230, неверное противопоставление аграрной и национальной революции, отрицание неизбежности классовых противоречий внутри единого фронта. Основной ошибкой Л.Д. Троцкого называлось непонимание специфики китайской революции231. Задержка выхода КПК из ГМД и организации Советов оправдывалась несвоевременностью этих мер в ситуации, «когда Гоминьдан еще вел революционную политику»232. Поражение КПК объяснялось соотношением классовых сил, слабой организацией рабочего движения, систематическим отклонением директив Коминтерна.
Однако разрыв Уханя с коммунистами делал невозможным продолжение прежнего курса ВКП(б) на переориентировку платформы ГМД изнутри. Утратив связь с аппаратом власти, КПК лишилась каких-либо возможностей воздействовать на политику Гоминьдана. Вынужденный отказ от тактики маневрирования в ГМД привел к необходимости срочного обоснования политической линии Москвы. Летом 1927 г. общая концепция нового этапа китайской революции была сформулирована Сталиным и развита Бухариным. Она была рассчитана на активизацию массового движения при гегемонии КПК, подъем аграрной революции. Предполагалось, что компартия будет вести самостоятельную борьбу за установление в стране диктатуры пролетариата и крестьянства в форме Советов233.
По мнению Чан Кайши, окончательный распад единого фронта «вынудил Сталина принять на вооружение идеи Троцкого об образовании сепаратного советского режима в Китае…Для обоснования подготовляемых им накануне XV партсъезда ВКП(б) нападок на Троцкого Сталину было необходимо, чтобы китайские коммунисты подняли ряд городских восстаний, что послужило бы доказательством его конечной правоты…»234. Слабо подготовленные выступления в Наньчане и Кантоне были быстро подавлены войсками Чан Кайши235. Однако для достижения Сталиным цели ликвидировать оппозицию это не имело принципиального значения. В декабре 1927 г. XV съезд ВКП(б) единогласно одобрил резолюцию по отчету Центрального комитета, которая признавала несовместимость принадлежности к оппозиционной фракции с пребыванием в партии236.
С подавлением объединенной оппозиции в ВКП(б) и свертыванием сотрудничества Москвы и Гоминьдана обсуждение вопросов китайской революции не было завершено. На рубеже 1920—1930-х гг. представителями ВКП(б) и Коминтерна был опубликован ряд работ, в которых дан анализ развития событий в Китае с позиций критики КПК и оппозиционной фракции в ВКП(б), обвинения ГМД в отходе от принципов Сунь Ятсена и идеалов мирового революционного движения237. В конце 1920-х гг. в обстановке эскалации кризиса советско-китайских отношений обсуждение политики Гоминьдана приобрело особую остроту.
На совещании китайской комиссии Коминтерна от 13 октября 1929 г. по этому поводу отмечалось: «Нанкинский Гоминьдан давно уже переродился, и теперь уже нанкинское правительство является прямым выразителем империалистических интересов… он [ГМД] представляет одно из крыльев контрреволюции в Китае и выражает как раз интересы крупной промышленности, китайской буржуазии в наиболее концентрированной форме, чем это делала раньше до весны 1928 г. группа, возглавляемая Чан Кайши»238. На заседании, проходившем в ноябре 1929 г., представитель Профинтерна в Китае А. Масси наиболее вероятными следствиями этого процесса назвал попытки западноевропейских держав «увлечь Китай в антисоветский блок» и очередной раздел Поднебесной «между провинциальными чиновниками»239. На этом фоне, в результате вооруженного конфликта на КВЖД, последовал разрыв дипломатических отношений СССР с Китайской Республикой.
На протяжении всего периода отсутствия дипконтактов с Нанкином (1929–1932 гг.) советская политика сохраняла антигоминьдановскую направленность. В условиях обострения конфронтации ГМД и компартии Москва не прекратила вмешательство во внутриполитическую борьбу в Китае. В силу идеологических разногласий диалог с ГМД был невозможен. Контакты СССР сконцентрировались на КПК, которой Москва оказывала помощь по линии Коминтерна.
Основной вектор этой политики отражен в письме Политсекретариата ИККИ в ЦК КПК от 29 декабря 1929 г. В документе указывалось, что «в результате измены буржуазии в 1927 г. <…> изменилась и переродилась социальная основа различных политических группировок Гоминьдана, в частности и „левого“ Гоминьдана»240. ИККИ жестко препятствовал сближению КПК и левой фракции ГМД. «Попытки проведения аналогии между политическими группировками нынешнего и уханьского периодов» представлялись как «проявление оппортунизма». Компартии Китая рекомендовалось сосредоточить усилия на развитии «самостоятельного массового движения»; развернуть в печати и устной агитации «разоблачения контрреволюционной роли всех групп Гоминьдана» и в первую очередь «реорганизационистов»; уделить исключительное внимание развитию стачечного и антиимпериалистического движения, расширить партизанскую борьбу; в связи с конфликтом в Маньчжурии организовать кампанию «под прямыми лозунгами защиты СССР»241.
В июне 1930 г. эти положения были подтверждены и расширены в резолюции ИККИ по китайскому вопросу. В ней главнейшими задачами партии назывались формирование аппарата центрального советского правительства и боеспособной, политически выдержанной Красной армии. Китайским коммунистам рекомендовалось поставить в центр своего курса разрешение земельного вопроса, подчинив всю деятельность партии «интересам развития крестьянского движения, интересам укрепления союза рабочих и крестьян при руководящей роли пролетариата, укреплению власти Советов и дальнейшего расширения советских районов»242. Данные меры должны были еще более обособить КПК, заложить базу для ее автономного существования.
Этот курс в отношении Китая сохранялся ВКП(б) и Коминтерном до конца 1932 г. В условиях, когда СССР открыто поддерживал основного соперника ГМД в борьбе за власть, не могло быть речи о возобновлении конструктивного диалога между Москвой и Нанкином. Только ввиду роста военной угрозы со стороны Японии стороны смогли подойти к восстановлению двусторонних контактов.
Анализируя формирование и трансформацию советской политики в отношении Гоминьдана в 1923–1932 гг., необходимо отметить наличие в ней трех характерных тенденций: преобладание идеологических мотивов, особую роль вопроса о едином фронте КПК и ГМД и существенное влияние внутрипартийной борьбы в ВКП(б) на формирование внешнеполитического курса в отношении Китая.
Восточная политика Москвы в 1920-х гг. строилась на принципах поддержки мирового революционного движения. При этом межпартийные отношения практически сливались с межгосударственными. Иными словами, в своем внешнеполитическом курсе Кремль был готов отдавать приоритет классовым лозунгам над геополитическими интересами. Идеологическая составляющая, проявившаяся в обсуждении ВКП(б) и Коминтерном формы взаимодействия коммунистического и национально-революционного движения в Китае, играла ведущую роль и в определении характера сотрудничества СССР и ГМД в рассматриваемый период. Если ленинский подход предполагал подъем национальных антиколониальных революций с привлечением всех заинтересованных сил в качестве шага к мировой революции, то сталинская программа исходила из ориентации на установление прокоммунистических режимов на Востоке как средства укрепления позиций Москвы.
Двойственность политики Кремля, когда провозглашение поддержки единого фронта на практике оборачивалось стремлением к усилению позиций КПК в ГМД и в Национальном правительстве, а также к переориентации национально-революционного движения на идейную платформу компартии, стала причиной кризиса взаимоотношений СССР и Гоминьдана. Ситуация усугублялась внутренней борьбой в ВКП(б). Критика внешней политики выступала инструментом в противоборстве Сталина и Троцкого за лидерство в партии. Оппозиция не могла оказать прямого влияния на формирование политики ВКП(б) в отношении Китая, поскольку была отстранена от реальных рычагов управления. Однако сам факт ее наличия оказал консервирующее воздействие на курс ВКП(б), не позволив гибко реагировать на изменение обстановки в Китае. В результате идеологические мотивы, ставшие в 1923 г. основой для сближения Москвы и Кантона, в конце 1920-х гг. привели к прекращению военно-политического сотрудничества СССР и Гоминьдана.
1.3. Изменение баланса сил на Дальнем Востоке в связи с расширением японской агрессии в Китае
Баланс сил на Дальнем Востоке изменился в конце 1920-х гг., вскоре после разрыва дипломатических отношений Советского Союза с Китаем. Подготовка Японии к «большой войне», начатая на рубеже 1920—1930-х гг., быстро переросла в широкомасштабную акцию по захвату Маньчжурии. 18 сентября 1931 г. императорские войска, спровоцировав инцидент на принадлежавшем Японии участке ЮМЖД, вторглись в северо-восточные провинции Китая. 19 сентября они заняли Мукден. В начале 1932 г. была оккупирована вся Северная и Южная Маньчжурия. В январе – марте 1932 г. японский десант высадился в устье Янцзы. В Шанхае интервенты столкнулись с упорным сопротивлением армии и населения. Это ускорило принятие Токио решения по отторжению Маньчжурии от Китая. 1 марта 1932 г. было образовано государство Маньчжоу-Го со столицей в Чанчуне. Его главой стал Пу И, последний представитель династии Цин, но все институты власти полностью контролировались Токио через командование Квантунской армии243. С этого момента военная экспансия Страны восходящего солнца стала основным источником напряженности международной обстановки на Дальнем Востоке.
Усиление в административном аппарате Японии влияния радикально настроенного генералитета создавало потенциальную угрозу безопасности дальневосточных регионов СССР244. Столкновение интересов России и Японии в Северо-Восточном Китае угрожало в любой момент перерасти в открытый вооруженный конфликт. Маньчжурия была важна для Москвы не только в экономическом и политическом аспектах, но и имела стратегическое значение, поскольку через нее открывался прямой выход к границам СССР. Более того, и после окончания конфликта на КВЖД опасения Кремля продолжало вызывать наличие в Маньчжурии русских эмигрантских организаций. В случае нового подъема антисоветских настроений в Китае они могли быть использованы для ведения подрывной и разведывател