Но его новость уже не была новостью. Школа гудела, а учительница Ксения Григорьевна пришла на урок заплаканной. На третьем уроке ей и вовсе стало плохо, и ее увезли на "Скорой помощи". Заменить ее оказалось некому, и каникулы в третьем "А" продлились еще на неделю. Но уже на третий день произошло неслыханное — к Мишке домой прибежала сама Маргарита Варфоломеевна, завуч младших классов, и с таинственным придыханием сообщила, что "Михаила требуют в школу".
— А вот и Миша Веремеев, наш лучший ученик! — в директорском кабинете Мишку ждали двое в серых костюмах, а сам директор егозил перед ними, как ученик пятого класса, пойманный за курением в туалете.
— Надеюсь, на этот раз окажется не тупой зубрила, — устало сказал один дядька другому, даже не стараясь, чтобы его не услышали. — Ну никак не поймут люди, что нам нужно…
Директора вместе с Маргаритой Варфоломеевной вежливо выпроводили из кабинета и Мишке дали читать напечатанный на машинке текст, чтобы он потом пересказал его как можно точнее. Потом текст сменился столбиками цифр, которые надо было складывать и перемножать в уме. Потом на секунду показали лист бумаги, весь исчерченный разноцветными фигурами, и заставили вспоминать, сколько на нем было красных треугольников и зеленых квадратов. С каждым новым заданием лица у дядек в серых костюмах становились все веселее, и они довольно поглядывали друг на друга.
А для Мишки это была сущая ерунда. Ведь он помнил каждую секунду своей жизни с тех самых пор, как стал что-то соображать, а учебники запоминал наизусть в первый же день учебного года и больше в них не заглядывал. Один отцовский фронтовой друг как-то сказал, что у мальчишки абсолютная память.
Мишка изнывал от любопытства, но долго не решался спросить, что нужно от него этим дядькам. А когда решился, получил ответ, от которого чуть не стал заикаться.
— Космонавтом стать хочешь? — спросили его. — Вот и станешь. Если, конечно, пройдешь медицинскую комиссию.
Медицинскую комиссию при военкомате Мишка прошел, и через неделю его увезли в Москву. От счастья он не придал тогда значения хмурому лицу отца, которого почему-то не радовала даже неожиданно выделенная квартира в новом доме со всеми удобствами.
В Москве начались настоящие чудеса. Мишку и еще шестерых мальчишек его возраста принял самый главный человек в стране — Никита Сергеевич Хрущев. Они столько раз видели его на фотографиях в газетах и в киножурналах перед сеансами в кино, что сразу узнали. С Хрущевым были еще трое, двоих из них тоже часто показывали в кинохронике, а третьего, седого и лохматого, мальчишки видели в первый раз.
Здравствуйте, ребята! — сказал Хрущев. — Хотите быть космонавтами? Как Гагарин?
— Хотим, хотим! — радостно загалдели мальчишки.
— Обязательно станете! — пообещал Никита Сергеевич. — И полетите не только вокруг Земли, но и на Марс! И еще дальше! Вот только пройдете еще одно испытание и начнете учиться на космонавтов. А через двадцать лет в космос будете летать уже при коммунизме!
Хрущев оказался совсем не страшным. И мальчишки были совсем не такие, как во дворе. Никто из них не называл Мишку чокнутым за то, что ему нравилось учиться. А перспектива стать космонавтом затмевала даже долгую разлуку с папой и мамой.
Но подготовка началась не с учебы, а с еще одной медицинской комиссии, совсем не такой, какую все ребята уже прошли в военкоматах. У них брали бесконечные анализы, просвечивали со всех сторон на рентгеновских аппаратах, проверяли зрение и слух. И руководил всем этим тот самый седой и растрепанный дядька, Глеб Романович.
Мальчики очень старались сделать все, как надо. А как же еще, если сам Никита Сергеевич не забывал их и несколько раз навещал дом за высоким забором среди леса, где их поселили. Ребята ловили отрывки его разговоров с Глебом Романовичем и еще двумя дядьками, одним — высоким и представительным, с густыми бровями, и другим — скучным, высоколобым, с зачесанными назад волосами и в больших очках. Потом делились подслушанным и строили всякие предположения. Никита Сергеевич очень ждал от Глеба Романовича каких-то важных результатов, а тот обещал, что все будет в порядке, и постоянно упоминал про какие-то древние свитки и сведения, добытые советскими разведчиками в Гималаях. Когда Никита Сергеевич бывал в хорошем настроении, он толкал бровастого кулаком в бок и смеялся:
— А что, Леня, не прочь лет так семьдесят еще пожить, а? Посмотреть, как оно при коммунизме будет?
Бровастый смеялся в ответ, а очкарик был все время так скучен и серьезен, что Никита Сергеевич его не трогал.
Потом ребят стали по одному куда-то уводить, и больше они не возвращались. Мишкина очередь оказалась четвертая. Его уложили на стол под яркими лампами, надели на лицо маску, и Глеб Романович сказал, что сейчас ему покажут мультик. Но никакого мультика не оказалось, а когда Мишка проснулся, то все у него болело так, будто снаружи кожу жгли огнем, а внутрь налили расплавленный свинец. Он ничего не видел и не мог ни кричать, ни шевелиться. Мишка долго лежал так, страдая от страшной боли, а люди вокруг него, наверное, думали, что он ничего не слышит, и разговаривали, не скрываясь.
Приходил и Никита Сергеевич, сильно ругал Глеба Романовича.
— Ты что, пи…с, — сказал Хрущев незнакомое Мишке слово, — забыл, что обещал? Стопроцентный успех, древние практики, йоги! Кто мне еще семьдесят лет обещал? Не ты? А Лене? Мы, как идиоты, уши развесили! А что вышло? Из семи один живой остался! И тот на кого похож?
Никита Сергеевич уже не говорил, а кричал.
— Думаешь, легко будет концы прятать, перед родителями оправдываться?
— Дайте мне еще две недели, Никита Сергеевич! Всего две недели! — лепетал Глеб Романович. — Все получится, вот увидите!
— Хрен тебе, а не две недели! — наверное, Хрущев принял решение, потому что перестал кричать и заговорил так, что Мишке даже сквозь боль стало страшновато. — У тебя было достаточно времени. Теперь найдем тебе другое занятие. И место…куда Макар телят не гонял!
— Никита Сергеевич, а что делать с мальчиком? — спросил кто-то.
— Домой, куда же еще, — чуть подумав, ответил Хрущев. Если оклемается, конечно. С родителей взять самую строгую подписку, чтобы не болтали. Ну, и присматривать постоянно. Мало ли что… Не дай бог, кто узнает, засмеют же нас, что поверили этому мракобесу. И правда, Леня, как же мы так купились? А все ты Юра, твоя ведь затея…
Мишка не знал, сколько времени пролежал так, страдая от невыносимой боли. Наверное, было бы легче, если бы он мог кричать или плакать, но не получалось двинуть ни одной мышцей, издать ни одного звука. Иногда кто-то приходил, трогал его, переворачивал, и каждое прикосновение отдавалось ожогом раскаленным железом. Но даже тогда у Мишки не получалось отключиться, и приходилось терпеть эту страшную боль в полном сознании. В итоге, когда боль стала постепенно ослабевать, он возненавидел всех своих мучителей — от Глеба Романовича до самого Хрущева и его окружения — лютой ненавистью и тысячи раз во всех красках прокручивал в голове планы страшной мести.
Так и не став космонавтом, Мишка вернулся домой. Увидев его, мать расплакалась — у сына на голове не осталось ни одного волоска, выпали даже длиннющие ресницы, предмет ее особого восхищения. Еще до Мишкиного возвращения к родителям приходили строгие люди в костюмах, долго что-то внушали, после чего на вопросы знакомых о сыне оба испуганно отвечали: сын был в спецшколе для особо одаренных детей, но подхватил какую-то редкую болезнь, и его отчислили.
Через три года Хрущева скинули, и главным в стране стал бровастый, давний Мишкин знакомец. К этому времени волосы у Мишки начали отрастать, и вся эта история стала постепенно забываться. Всеми, кроме Мишки. Через несколько лет, когда в газетах появился портрет нового председателя КГБ, в котором он узнал скучного очкарика, папу снова вызвали куда надо и взяли новую подписку. Оказывается, ничего не было забыто. Очередной раз это подтвердилось, когда после института молодой врач с красным дипломом Михаил Веремеев получил распределение на далекую Чукотку, лечить оленеводов, что еще сильнее распалило его тайную ненависть. Теперь уже не только к власти, а ко всему окружающему миру.
Однажды утром в опостылевшем бараке на окраине Анадыря, сбривая едва пробивающийся пушок, он окончательно понял, что не может у тридцатилетнего мужика так долго сохраняться лицо и тело шестнадцатилетнего мальчишки…
2012–2061.
Если бы не две пластические операции, сделанные за огромные деньги в подпольных клиниках Эквадора и Индонезии, к шестидесяти годам Михаил Веремеев выглядел бы не больше, чем на двадцать, от силы — двадцать пять. Операции стоили больших денег, но он вовремя сориентировался в мутное время перестройки и сумел сколотить неплохой капитал. А сколотив, забросил бизнес, спрятал деньги в заграничном банке и вплотную занялся наукой.
Михаил давно понял, что и зачем сделали с ним в далеком шестьдесят первом. Его не обманывала произошедшая в стране смена декораций. Только смерть главных действующих лиц и вовремя принятые им меры по заметанию следов избавили его от пристального внимания власть имущих. Дураку понятно, как бы они поступили, узнав, что рядом с ними уже шестой десяток лет живет избавленный от всех болезней нестареющий человек! Михаил испытывал непреходящую острую ненависть ко всем без исключения властным старцам и их подручным, преждевременно загнавшим в могилу его родителей, а самого его превратившим в подопытную крысу и лишившим возможности вести нормальную человеческую жизнь. Когда подошло время, ему пришлось, скрепя сердце, навсегда расстаться с постаревшей женой и взрослыми детьми. А что было делать, если он выглядел младше старшего сына? С тех пор семью он больше не заводил.
А ведь дальше будет только хуже, понимал Михаил. Рано или поздно придет время, когда придется имитировать собственную смерть, чтобы возродится в другом облике и под чужим именем. Если он не хочет оказаться разобранным на составные части где-то в секретной лаборатории.