На экране появилась Ланская, она что-то спрашивала, но Варя не стала отвечать, отключилась. Через час, на расстоянии в пятнадцать тысяч километров от Луны, челнок изменил траекторию, уходя в сторону от Земли. Урсляк постоянно сверялась с компьютером, корректируя движение. И ещё через два часа почти поравнялась с космолётом, на котором виднелась эмблема Южноафриканского Союза. Трос с прицепным механизмом соединил оба аппарата, и большой корабль медленно затащил в себя маленький.
(43). Сторона 2. 20 июня, суббота
Я выбрался на поверхность только затем, чтобы понять, в какой мы оказались заднице. Ангар был уничтожен вместе с оборудованием, вездеход лежал на боку исковерканной конструкцией, и признаков жизни не подавал. Короткий обломок антенной мачты торчал из вырванного основания, широкая полоса уходила на юг.
Меня освободила Нестерова, она пришла в сознание, поняла, что вокруг никого нет, вытащила трубки из катетеров и пошла бродить по станции. Сначала она наткнулась на вздувшееся тело Сайкина, а потом на запертую дверь. Ну а за дверью – на меня.
Я просидел в каморке почти семьдесят часов, первые сутки ещё кое-как продержался, а потом – пришлось прикончить остаток инопланетного лекарства, каждый крохотный глоток в одну дозу давал десять-двенадцать часов, после которых голод и жажда возвращались с новой силой. Так что к тому моменту, как дверь отъехала в сторону, я был готов распечатать запас с антидотом. Алиса-два потребовала объяснить, что случилось, но снова потеряла сознание, пришлось тащить её к медицинской аппаратуре и снова соединять с трубочками и дозаторами. Видимо, от приложенных усилий ей стало хуже, Нестерову трясло, давление упало до критических цифр, пульс резко замедлился и стал неровным. Понадобилось два часа, чтобы давление устаканилось, аритмия прошла, но снова высыпала сыпь и поднялась температура. Дыхание постоянно сбивалось, вены утолщились, под глазами появились жёлтые круги.
С Алисой-два я провёл целые сутки, вводя то одно лекарство, то другое. Наконец кое-как показатели приблизились к норме, девушка задышала ровнее, на серых щеках пробился румянец. И я решил осмотреться на поверхности.
Солнце било мне прямо в глаза, а я стоял и думал. В принципе, у Соболева было два варианта. Первый – обратно вниз, выхаживать Нестерову. В одиночку – сейчас, без связи и транспорта, надеяться можно было только на себя. Или, как второй вариант – на американцев, до их базы я бы добрался пешком часов за шесть. Целый год, чтобы найти кристалл, за это время я его обязательно отыщу и уничтожу, восстановлю баланс единиц и приключений на свою задницу наберу столько, что треснет.
Был и третий, самый простой и надёжный – сдаться, плюнуть на Соболева и весь этот мир, и очнуться в собственном теле. А потом забыть эту дурацкую программу бессмертной жизни как страшный сон. Оставалось несколько часов до того момента, как моё сознание снова станет цельным, вот тогда и приму решение, хотя, честно говоря, жаль эту реальность. Ведь я вполне мог бы её спасти.
(44). Сторона 1. 20 июня, суббота
Майор полиции Курочкин стоял, сжав кулаки, и смотрел на Чурова, а тот – на заведующего реанимацией Грумина.
– Не дам я своего разрешения, – наконец сказал он, – ты что мне предлагаешь, своими руками парня убить?
Чуров и так выглядел смущённым, а после этих слов вообще поник.
– Лёня, я понимаю, жалко его, но мы чего только не делали, так, Савелий?
– Угу, – Грумин кивнул, – это не только твой пасынок, Димка нам тоже не чужой, делаем всё, что можем, анализы каждые два часа, ЭЭГ снимаем, МРТ, УЗИ, что в больнице есть полезного, из всех отделений тащим. Девчонки вон, медсёстры, глаза на мокром месте у них, парня все тут любили.
– Любят, – поправил его Леонид Петрович. – Уже в прошедшем времени о нём говоришь?
И перевёл взгляд на лежащее на кровати тело Димы Куприна. Тот ни на что не реагировал, компрессор ИВЛ тихо гудел, подавая воздух в лёгкие, водитель сердечного ритма давал разряд один раз в секунду, заставляя желудочки и предсердия то расслабляться, то сжиматься, по трубке, уходящей в вену, в кровь потихоньку поступала питательная смесь вперемешку с лекарствами, вторая трубка, выходящая из другой вены, уходила в аппарат диализа.
– Ты меня как коллегу послушай, – упрямо сказал Чуров, – уж прости за откровенность, но Димка Куприн не жилец, его показатели с каждым часом падают, полиорганная недостаточность развивается, а про мозг я уже не говорю, овощ овощем. Да, он наш сотрудник, ухаживаем мы за ним бесплатно, никто не ноет и не возражает, потому что Димка отличным фельдшером был и вообще человеком. Только мы с Савелием врачи, у каждого из нас личные кладбища, у него поменьше, у меня побольше, и каждый, кто там лежит, как зарубка на сердце, всё время думаешь, а вдруг могли спасти, вытащить. Но это эмоции, разумом-то осознаешь, что нет, не могли. В общем, Леонид, не согласен, пиши отказ. Мать его, как я понял, сюда не придёт?
– Дома рыдает.
– И отца тоже нет, так? Не нашли ведь его?
Майор Курочкин помрачнел ещё больше. Его и отдел полиции считай подставили – Следственный комитет, по их официальной версии, подозревал, что Сергей Куприн жив и здоров, и даже засаду устроил в лице этой пигалицы-следователя, в надежде, что тот появится рано или поздно в собственном доме. И та постаралась от души, вот только действовать в одиночку не каждый матёрый мент сможет, куда там этой овце.
Группа быстрого реагирования среагировала не очень быстро и оказалась на месте преступления только через десять минут, почти одновременно со «скорой» и нарядом полиции, которых вызвали соседи. За это время человек, который, как считало следствие, был Куприным-старшим, сбежал на автомобиле «Ниссан Икстрейл», принадлежащем Елене Нефёдовой. План «Перехват» результатов не принёс, машину нашли брошенной в нескольких километрах от города, и пока что местонахождение Сергея Куприна известно не было. Обыск дома пасынка тоже ничего не дал, его провели на следующее утро, и из странного нашли только проломленную стену в подвале. Что там хранилось такого ценного, никто не знал – камеры в доме кто-то отключил, а носители информации исчезли. Так что у Курочкина был один труп, один тяжело раненный следователь, пока не пришедший в сознание, и его, то есть её, жертва – экспертиза подтвердила, что Нестерова стреляла в Дмитрия Куприна, причём в спину, то есть в затылок. А ещё где-то гулял на воле сбежавший мертвец, который что-то в собственном доме прятал. От такого самому хотелось повеситься или застрелиться.
– Делайте что хотите, но парня мне вытащите, – сказал он. – Если деньги нужны, я найду.
– Хорошо, – Грумин вздохнул, покачал головой, – но ты пойми, майор, бесполезно всё это. Есть больные хоть безнадёжные, но стабильные, они могут вот так годами лежать, на аппарате жизнеобеспечения. С Димой всё плохо, думаю, максимум неделя или две, и организм загнётся, что бы мы ни делали. Мозг уже мёртвый, почки отказали, печень на очереди, гангрена на руках и ногах начинается. И перевозить его нельзя, нетранспортабельный.
– Значит, так и будет, – упрямо сказал майор. – Мёртвый, не мёртвый, пока сердце бьётся, человек жив.
– Хорошо, я составлю список. Смеси, лекарства и расходники, кое-что найдём, а остальное придётся покупать, тысяч на двести пятьдесят, а то и триста потянет, препараты импортные, дорогие. Мы тоже скинемся, кто сколько может, но про зарплату врачей ты в курсе.
Дверь хлопнула, молодой человек остался один.
Через два часа внизу, на первом этаже, появился человек с чёрным чемоданчиком – он прошёл мимо охранника, показав тому удостоверение.
– Зинченко Артём Сергеевич, прокуратура, – представился посетитель дежурной медсестре. – Могу я видеть потерпевшего Дмитрия Куприна?
– Нельзя, – безапелляционно заявила пожилая женщина, она и не таких здесь видала. – Куприн в коме, вход в бокс запрещён.
– Да я понимаю, что он без сознания, но мне необходимо в этом убедиться. Отчётность, – Зинченко продемонстрировал лист бумаги с тремя печатями и грозными росчерками, – начальство шкуру спустит, если не удостоверюсь. Может быть, проводите? Я одним глазком взгляну на потерпевшего, сфотографирую, распишусь и уйду. Пожалуйста.
Медсестра вздохнула. Представитель правоохранительных органов вёл себя вежливо, права не качал и статьями Уголовного кодекса не угрожал, ну как тут было не помочь.
– Люба, – крикнула она, – подмени, я на пять минут.
Посетитель благодарно улыбнулся, в сопровождении медсестры поднялся по лестнице, натягивая белый халат, огляделся, убедившись, что коридор пуст и их никто не видит, и зашёл в открытый бокс.
– Вот он, болезный, – медсестра ткнула пальцем в больного. – Убедились?
– Спасибо, – посетитель вместо того, чтобы сделать фото и тихо уйти, приложил к шее женщины пластину, та обмякла и осела на пол.
Зинченко ногой пододвинул стул к кровати, уселся, положил чемоданчик на колени, открыл, достал планшет и шприц.
– Ввести в вену, отключить аппаратуру, ввести вторую дозу, – пробормотал он. – Чёрт, они издеваются, да? Ничего попроще придумать не могли?
Вены у молодого человека были синие, выпуклые и напряжённые, и всё равно, игла вошла в нужное место только со второго раза. Пока посетитель отключал аппаратуру и отсоединял катетеры, больной кашлянул, моргнул. Зинченко тут же поменял шприц и ввёл ещё одну дозу. Глаза молодого человека широко открылись. Он прохрипел что-то невнятное, прикладывая средний и указательный пальцы ко лбу. Рука больного сильно дрожала.
Посетитель сверился с планшетом, оттолкнул стул, опустился на колени, держа чемоданчик в руках.
– Счастлив служить тебе, господин, – произнёс он, наклонив голову. – Отныне твоё имя – Дмитрий Куприн, возраст – двадцать четыре года.
Молодой человек огляделся, брезгливо кривясь, уткнулся взглядом в медсестру.
– Жива? – спросил он по-русски, голос звучал почти нормально, с лёгким акцентом, который от слова к слову сходил на нет. – Кто это?