– Чего задумался? – отчим достал из холодильника новый шмат сала. – Ты, главное, вождение сдай, покажи, что между ног можешь удержать, а насчёт остального порешаем. И вот ещё, не моё дело, но слухи ходят, что ты со следователем комитетским встречаешься, с Нестеровой.
– Ага.
– Что ага?
– Есть такое.
– От ты прыткий. И как, жениться не надумал?
Димка аж поперхнулся.
– Ты чего, дядя Лёня?
– Я-то ничего, нет так нет, ваше дело молодое. Тут, Димка, странная ситуёвина с Нефёдовым образуется. Вроде и самоубийство, и младший утонул самостоятельно, колёс наглотался, только почему-то комитет этих двоих нам отдал, а сам только интересуется постоянно, вроде как контролирует. Если эта Нестерова тебя невзначай выспрашивать начнёт, от того, что раньше говорил, ни на миллиметр не отступай. А то начнут старые дела ворошить, там такое дерьмо, что один раз окунёшься, до конца жизни вонять будешь. Да и мне до пенсии полгода осталось, уже рапорт подал, обещали вторую звёздочку дать по выслуге. Будут эксцессы – не видать мне ни подполковничьих погон, ни пенсии нормальной.
– Ладно, – Димка пожал плечами, примерился. Ровно два куска сала ложились на квадрат бородинского, а если ещё пополам разрезать, то на каждую четвертинку ломтик маринованного огурца помещался. – Да она особо о делах не говорит, мы на звёзды смотрим.
– Звёзды – дело безопасное, – Леонид Петрович одобрительно кивнул. – Их к убийствам не пришьёшь. Представляешь, я тут ролик смотрел, оказывается, мы эти звёзды в прошлом видим, пока свет от них дошёл, их, может, и нет вовсе. В бинокль смотрите?
– Телескоп купил.
– Это, Дмитрий, серьёзно, раз вдвоём в один телескоп, – отчим посмотрел на пустую тарелку, на полупустую кастрюлю и на свой надутый живот, вздохнул, потянулся за половником. – Помню, когда ты малым совсем был, года три или четыре, всё хотел космонавтом стать, в мамкин халат кутался, в руках палка, утыкался в телевизор и мультики про космос смотрел. А из лодки хотел космический корабль сделать, чтобы им управлять. Но не срослось, утопили мы эту лодку с Германом по дурости.
(24). Сторона 2. 20 мая, среда
– Я всё понимаю, Коля, ты заслуженный пилот, но за штурвал тебя, так сказать, никто не пустит, – пожилой человек в генеральской форме вертел в руке карандаш. – После твоих выходок вообще чудо, что ты тут сидишь, а не в тюрьме. Это ж надо, в боевого товарища из пистолета шмальнуть, прямо по яйцам и при свидетелях. Хорошо, пуля вскользь прошла, нанесла в основном моральную травму.
По лицу генерала было видно, что поступок Соболева он одобряет. Его звали Фёдор Матвеевич Лихой, и должность он занимал высокую – заместитель начальника ракетных войск стратегического назначения. Вроде как и не ВВС, но всё, что касалось космоса и ядерных исследований, ему подчинялось. В том числе, частично, и этот городок, который я отыскал в интернете на картах – у нас его особо не огораживали, можно было на перспективы полюбоваться. Дубна, в ста двадцати километрах от Москвы, наукоград, население 75 тысяч человек по обе стороны реки Волга. Гигантский стул, творение местной мебельной фабрики, и пик Тяпкина, маленькая горка и одновременно достопримечательность. Новые микрорайоны, высотки и институт ядерной физики.
Это в настоящем, реальном мире. Здесь, в коммунистической симуляции, большая часть города располагалась под землёй, на случай очередной ядерной стычки.
– И что я, в виде багажа полечу? – я замер, надеясь на правильный ответ.
– Ты гонор-то свой умерь, полетишь бортинженером, а пилота тебе дадим тоже из проштрафившихся, есть у меня на примете один, как говорится, от бога, но характер – говно. За это и пострадал справедливо, точнее, от полётов его отстранили, но ради тебя обратно возьмём. Стартуете через несколько дней.
– Уже?
– А чего тянуть. Комитетчики требуют, чтобы ты полетел на Луну и что-то нашёл, значит, полетишь. Но у нас свои задачи, оборону Родины крепить, так что и задание у экипажа будет своё, от Министерства обороны, базу в колодце будем восстанавливать. А то американцы зашевелились, понимаешь, шастают как к себе домой, в этом районе уже всё облазили, африканцы тоже заинтересовались, как будто там им мёдом намазано, взять и отдать кусок Луны империалистам мы права не имеем. В общем, готовься, повидайся с кем нужно, с дочкой там, тестем бывшим, – генерал встал. – А мы с тобой после полёта поговорим, товарищ подполковник.
И подмигнул еле заметно.
Намёков я решительно не понимал, встречи с чужой дочкой слегка опасался, а бывшего тестя вообще не знал. Точнее говоря, в лицо-то видел, в энциклопедии секретарю Центрального комитета партии была посвящена небольшая статья, половину из которой занимала фотография. О том, чем занимался товарищ Аграмян до своего назначения на этот ответственный пост, не говорилось, что делают секретари ЦК, я понятия не имел. Секретарша нашего главврача, та в основном ногти полировала и трепалась по телефону, не думаю, что этот Левон Геворкович свой рабочий день так же проводил. Как найти общую тему для разговора с этим человеком, уровнем повыше нашего мэра, да что там мэра, министра какого-нибудь, не представлял совершенно. Не вращался Димка Куприн в таких высоких сферах, среди сильных мира сего, точнее, того, не о рыбалке же с ними говорить и о бабах, наверняка темы для разговоров возвышенные.
С детьми, с теми проще – они заняты сами собой, на вопросы отвечают односложно и в основном в гаджеты втыкают, здесь с этим победнее, но приставки есть. Дочке Соболева исполнилось семнадцать, у девочки, наверное, одни парни на уме и косметика, да и по возрасту я с ней, если настоящего брать, довольно близок. Та же Вика, только чуть помоложе и в советском антураже.
И как вишенка на торте – бывшая жена, которая наверняка дочку одну не отпустит, Ирина Викторовна. Почему не Левоновна, задал я себе вопрос и тут же на него ответил. Да пофиг. Может, здесь так принято, или дочка она только по названию этого Аграмяна, я эту женщину один раз видел – и второй уже что-то не тянет.
Значит, задача номер один – как можно побыстрее свалить с этой планеты, не отвлекаясь на друзей и родственников персонажа. А задача номер два – свалить с этой планеты как можно быстрее при помощи других людей, потому что сам я этого не сделаю. Не сумею.
Слово «бортинженер» звучало не менее угрожающе, чем «пилот». Одно дело давать разряд на электроды или гастроскоп в горло засунуть, и совсем другое – починить какой-нибудь ядерный двигатель.
– Не какой-нибудь, а ЭРДЯН–200 дробь 3, – борттехник Моисеев, мужчина моего возраста, встретил меня в понедельник в 8:00 на учебной базе, которая располагалась почти через стенку от казармы. Борттехник был одет в серый костюм и белоснежную рубашку, на пиджаке красовалась маленькая золотая ракета с номером 3126. – Электрический ракетный двигатель с ядерной накачкой мощностью 200 киловатт, третий выпуск. Починить, в принципе, можно, если в орбитальный док доставить, а потом спустить сюда, и если сам двигатель сломается. Ну а если батарейка, скажем, на Луне…
Он многозначительно замолчал.
– Что тогда? – не стал я мучить человека.
– Тогда надо отбежать на сорок километров и лечь так, чтобы не зацепило взрывной волной, – выдал борттехник.
Видимо, это была шутка, потому что он засмеялся, показывая прокуренные зубы, пришлось поддержать.
Многоцелевой космический челнок «Орёл–8», похожий на небольшой самолёт, с двумя разгонными блоками под крыльями, поднимали на границу мезосферы самолётом раз в десять крупнее и там отстыковывали. Автоматически включались разгонные блоки, выводя космоплан в ближний космос, а там уже, на орбите, к нему на орбитальной станции цепляли те самые ЭРДЯН–200/3, которые разгоняли челнок для дальних полётов, или ионные двигатели – для очень дальних. Все операции выполняла автоматика, пилоту оставалось сидеть и мечтать, чтобы ничего внештатного не случилось. Или наоборот – чтобы случилось, и тогда корабль переходил на ручное управление. Топливо, которое оставалось в разгонных блоках, позволяло прилуниться и взлететь минимум два раза, когда оно почти заканчивалось, в носовых частях оставался термоядерный заряд, способный разнести чужую космическую станцию. На всякий случай.
Для таких всяких случаев у челнока имелась лазерная пушка, питавшаяся от всё той же ядерной батареи, обычный крупнокалиберный пулемёт и сотня небольших управляемых торпед, а у экипажа – стрелковое оружие. Основной экипаж состоял из пяти человек – единственного пилота, командира корабля, стрелка-радиста, десантника и бортинженера. В конкретном случае – меня.
Бортинженера ещё называли пассажиром, потому что ничего действительно важного он делать не мог – критические узлы защищались от взлома и взрывались, стоило в них залезть, а некритических узлов на космическом корабле почти не было. Поэтому бортинженер вёл журнал полёта, следил за космическим пейзажем и при необходимости мог заварить пробоину или подлечить одного из своих коллег. Ещё три места на челноке предназначались для боевой или спасательной группы, тут уж штатный десантник занимал место их командира.
Соболеву, а точнее – мне, повезло. Прежняя космическая программа, «Спираль–4», завершилась три года назад, началась новая, «Заря–1», космический флот меняли, убирая ненужный ручной труд, и всех космонавтов переучивали, а точнее, отучали делать то, что они делали раньше.
С понедельника я занимался тем, что на модели корабля переставлял блоки, включал и выключал системы очистки и рекуперации, а также пытался на тренажёре пристыковать челнок к станции, не подающей признаков жизни. Как это делается, я не знал, но стоило отвлечься – специально подумать о чём-то постороннем, и руки сами находили то, что нужно. То, что у тела Соболева есть мышечная память, я понял, когда разбросал дружков героя-любовника доктора Брумель. Тогда я отключился и бил и калечил на автомате. Точно так же и с космическим кораблём.