С 23 марта 1949 г. кампания пошла на убыль. Еще в ее разгар Сталин дал указание Поспелову: «Не надо делать из космополитов явление. Не следует сильно расширять круг. Нужно воевать не с людьми, а с идеями». Видимо, было решено, что основные цели кампании достигнуты.
При этом арестованных не освободили, уволенных с работы на прежние места не взяли. К примеру, в декабре 1950 г. академик А.Ф. Иоффе, создатель научной школы, давшей многих выдающихся советских физиков, был снят с поста директора Физико-технического института АН СССР. По окончании кампании возглавил лабораторию (1952), затем институт полупроводников АН СССР (1954), удостоен звания Героя Социалистического Труда (1955). В то же время наиболее ретивые участники кампании по борьбе с космополитизмом были тоже сняты со своих постов. Среди них оказались заместитель заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК профессор Ф.М. Головенченко, выступавший повсеместно с докладом «О борьбе с буржуазным космополитизмом в идеологии», и редактор газеты «Советское искусство» В.Г. Вдовиченко. Во всем этом обнаруживался почерк автора статьи «Головокружение от успехов». Молва приписывала произвол исполнителям, а Сталин будто бы его останавливал.
Следует, однако, принимать во внимание, что в период кампании происходили наиболее масштабные перемещения в высших структурах власти, а ее жертвами были далеко не одни евреи. По оценкам израильских исследователей, в общем числе пострадавших они составляли не слишком значительное меньшинство. Среди арестованных по «делу врачей» представителей других национальностей было в три раза больше, чем евреев. Объяснять кампанию по борьбе с космополитами в СССР сталинским антисемитизмом некорректно. Как и кампании 1930-х гг., она была связана и с политической борьбой на международной арене, и с глубинными социальными, национально-политическими процессами, со сменой элит в советском обществе.
Большой разброс мнений о причинах кампании позволяет выделить некоторые из них. К.М. Симонов обращает внимание на то, что в послевоенной жизни и сознании «кроме нагло проявившегося антисемитизма» наличествовал «скрытый, но упорный ответный еврейский национализм», обнаруживавший себя «в области подбора кадров». В диссидентских кругах борьбу с космополитами объясняли отходом Сталина от «основной коммунистической догмы — космополитизма, антинационализма» и переходом его на патриотические позиции. «Патриотизм — огромный скачок от наднационального коммунизма. С коммунистической точки зрения, — писал В. Чалидзе, — обращение к патриотизму даже во время войны — еретично». И. Данишевский представляет послевоенную борьбу с космополитами воистину кампанией «против коммунизма, ибо коммунизм по сути своей космополитичен, коммунизму не нужны предки, ибо он сам без роду без племени».
На наш взгляд, процессы 1948–1949 гг. наиболее адекватно характеризует академик И.Р. Шафаревич. Сопоставляя два наиболее громких «дела» тех лет, он пишет в своей книге «Трехтысячелетняя загадка» (2002): «Если рассматривать “дело ЕАК” как яркое проявление “сталинского антисемитизма”, то “Ленинградское дело” надо было бы считать столь же ярким проявлением сталинской русофобии. На самом же деле в обоих случаях режим стремился взять под контроль некоторые национальные импульсы, допущенные им во время войны в пропагандистских целях. Эти действия составляли лишь элементы в цепи мер, предпринятых после войны для консолидации победившего и укрепляющегося коммунистического строя». Фактически солидарен с таким выводом автор обстоятельного труда о положении евреев в СССР. «Спровоцировав… в грозные предвоенные и военные годы рост русского самосознания и прагматически использовав его, в том числе и в интересах сохранения собственной власти, Сталин из страха перед возможной перспективой выхода этого самосознания за рамки дозволенного, безжалостно его растоптал» (Костырченко Г.В. Тайная политика Сталина: власть и антисемитизм. М., 2003).
В то же время проявления прозападных симпатий (а также низкопоклонства и космополитизма) советскими гражданами еврейского происхождения, которые расширяли возможности их использования в интересах американской стратегии, обусловили политику, направленную на сокращение доли евреев в высших слоях советской номенклатуры. По данным статистического сборника о руководящих кадрах партийных, советских, хозяйственных и других органов, подготовленного в 1952 г. по указанию Маленкова, количество евреев-руководителей с начала 1945 г. до начала 1952 г. заметно сократилось (см.: Государственный антисемитизм в СССР. М., 2005. С. 353–355):
Дискуссия о языкознании. В 1950 г. Сталин принял личное участие в дискуссии по проблемам языкознания. К этому времени учение академика Н.Я. Марра, провозглашенное в конце 1920-х гг. «единственно правильным», обнаруживало несостоятельность своих основ. Вопреки обычным лингвистическим представлениям о постепенном распаде единого праязыка на отдельные, но генетически родственные, «новое учение» утверждало прямо противоположное, а именно: что языки возникали независимо друг от друга. Марр полагал, что первичная звуковая речь состояла всего из четырех элементов — сал, бер, йон, рош. Считалось, что эти элементы («диффузные выкрики», как говорил наиболее влиятельный последователь Марра академик И.И. Мещанинов) возникли вместе с другими искусствами в эволюции трудового процесса, представлявшего собой магию, и долгое время не имели никакого словарного значения. Элементы (чаще всего в модифицированном виде) без труда обнаруживались в каждом из слов любого языка. В своем развитии языки, по Марру, претерпевали процессы скрещивания: в результате взаимодействия два языка превращались в новый, третий, который в равной степени являлся потомком обоих.
Теории Марра были созвучны представлениям 1920-х гг. о близкой мировой революции и надеждах многих еще успеть поговорить с пролетариями всех континентов на мировом языке. Подобно тому, писал Марр, «как человечество от кустарных разобщенных хозяйств и форм общественности идет к одному общему мировому хозяйству… так и язык от первоначального многообразия гигантскими шагами продвигается к единому мировому языку». В Советском Союзе Марр видел не только создание новых национальных языков, но и процесс «снятия множества национальных языков единством языка и мышления».
К началу 1950-х гг. явно потеряли актуальность работы по созданию искусственного мирового языка. Время выявило особую роль русского языка в процессе перехода к будущему мировому языку. Об этом, в частности, говорилось в написанной ранее, но только что опубликованной статье Сталина «Ленинизм и национальный вопрос». После ее появления последовательная смена мировых языков изображалась в «Правде» следующим образом: латынь была языком античного мира и раннего Средневековья; французский был языком господствующего класса феодальной эпохи; английский стал мировым языком эпохи капитализма; заглядывая в будущее, мы видим русский «как мировой язык социализма»; его распространение обогащает национальные литературы, «не посягая на их самостоятельность».
К 1950 г. выявилось также, что марризм оскорбляет национальные чувства китайцев и грузин. Известен целый ряд случаев, когда китайские студенты и стажеры, обучавшиеся в СССР, отказывались изучать языковедение по Марру. Согласно его учению, выделялись четыре стадии развития языков. На низшей пребывал китайский и ряд африканских языков; на второй находились угро-финские, турецкие и монгольские языки; на третьей — яфетические (кавказские) и хамитские; на высшей — семитские и индоевропейские (арабский, еврейский, индийский, греческий, латинский). Получалось, что китайский язык связан лишь с начальным этапом развития языков, а грузинский по развитию стоял ниже еврейского.
Немаловажным было и то, что марризм вошел в противоречие с национально-политическими устремлениями влиятельной части грузинской элиты, обнаружившей, что он содействует суверенным настроениям в Абхазии. Марр не относил абхазский язык к иберийской группе языков. В противовес этому развивалась концепция единства кавказско-иберийских языков, включая в них кабардинский, адыгейский, абазинский, абхазский. Это соответствовало стремлениям грузинской элиты со временем поглотить Абхазию и территории, подвассальные Грузии во времена ее наибольших военно-политических успехов.
С чисто академической точки зрения представления о стадиальности развития языка оспаривали крупные ученые В.В. Виноградов, А.А. Реформатский и др. С позиций марризма, они продолжали «отжившие свой век традиции дореволюционной либерально-буржуазной лингвистики». Ситуация в языкознании по настоянию первого секретаря ЦК КП Грузии К.Н. Чарквиани была обрисована в письме Сталину, направленному грузинским академиком А.С. Чикобавой в марте 1950 г. Большое значение имела и поддержка ученого со стороны такого «лингвиста», как Л.П. Берия.
Личные беседы Сталина с приглашенным в Москву А.С. Чикобавой укрепили его в необходимости пересмотреть господствующую в стране языковедческую теорию. Маленков беседовал по этим вопросам с академиком В.В. Виноградовым. По предложению Сталина Чикобава подготовил статью по проблемам языкознания для «Правды». 9 мая 1950 г. она была опубликована «в порядке обсуждения». В ней говорилось о необходимости пересмотра общелингвистических построений Марра, без чего «невозможна разработка системы советской лингвистики». Марристов это требование поразило. Некоторые посчитали его безумной выходкой языковеда. Они опровергали Чикобаву до 20 июня 1950 г., пока в «Правде» не появилась статья Сталина «Относительно марксизма в языкознании». 11 и 28 июля последовало продолжение. Позднее эти работы издавались в брошюре под общим названием «Марксизм и вопросы языкознания».
Сталин решительно отверг утверждения о том, что краеугольные положения теории Н.Я. Марра («язык есть надстройка над базисом», «классовый характер языка», «стадиальность развития языка») являются марксистскими. С этого времени Марр стал восприниматься как ученый, который хотел быть марксистом, но не сумел стать им: «Он был всего лишь упростителем и вульгаризатором марксизма, вроде “пролеткультовцев” или “рапповцев”».