Но однажды все переменилось. Тогда его фирма стояла на пороге подписания крупного контракта на различные услуги с Вьетсовпетро, которая осваивала огромный новый пласт в районе островов Спратли. Вьетнамская сторона настояла на том, чтобы руководитель проекта сотрудничества был знаком с вьетнамской культурой и историей. Для этого они приглашали посетить Вьетнам с визитом, познакомиться с человеком, отвечающим за сотрудничество с их стороны, заглянуть в несколько музеев и исторических мест, ну и естественно, вкусить различных других вещей, проходящий под строкой «представительские расходы», что не писалось в письме, но все понимали, о чём речь. Кто же от такого откажется? Тем более, что из Вьетнама и до Бангкока рукой подать.
Всё шло как обычно, покутили в Хошимине, покутили в Бангкоке, где Юрий не упустил возможности побиться на ринге, не мало удивив своего визави, смотались на побережье. Представитель вьетнамской стороны Фи Динь Хтык оказался совершенно своим парнем. Естественно, откатали и обязательную культурную программу с музеями, тоннелями партизан и так далее. Юрий смотрел на всё это, как на диковинку, но не более того. Миллионы погибших в той далёкой войне были для него лишь цифрами, советские символы забавным «карго» маленького народа. Но как-то вечером сидя в ресторанчике морепродуктов на побережье и потягивая прохладное лёгкое пиво, Юрий заметил беззаботно:
— Фи, во Вьетнаме, когда мы сидим в заведениях без официантов, ты всё время наливаешь мне пиво. Никогда не даёшь мне наливать.
— У нас принято, чтобы наливал младший — это традиция, — с извечной улыбкой, проговорил Фи.
Тогда Юрий пропустил это мимо ушей. Но на другой день Фи спросил его, когда они лежали загорали на берегу океана, потягивая ледяное пиво:
— Юрий, вы родились США? — спросил Фи глядя на него, щурясь от солнца.
— Нет, я родился в России, в США переехал уже по работе, — удивился Юрий такому вопросу.
— Так я и думал, — задумчиво и серьёзно подтвердил Фи на чистом русском какие-то свои мысли, — Вам никто не говорил, что вы похожи на Алексея Смирнова?
— Нет. А где вы так хорошо научились говорить по-русски? — ошарашено уставился на него Юрий.
— Я учился в Москве в политехе, — с какой-то грустью ответил Фи.
— Ничего себе. Вы не говорили этого раньше, — искренне удивился Юрий.
— Вы не спрашивали, — Фи пожал плечами.
— А почему вы вспомнили Смирнова? — после некоторой паузы, спросил Юрий.
— Мне тогда очень нравились фильмы с его участием. «Полосатый рейс», «Посторонним вход воспрещён», «В бой идут одни старики», но особенно меня впечатлил фильм «Разведчики», — сказал Фи, а взгляд его, казалось, устремлялся куда-то далеко в прошлое.
— А чем он так вас впечатлил? Комедийная роль в не комедийном фильме, — удивился Юрий, с трудом припоминая этот фильм и откупоривая новую банку пива.
— Он и был разведчиком во время войны, много раз награждён. «Антрекот по Сигаевски» — это же своеобразная шутка, несуразного человека играет тот, у кого опыта гораздо больше, чем у остальных, — неожиданно грустно сказал Фи, — Печальная у него судьба, хотя больше половины жизни веселил людей. Вы чем-то на него похожи. У вас тоже, какой-то потерянный взгляд.
Не давая опомниться, он засуетился, как будто взболтнул лишнего, поднялся и собрался уйти:
— Ну, что это я? Похоже, мне уже сегодня хватит, пойду отосплюсь в номере.
— Фи, постойте, — попытался задержать его Юрий, — А сколько вам лет?
Выглядел этот маленький, проницательный вьетнамец моложе Юрия, но учёба в политехе, да ещё и перечисленные фильмы, как-то не вязались с тем, что помнил Юрий о своём студенчестве.
— Шестьдесят два, — сказал он, обернувшись, и ушёл.
«Господи. Шестьдесят два. Нет, конечно, технологии омоложения, всё понятно. Но этот человек ещё застал войну. Пусть ребёнком, но он что-то помнил. Там, где у Юрия были воспоминания о Севастополе, абрикосах и мороженом, у Фи должны были быть разрывы снарядов, тоннели и жизнь впроголодь, — музейные экспонаты, виденные накануне, стали обретать жизнь, — Он учился в Москве. Получается в 80-х. — думал Юрий. — Что должен был чувствовать он, видя, как старшие братья предают ту идею, с которой на устах его народ шёл к победе. И почему он сказал, что я похож на Смирнова? Почему он сказал, что у меня потерянный взгляд?»
Работа по проекту с вьетнамцами прошла отлично, но Юрий никак не мог забыть тот случай. Странные слова, странное сравнение. Вьетнам весь был пронизан советской символикой, советской музыкой, как будто младший брат помнил старшего, даже после того, как старший потерял честь. Юрия, чихать хотевшего на все вопросы политики до этого момента, никак не отпускала мысль, что когда он родился, Фи учился в Москве, той уже неизлечимо больной, но ещё советской Москве. А когда маленький Юра смотрел в телевизор в надежде увидеть танчики, и танчики стреляли в какой-то большой дом с часами на башенке, и Юра радовался, что показывают танчики, что должен был чувствать Фи? Что он чувствовал, зная из детства, что такое взрыв мины или авиабомбы. Что он чувствовал, когда старший брат топтал наследие отцов и дедов? Он, маленький вьетнамец, в чьей семье даже в конце двадцатого века авторитет патриарха был непререкаем, и в чьей квартире на шестидесятом этаже элитного бизнес-комплекса есть алтарь предков, что он чувствовал?
— Почему он сказал, что у меня потерянный взгляд? Почему он так смотрел на меня? — думал Юрий, — Я ни в чём не виноват. Я был ребёнком.
— А я разве в чём-то вас обвиняю? — говорил этот взгляд из его воспоминаний.
— Но почему я должен отвечать за то, чего я не делал? Да, мы всё продали, а вы храните это. Зачем!? Хотите предъявить нам!? Ткнуть носом в наше дерьмо!? Хотите сказать, что вы лучше нас!? — мысленно орал Юрий.
— Разве я требую ответа? — отвечал спокойный вежливый голос с улыбкой.
— Да иди ты к чёрту вместе со своим серпом и молотом, со своей войной, со всеми вашими «Катюшами», которые вы исполняете в честь старшего брата, я ничего вам не должен!
Голос молчал. Но взгляд оставался и жёг в самое естество. Через какое-то время после командировки Юрий запил. Пил зло, но не очень долго. Потом, мысленно послав вьетнамца вместе с его взглядом, окунулся в работу. Даже добился определённых успехов, но они больше не радовали его. На ринге он стал ещё более жесток, но и это не давало облегчения. Ирина чувствовала его метания, и клокотавшую в нём злобу, но не понимала её. Он брал её прямо в раздевалке спортзала, был для неё диким зверем, но она чувствовала, что зверь этот уже ей не принадлежит. Да и Юрию это не помогало. Их малолетнего сын он тогда вообще не замечал. Он всё никак не мог ответить себе на вопрос, что же хотел от него этот маленький младший-старший вьетнамец? Почему он сказал, что у Юрия потерянный взгляд? Это у него-то?
— Да я на коне, — лгал себе Юрий в мыслях и чувствовал, что лжёт, — я точно знаю, чего хочу, ничего я не потерянный.
— Да, наверное я ошибаюсь, — подзуживал голос, становясь ехидным, чего реальный Фи себе никогда бы не позволил.
Юрий ушёл в работу с головой и почти перестал появляться дома. Ирина отдалилась от него. И через некоторое время они развелись. Она, забрав сына, ушла к его коллеге американизированному индусу Стиву Надкарни. Стив был полной противоположностью Юрия. Абсолютно домашний, приземлённый человек, с замечательным карьерным нюхом, но без капли фантазии или дикости. Иногда Юрию казалось, что Ирина сделала это ему назло, а иногда, когда он думал более здраво, он приходил к выводу, что она просто искала тихую гавань чтобы растить сына. Поразительно, но он не испытывал никакой потери от этого разрыва, хоть и был бешено зол, но в конце концов испытывал даже какое-то облегчение.
К этому моменту в России произошли коренные изменения. Была восстановлена власть советов и управление перешло в руки трудящихся. На работе произошёл скандал, к которому приложил руку Надкарни. Что-то щёлкнуло в голове Юрия. Головоломка сложилась и он понял, что должен ехать домой. Спрос на специалистов его класса был велик. И поработав в разных областях, он нашёл себя в строительстве железных дорог, где и познакомился с Игорем Николаевичем.
Теперь, проработав некоторое время с командой специалистов в Москве и подготовив проект железнодорожного строительства до станции Хотанга с перспективой продолжения до Анадыря, Юрий должен был презентовать свой проект в министерстве. Это был очень важный шаг. Именно отталкиваясь от этой презентации, техническая комиссия будет выносить решение о пригодности или не пригодности проекта к общественным дебатам. На счёт этического соответствия Юрий был более чем уверен, тут всё было в полном порядке, но он внёс некоторые изменения в техническую часть, причём в последний момент. Об этих изменениях не знала ни его команда, ни Игорь Николаевич. Юрий мысленно пообещал себе проставиться и всячески извиниться перед всеми за это, но он прекрасно понимал, что эти изменения он не смог бы продавить через команду, в то время как они в сумме и были тем козырем, который на дебатах не сможет перекрыть Читин.
Тимур Егорович Зубатов, председатель комиссии министерства, после доклада Юрия долго молчал, а затем начал со слов:
— Вы это серьёзно? — Удивлённый взгляд этого седого человека и его интонация говорили о том, что Юрию действительно удалось его удивить.
Юрий ответил ему совершенно серьёзным взглядом, ему было не до шуток:
— Конечно.
— Нет, я понимаю, — продолжил меж тем Зубатов, — вы, товарищ Иванов, человек с очень развитым стратегическим чутьём. И я лично считаю, что в той крайне смелой части, где вы подвергли критике и пересмотру концепцию станции в Норильске и Коротчаево, вы можете оказаться в итоге правы, — Зубатов чем-то напоминал одного телеведущего прошлого, тоже смотревшего на своих гостей поверх очков и вечно говорившего в нравоучительной манере, так что зрителям сразу становилось понятно, что прав тут только ведущий, — Возможно, вы правы и в части того, что уже на этом этапе необходимо заложить мощный узел на Хатанге. Пласты там действительно богатейшие, и если ваши расчёты логистики одобрит министерство тяжёлой промышленности, то, возможно, мы стоим на пороге открытия нового промышленного района мирового масштаба, — в чём Зубатов явно сомневался, — Это всё уже тянет на проект неслыханной дерзости и авантюрности. Но вы сер