Вместе с тем СССР стремился к укреплению своих позиций в приграничных регионах Китая, посредством поддержки в них просоветских или лояльных местных режимов. Таким образом, Москва предполагала создать буфер на случай войны на Дальнем Востоке или же плацдарм, который при благоприятных условиях можно было использовать для дальнейшего распространения коммунистических идей в Китае и связи с КПК. Наибольшее внимание СССР в этом плане привлекали Синьцзян и МНР.
Для Москвы было крайне важно не допустить усиления японского влияния в расположенном на северо-западе Китая Синьцзяне, поскольку это открыло бы для Токио возможность проникновения в Среднюю Азию265. Тем не менее Кремль должен был сохранять предельную осторожность. Силовая акция, направленная на установление в Урумчи просоветского режима и отделение Синьцзяна от Китая, могла привести к новому конфликту с ГМД, к обострению отношений с Японией и к сближению Нанкина и Токио на почве совместного сдерживания СССР. Ни один из этих вариантов не отвечал интересам Москвы. Поэтому в 1931 г., когда началось восстание мусульманского населения в Синьцзяне, СССР отклонил просьбу его лидеров о помощи266.
В дальнейшем в официальных заявлениях Кремль позиционировал свою линию в отношении Синьцзяна как направленную на поддержку внутриполитической стабильности в регионе, обосновывая ее общностью интересов Москвы и Нанкина. Так, в директиве Политбюро ЦК ВКП(б) от августа 1933 г. отмечалось: «Считать неприемлемым поддерживать лозунги и политику отделения Синьцзяна от Китая»267. Конкретизируя решения Политбюро, заместитель НКИД Г.Я. Сокольников сообщал полпреду СССР в Китае Д.В. Богомолову: «Мы будем проводить твердую линию на сохранение суверенитета Китая в Синьцзяне и ни в коем случае не будем поддерживать какие-либо сепаратистские движения»268. Аналогичное заявление содержалось в письме заместителя НКИД Б.С. Стомонякова к Богомолову от 9 июля 1934 г.: «Реальным объектом сотрудничества с нанкинским правительством представляется нам в настоящее время Синьцзянская провинция, в отношении которой интересы СССР и Китая объективно полностью совпадают, поскольку мы безрезервно заинтересованы в сохранении суверенитета в Синьцзяне»269. В июле 1934 г. в письме И.В. Сталина, В.М. Молотова, К. Е. Ворошилова к Шэн Шицаю также подчеркивалось: «Мы считаем неприемлемым мнение о необходимости скорейшего осуществления коммунизма в Синьцзяне… Мы также считаем неправильным мнение о целесообразности для Синьцзяна свергнуть нанкинское правительство…Задача состоит в том, чтобы бороться против всего того, что может ослабить Китай»270. Цель этих маневров состояла в обеспечении лояльности Национального правительства к действиям Москвы.
Однако Нанкин был обеспокоен советским экономическим и военным присутствием на северо-западе Китая271. Опорой Шэн Шицая, управлявшего Синьцзяном с апреля 1933 г., являлись русские наемники и китайские войска, вытесненные из Маньчжурии в 1932–1933 гг. Они составили так называемую «Алтайскую добровольческую армию»272. В январе 1934 г. для подавления восстания дунган, возглавленного генералом Ма Цзуином, в Синьцзян была направлена группировка РККА, численностью 7—10 тыс. человек, под командованием заместителя начальника Главного управления погранохраны и войск ОГПУ273 Н. Кручинкина274. Военными советниками при дубане состояли А.К. Маликов и П.С. Рыбалко. После окончания активной фазы операции войска РККА были выведены в СССР, но кавалерийская группа (по разным данным, 350—1000 человек) и несколько десятков советников остались в Синьцзяне275. К середине 1930-х гг. регион прочно вошел в сферу влияния Москвы.
Нестабильность обстановки нагнеталась за счет регулярных публикаций в иностранной прессе, представлявших действия Москвы как попытку «советизации» Синьцзяна с целью последующего его отторжения от Китая. В 1935 г. такие заявления сделали многие информационные агентства. 17 марта 1935 г. токийская газета «Синбун Ренго» сообщила, что в Синьцзяне «китайские товары являются роскошью, а советские считаются товарами первой необходимости»276. 21 марта публикация в лондонской «Морнинг пост» говорила о постепенном захвате китайского рынка Советским Союзом. В ней подчеркивалось, что «Синьцзян фактически отделился от Китая и занят советской Красной армией»277. 20 апреля Ассошиэйтед Пресс констатировало: «Крупные части советских войск, которые переброшены в Синьцзян, фактически берут власть в свои руки, поддерживают усилившееся торговое проникновение в СССР»278. 10 мая рижское агентство Ригаше Рундшау заявило, что провинция «фактически объединилась с СССР»279. Однако корреспондент «Таймс» П. Флеминг в статье от 18 декабря 1935 г. отметил, что «СССР не стремится объявить в Синьцзяне советскую республику» и не ведет в провинции «интенсивной пропаганды». Это объяснялось «желанием не провоцировать Японию», тем более что «советское правительство в настоящее время может делать все, что ему угодно в Синьцзяне, под номинальным фасадом верности синьцзянского правительства Нанкину». Истинный интерес Москвы автор статьи видел в том, что «наличие советских советников в Урумчи сегодня является противовесом присутствию завтра отделения военной миссии Квантунской армии»280.
Таким образом, декларируя политику защиты территориальной целостности Китая, Кремль фактически проводил курс на установление в Синьцзяне лояльного, зависимого от СССР режима. Было задействовано четыре основных механизма укрепления влияния. Первый – через прямое военное вмешательство для подавления мятежей, с которыми не могли справиться местные власти. Второй – посредством предоставления кредитов (в 1934 г. на сумму в 5 млн золотых рублей, в 1937 г. – на 15 млн рублей). Третий, идеологический, предполагал обращение к политике национального равенства, в сочетании с идеей «классовой борьбы». Четвертый – через формирование при администрации Шэн Шицая советского советнического аппарата281.
Москва стремилась обрести опору в регионе, чтобы нейтрализовать действовавшие в нем вооруженные отряды из бывших белогвардейцев; не допустить создания в Синьцзяне прояпонского марионеточного государства типа Маньчжоу-Го; сформировать плацдарм для контактов с КПК, а по возможности и для проникновения через Лобнор в Южную Монголию282.
Чан Кайши был не менее заинтересован в установлении своего контроля над Синьцзяном, который однозначно считал частью китайской территории. Этот богатый минеральными ресурсами регион должен был сыграть заметную роль в обеспечении промышленной базы и стать залогом будущего роста экономики страны в целом. Советское присутствие в Синьцзяне было, по его мнению, эквивалентным японскому влиянию в Маньчжоу-Го и противоречило политике ГМД на создание сильного и независимого Китая283. Однако, несмотря на желание не допустить, чтобы северо-западные провинции попали в зависимость по типу Маньчжурии или стали таким же автономным субъектом, как Внешняя Монголия, Чан Кайши реально оценивал силы Национального правительства и проявлял осторожность в этом вопросе284.
В вопросах, касавшихся Монголии, диалог СССР и Китая также складывался сложно. В 1930-х гг. стратегическое значение МНР существенно возросло. Концентрация японских войск вблизи монгольской границы представляла прямую опасность для СССР. В случае оккупации МНР Квантунская армия получила бы выход к советским рубежам в Забайкалье, что резко повышало уязвимость Дальнего Востока и Восточной Сибири. Повод для беспокойства давали участившиеся в конце 1935 – начале 1936 г. вооруженные провокации японцев в районе Тамцак-Булакского выступа285. В связи с этим в 1935–1936 гг. основные усилия Москвы на Дальнем Востоке были нацелены на создание приграничной буферной зоны. Укреплялись военно-политические связи СССР и МНР. Однако Китай традиционно считал Внешнюю Монголию своим протекторатом. В этой связи прямые контакты Москвы и Улан-Батора вызывали недовольство Нанкина.
Кремль опасался возможного сговора Нанкина и Токио о совместных действиях против СССР и МНР. Вероятность подобного соглашения была рассмотрена советским полпредом в Японии К. Юреневым в донесении от 17 января 1936 г. М.М. Литвинову и Б.С. Стомонякову. В документе отмечалось, что Япония не была готова предложить программу сближения, способную заинтересовать нанкинское правительство. Это объяснялось тем, что Китай мог пойти на обострение отношений с СССР в вопросе Внешней Монголии и Синьцзяна в обмен на возврат Маньчжурии. Однако данный сценарий был не приемлем для Токио, а следовательно, охлаждение советско-китайских отношений оставалось не выгодно для Нанкина286. Придя к выводу, что возможность японо-китайского альянса достаточно низка, Москва активизировала контакты с Улан-Батором.
12 марта 1936 г. МНР и СССР подписали Протокол о взаимопомощи в случае нападения какой-либо третьей стороны287. Расширялось их военное сотрудничество. В июле 1936 г. в соответствии с достигнутой договоренностью Советский Союз направил в Монголию мотоброневую бригаду. Ее присутствие в значительной мере стабилизировало обстановку в Тамцак-Булакском выступе288.
Однако советско-монгольское соглашение и ввод контингента РККА на территорию МНР воспринимались гоминьдановским правительством как попытка проникновения в традиционную сферу интересов Нанкина и одностороннего пересмотра положений Пекинского договора 1924 г. (определявшего официальный статус Внешней Монголии как административной единицы Китая). Тем более что от заявления о признании Пекинского договора в приложение к Протоколу о взаимной помощи с СССР Улан-Батор отказался289. В связи с этим 7 апреля 1936 г. МИД Китая выступил с нотой протеста. В ней отмечалось, что «поскольку Внешняя Монголия является составной частью Китайской Республики, никакое иностранное государство не может заключать с ней какие-либо договора или соглашения»