-- Хочешь с ним поговорить? - спросила Марина Евгеньевна. -- Сейчас, вроде, связь с Марсом должна быть.
-- Давайте, -- говорю.
Она ушла в дом, а я стал вспоминать свою спутницу и бояться, что больше я ее не увижу, а еще я гадал, какое у нее имя. Ей все имена не подходили. Марина Евгеньевна вернулась, и сказала, что минут через двадцать можно будет пообщаться.
Пришла ее дочка со школы, тонкая девчонка-старшеклассница, и стала рассказывать, что изучали, и чему научили своих роботов. У меня тоже был робот, когда я учился, но, конечно, побольше и послабее. Мы своих тренировали в футбол играть, и еще много чего, менее интересного, а эти уже и в небо нацелились. Вот, говорит, если взять два реактивных микродвигателя, прикрепить друг напротив друга, вот так вот, то сил робота поднять у них не хватит. А если вот так, и использовать специальный алгоритм, то хватит. Я не поверил. Мы начали экспериментировать, но тут Марина Евгеньевна позвала меня в дом.
Макса я запомнил веселым парнем, а тут на меня смотрел серьезный взрослый мужик. Рад, говорит, тебя видеть. И улыбнулся. Прилетай, говорит, к нам. Шутит: на Марс просто так не попадешь.
В общем-то, говорить нам особо не о чем было, потому что интересы и проблемы у нас разные. Ты, говорю, не женился еще? Нет, говорит. Опять тупик. Впрочем, тягостного молчания тоже не получилось, потому что Макс начал рассказывать про какие-то странные парадоксы, темпоральные взаимодействия, и все такое. Только я его не слушал, поэтому грубо перебил:
-- Макс, как выбраться с помойки?
Он помолчал чуток, и говорит:
-- Рад за тебя!
Рано, говорю, радоваться. А он говорит, что задницу страшно отрывать от печи, но зато, если оторвешь, обратно садиться ни за что не захочешь. Пусть ты целых тридцать лет сидел, не вставая. В общем, он ждет от меня вестей. Хороших.
На дворе робот уже болтался на сверхнизких высотах, периодически натыкаясь на разные препятствия, в том числе поверхность земли. Мы еще поговорили о недостатках нынешнего алгоритма, причем эта пигалица меня просто за пояс заткнула одной своей терминологией, а ведь у меня по робототехнике была неизменная пятерка! Потом Марина Евгеньевна загнала дочь обедать, а мне говорит:
-- Что у тебя случилось?
Ну, я как на духу:
-- Я встретил женщину своей мечты.
-- Наконец-то, -- говорит. - И что ты собираешься делать?
-- Жениться, -- говорю, и мне от этого слова аж сладко стало. -- Еще: бриться, мыться, учиться. И все такое. Я сегодня обратил внимание, что в городе полно детей, и мне так захотелось, чтобы, вот, прихожу я домой, а там... или нет, сижу я на Марсе и звоню жене: как там младшенькая? А на старшего опять учительница жаловалась?
Опять я кривляюсь. Наверное, просто боюсь к себе серьезно относиться.
-- Тебе сейчас главное -- не запить, -- сказала она, -- у тебя такое состояние возбужденное. Давай тебя отправим на Новую Землю, в институт геологии? У меня там знакомый есть. Или куда хочешь?
-- Давайте, -- говорю, -- на Новую.
Подальше, а то я буду бегать к ней под окна и смертельно надоем, и еще надо подальше от родной свалки, где всегда так хочется выпить. Ну, и не только поэтому. Надо что-то делать, куда-то бежать.
И Марина Евгеньевна тут же связалась со своим знакомым, Степаном Степанычем, который на Новой Земле был далеко не последним человеком. Он меня спросил: кем хочу стать, что мне нравилось изучать в школе, и так далее.
-- По робототехнике была пятерка, и русский с литературой я любил, -- говорю. -- Только сначала мне все легко давалось, а как перестало даваться, так я и перестал учиться. Скатился на двойки, потом вообще бросил.
Честно так признался. Ну, еще сказал, что камни красивые коллекционировал в свое время, манили они меня. Степан Степаныч сказал, что всех манили. И сказал:
-- Приезжай, сделаем из тебя человека.
Потом я сходил в парикмахерскую, которая сказала мне добродушным голосом:
-- Стричь и брить?
Я кивнул, и на стене стали появляться разные прически, а я ткнул во вторую или третью, где покороче. И тогда мою голову мягко обхватили манипуляторы, и дальше я чувствовал только, что мои волосы шевелятся на голове, как от маленьких струй теплого воздуха. Через пять минут я вышел и храбро направился в стоматологию. Там я провел не менее получаса, периодически чувствуя легкие уколы боли. Потом я приоделся. Переночевал у Марины Евгеньевны. Правда, совсем не спал. На свалку я больше не возвращался.
Утром я сам поехал в аэропорт. Иду в посадочное отделение, и думаю, радостно и тревожно, что осталось триста шестьдесят четыре дня. И тут она говорит:
-- Тебя и не узнать.
И ведь слышал же я торопливые шаги сзади! Не обратил внимания.
-- Как ты меня нашла? -- спросил, а сам думаю, что, наверное, она случайно тут оказалась.
-- Связалась с социальщиками, -- говорит, -- тебя оказалось легко найти.
И улыбается. Эх, все про меня все знают. Наверное, один я такой влюбленный баран во всем многомиллионном городе.
-- Как тебя зовут-то? -- спрашиваю. Теперь как бы и не страшно, мы уже как бы и повязаны. Вроде как суженные -- это я, конечно, размечтался.
-- Светлана, -- говорит.
Точно. Я разные имена ей примеривал, а это, почему-то -- нет.
-- Я что сказать-то хотела, -- говорит, -- через год меня здесь не будет, я на практике буду, на Луне. Если все пойдет нормально.
-- Ну, значит, встретимся на Луне, -- говорю я, а сам удивляюсь своей наглости. Кто меня на Луну пустит?
Потом я ушел, а она, в свой черед, проводила меня взглядом.
В самолете толстый дядька рассказывал, что то, что раньше называлось самолетом, самолетом не являлось, потому как летало не само, а управляли им пилоты, а пароходы вот, действительно, использовали пар, но у них принцип движения был совсем не такой, как у современных межпланетных пароходов. Потом я уснул, и мне снились сны.
Меня никто не встречал. В здании управления мне сказали, что Степан Степаныч сейчас на берегу, как и всегда в это время в воскресенье. И указали направление. Я нашел его по шею в ледяной воде. То есть, там несколько голов торчало, и, видимо, одна из них была его. Меня всего трясло от этого вида, хотя я был тепло одет.
-- Здрасьте, -- закричал я, -- Степан Степаныч тут?
-- Тут! -- закричала одна из голов: -- Залазь!
Я помотал головой. Из палатки высунулась мокрая голова, с плечом и рукой, которой она призывно махала:
-- Заходи!
Я зашел. Вдоль стен висела одежда, под ней стояла обувь, а из нее торчали шерстяные носки. За мной ввалилось сразу несколько человек в трусах.
-- Здорово! - сказал Степан Степаныч, и протянул мне руку, от которой валил пар. Она было очень холодной.
-- Раздевайся, -- говорит.
-- Да, как-то... страшно, -- сказал я. -- Я ни разу...
-- Марина сказала, что ты настоящий мужик, -- говорит. -- В разведку с тобой можно, без вопросов.
Пришлось раздеться. Руки меня не слушались, но, в принципе, разоблачиться мне удалось. Я вышел босиком на лед, а сердце у меня так билось, что я боялся упасть в обморок. Я машинально стал спускаться по лесенке в прорубь, а вода была даже не холодной, а как-то своеобразно обжигала. Я вцепился в лестницу и окунулся с головой.
-- Три раза надо, -- сказал кто-то.
Три, так три, я и пять теперь могу. Но окунулся еще два раза и, не помню как, вылез из проруби. В палатке я завернулся в полотенце и мне протянули кружку с темным горячим чаем. И печенье.
-- С днем рождения, -- сказал Степан Степаныч, и еще раз пожал мне руку.
-- У меня не сегодня, -- сказал я, стуча зубами, -- у меня летом.
-- Не, -- говорит, -- ты не понял. Сегодня -- от воды и духа.
И я понял. Про воду. И про дух, но это уже гораздо позже.
25.1
Гашников Михаил440: Старик и космос
"...ты проснешься и все будет хорошо... В разбитой керамической броне, обожженные ледяным дыханием бесконечной пустоты лежат они на стылых камнях... летящих все в той же бесконечной пустоте... далеко... давно... Им не подняться, ты уже убил их... ты уже убил их всех... спи... ты заслужил это... спи спокойно... А когда ты проснешься, солнце будет светить сквозь купол на зеленую земную траву, и будут смеяться дети, которые никогда не видели этих ледяных камней, никогда не видели керамическую броню, никогда не видели звезды сквозь подсвеченную сетку прицела... И не увидят... дай бог, не увидят. А ты видел, ты до сих пор видишь, каждый раз, когда закрываешь глаза, хотя давно уже пора перестать, поэтому спи, спи... Когда ты проснешься... Нет!"
"Нет!", тихонько стонал старик, то есть это ему казалось, что стонал, а на самом деле едва заметно вздрагивал под одеялом. "Нет!" беззвучно шевелились спекшиеся губы, "Нет, нет, нельзя, нельзя спать, мне никак нельзя спать сейчас, иначе будет поздно, иначе уже не проснуться, иначе никто уже не проснется, и только ветер и пыль, пыль и ветер над руинами, и красный губчатый мох до горизонта... Нет..."
Задрав голову вверх и опираясь на трость, Старик медленно шел вдоль внутренней стены купола по 22-му ярусу. Он осматривал купол. Он честно делал это с понедельника по пятницу, видимо потому, что когда он был молод, то именно эти дни составляли официальную рабочую неделю в Советских Республиках. Но даже с учетом этого факта его рабочее расписание все равно было странным, потому что раньше, ни в молодые, ни в зрелые годы он никогда не работал с понедельника по пятницу.
Дело в том, что в прошлом Старик был солдатом. Он проливал свою, сначала красную, гемоглобиновую, а потом (когда она сгинула в радиоактивном угаре очередной общевойсковой операции) син