получай! Так вот, ни одного вызова за три дня, когда такое было. А у меня, между прочим, машина в кредит.
– Василич, а ты хотел бы жить в СССР?
Димка уселся рядом с чашкой горячего чая, ухватив свободную минуту. Может, за стенами больницы горожане и не мёрли, а вот внутри – очередного жмурика ждала пила в прозекторской.
– В Союзе? Не-а, – врач-лаборант-судмедэксперт наконец завалил босса и сгребал лут. – Ты сам посуди, Димка, при коммунистах дали тебе оклад и премию, сиди и радуйся.
– И что, по-другому никак?
– Ну почему никак, выкручивались как могли, – Чуров вывел на экран чьи-то анализы. – Дежурства вот как сейчас брали, а ещё халтурили и калымили, иначе как семью-то прокормить, врачи что при советской власти, что при антисоветской, всегда мало получали, но хорошо зарабатывали, только делать это приходилось тайком.
– Значит, хуже тогда было?
– Вот ты достал. Хуже, лучше, у каждого свои понятия. Я про себя говорю, дурень, другому, может, и лучше бы жилось, работяге какому-нибудь или учёному, а чиновники, эти при любом царе найдут, где нахапать. Понял?
– Не-а.
– Молодой ты ещё, Дмитрий Сергеич, жизни толком не видел. Иди лучше в лабораторию, там сейчас новенькая лаборантка сидит, второй день как пришла, а косячит, будто всегда тут работала, схвати её за сиську, или нет – лучше сразу за две, сильно сожми и скажи, что если она ещё раз мне такое тряхомудие пришлёт, я её заместо трупа препарирую.
– Ага, уже иду. Чьи анализы?
– Лямфельд Семён Львович, всё не откинется никак. От печени один жир остался и киста с кулак, вот что бывает, когда водку вместо воды пьёшь и жирной пищей закусываешь. Заруби себе на носу, но потом, а сейчас бегом в лабораторию.
Новая лаборантка сиськами подкачала, не было их почти, зато татуировок, пирсинга и разноцветных волос хоть отбавляй. Голос у неё был высокий, мелодичный и грубоватой внешности не соответствовал.
– Пусть твой Чуров идёт и делает, – сказала она. – Гуревич налажал, козёл, а я крайняя получаюсь, в вашей больничке бардак – такого ещё поискать. Подождёт до понедельника, некому сейчас биопсию брать, в отделении пустота, вечер субботы, между прочим. И вообще, к чему такая спешка?
– Чуров, – Дима пожал плечами. – Он такой, если в голову чего вбил, не слезет. Сможешь мне помочь?
Куприн не только не имел права трогать аппарат УЗИ, он и пункцию без врача не должен был брать, и ключи от кабинета. Лямфельд, пожилой неряшливый мужчина, противно рассмеялся, когда ему намазали гелем живот, и завизжал по-бабьи при виде длинной иглы. Образование было с ровными краями, лаборантка уселась на ноги больного и пообещала ему, если тот дёрнется, повторить обрезание, только уже под корень, а потом на каком-то иностранном языке выдала фразу, будто прохрипела, Лифлянд её понял и затих. Лаборантка забрала шприц с мутным содержимым, убежала, а Дима повёз больного обратно в палату.
– Хорошая девочка, – вдруг сказал старик, – выглядит плохо, но хорошая. Ты чего на меня уставился?
– Скажите, – фельдшер остановил каталку возле лифта. – Мне тут визитка попалась странная, «Лифлянд, Коган и партнёры». Это не ваша?
И оттолкнул старика, который чуть было не вцепился ему в горло.
– Откуда ты её взял? – Лифлянд обессиленно упал обратно, рывок, похоже, все его силы израсходовал. – Стой, подожди. Тебе передали монету? Парень, я старый человек, при смерти, не ври мне, пожалуйста.
– А что вы про них знаете?
– Пустяки, ценная вещь, но не очень. Она золотая, чистое золото, хочешь, я у тебя её куплю? Дам десять тысяч. Долларов!
Двери лифта отворились, Димка попытался завезти туда каталку, но старик упёрся ногой в стену.
– Двадцать тысяч. Пятьдесят. Сколько на ней единиц?
– Каких единиц?
– Ой, не надо так, послушай, просто ответь. Там есть хотя бы сто тысяч?
– Нет.
– А хотя бы десять? Я верну, мамой клянусь. Монета останется у тебя, ты только одно сообщение пошлёшь, я продиктую.
– И десяти нет, извините, – непонятно почему молодой человек почувствовал себя неловко.
– Ой-вей, – Лифлянд закашлялся, и только через несколько секунд Димка понял, что тот смеётся. – Послушай, парень, Дмитрий, да? Димочка, послушай старого глупого еврея, никогда никому не говори, что у тебя есть монета и терминал, первый раз оштрафуют, а потом – всё. Мне-то уже плевать, они меня списали. Погоди, я сейчас.
Он зашарил по карманам больничной пижамы.
– Нет, ну где же. Вон, где медсёстры сидят, принеси мне бумагу и ручку. Пожалуйста, – и получив клочок бумаги и карандаш, начал вырисовывать на листике закорючки. Точно такие же, какие были на клавиатуре планшета. – Ты ведь не знаешь, что это? О, наверное, у тебя это первый раз, я тоже был таким молодым и глупым. Что там, я три раза был молодым и глупым, так что знаю, о чём говорю. Набери эти значки на терминале.
– И что произойдёт?
– Ты получишь восемьсот семьдесят две единицы, это всё, что у меня есть, клянусь. А моя дочь получит весточку от старого папы и его спасёт. Сделаешь это для меня? Ты хороший мальчик, поможешь старику, правда?
– Постараюсь.
– А ты очень постарайся, – Лифлянд крепко сжал его руку. – Не веришь мне, да?
Он написал несколько слов на обороте.
– Отнеси бумажку Нефёдову, его тут все знают, он даст тебе тысяч триста за хлопоты, этот шлимазл мне сильно должен. И потом сделай то, что я попросил. Всё, вези меня в палату.
Под конец голос Лифлянда звучал всё тише, договорив, он закатил глаза и отключился. Дима передал его дежурной медсестре, получив от неё втык за кражу больного, посмотрел на часы – до конца смены в морге оставалось ещё около часа, а потом начиналась смена в травме. Никакие закорючки в планшет он вводить не собирался, решил, что принесёт его сюда, покажет издали этому Лифлянду и вытянет из того всё, что старик знает. Заодно и про Нефёдова расскажет, триста штук с мертвеца не получить. Но всё это не сейчас, в воскресенье ближе к обеду, потому что работа, она в реальном мире, а эти монетки, единицы и прочее – в непойми каком.
Вторая синхронизация прошла намного спокойнее, прожитая Николаем Соболевым неделя записалась на подкорку за несколько минут, вызвав головокружение и тошноту, которые прошли. Димка позавидовал своей бурной сексуальной жизни на той стороне – воспоминания воспоминаниями, а ощущения всё равно немного терялись, и решил пока ничего не предпринимать. Когда вернулся из туалета, в кабинете сидел пациент, а врач разглядывал на экране рентгеновский снимок.
– С тобой всё в порядке? – дежурный травматолог вопросительно посмотрел на фельдшера.
– Да, что-то нехорошо стало, – Димка намочил сложенный гипсовый бинт и привычно сформировал лангету на руке очередного бедолаги, упавшего с крыльца на локоть.
– Ты четверть часа сидел, в одну точку глядел, а потом на толчок пошёл. Я уж думал, всё – превратился Куприн в зомби-засранца окончательно. Вот здесь подожми. Ну что, Савушкин, три недели походишь, а потом можешь снова антенны развешивать и падать со своих крыш. Раньше нельзя.
После четырёх пополудни поток людей с переломами, ожогами и рваными ранами резко пошёл на убыль, все, кто хотел себе навредить, это сделали, остальные пошли спать. И Дима тоже прилёг в ординаторской, провалившись в тяжёлый сон.
В восемь появилась следующая смена, молодой человек вышел на улицу покурить, когда вернулся, поднялся в терапию, где лежал Лифлянд. Всё-таки про Нефёдова следовало сказать, глядишь, и выпалит на нервах старик что-нибудь ещё. Но в палате юриста не было.
– Перевели его в неврологию, – дежурная медсестра зевала, пытаясь сбить сон кофейным напитком из автомата, её сменщица ещё не появилась. – Мозгами поехал.
– В смысле?
– Да сегодня в четыре утра как заорёт, я прибежала, а он сидит на кровати и в одну точку смотрит и бормочет что-то непонятное. Я его спрашиваю, он не отвечает, словно нет меня. Прислушалась, а он тихо так: «Программа завершена, память очищена». И повторяет это из раза в раз, хохма, да?
– И что тут смешного? – не понял Димка.
– Куприн, ты тупой? Он же этот, адвокат бывший, а стал вроде как программистом. А, ладно, чего с тобой говорить, нет у тебя чувства юмора.
– Есть, – обиделся молодой человек. – Галь, так чего с ним?
– Медведчук его смотрел, говорит, на почве алкоголизма синдром Корсакова, осложнённый чем-то ещё, в общем, полный распад личности, себя и других не узнаёт, но про то, как надо в туалет ходить и ложку держать, помнит хорошо. В психушку определят, он и так-то долго бы не протянул, а там его точно доконают. Тебе от него чего надо было?
– Пункцию у него брал вчера для Чурова, хотел посмотреть, как он.
Медсестра огляделась, наклонилась к Димке.
– Куприн, ты свихнулся? Опять за свои штучки взялся? А я где была?
– Вахтёр сказал – в магазин ушла. Или не в магазин?
– Так. Забыли про субботу и этого Лифлянда, я была здесь, а тебя тут не было. Договорились?